Щенки. Проза 1930-50-х годов (сборник) - Павел Зальцман

Оглянувшись несколько раз и обождав, он соображает, где сейчас можно купить чего-нибудь покушать. Магазины уже закрыты. Тогда он входит в кавказский ресторан, где в это время кавказец со стаканом на голове, прикладывая к сердцу ребром ладони одну и выбрасывая другую руку, танцует на эстраде лезгинку на носках и держа еще вдобавок в зубах свежий дымящийся лаваш. Старик, снявши пальто, тихонько пробрался по стенке, одним глазом посматривая в зал. Скоро он находит сидящую компанию, которая беззаботно выпивает. Отыскав место под пальмой, старик заказывает себе рыбу на вертеле с половинкой лимона и шепчет: «Ну скажите! Прямо можно сказать…»

Он разглядывает сидящих и прислушивается, но не может разобрать ничего толком, так как все кричат вместе и по направлению к сцене, кроме одного. Это Холодай. Он сидит спокойно и молча, катая толстыми розовыми пальцами и без того круглые мучные шарики с мятой. Старик, подумавши, требует к рыбе еще бутылку бархатного пива и, уютно ежась и тряся головой, кушает, не переставая присматриваться к компании. Сколько он ни слушает, он не улавливает ничего, кроме отдельных слов – «Тихон Логиныч», «институт» или «технологический, не ссы тут» – что-то в этом роде, но никаких выводов он отсюда не делает, и, не очень беспокоясь, только разглядывает сидящих, особенно Митю. Вдруг, еще раз услышав те же слова, он пугается, уж не о нем ли идет речь. Пожалуй, действительно что-то похоже. Но по их лицам он заключает, что все спокойно, и догадывается, что они шутят. Окончивши есть, он оставляет их шуметь, а сам, ощупав свой карман, где у него ключи от шкафа, сходит со ступенек ресторана и, поднявши воротник пальто, скользя по утоптанному обледенелому снегу и приготовив дворнику пятнадцать копеек, поспешно уходит домой.

VII. Пустой двор

Петьке приснился следующий сон: он вышел из темной подворотни на мощеный двор. Никто ему не встретился. Сколько он ни оглядывался – никого не было. Окна темные, хотя время уже позднее – глубокие сумерки, когда зажигают свет. Этот чужой с виду двор – высокий, весь каменный, но, как это бывает во сне, вдруг Петька начинает видеть, что это и есть именно тот знакомый двор, который он ищет. Он поднимается на несколько ступенек по лестнице черного хода, держась за холодные железные перила, но, обернувшись, взглядывает назад во двор и видит, что у противоположной стены стоит маленький, светло-рыженький котенок, видимо, выброшенный или оставленный. Не двигаясь с места и не зная, куда деваться, он не прекращая слабо мяукает.

В то время как Петька хочет повернуться, чтоб продолжить взбираться по лестнице, из той же темной подворотни, откуда пришел он, выходит старый белый с розовыми пролысинами бульдог и подходит к котенку. Собака обнюхивает его, свесив над ним свою тяжелую морду, а тот, как это бывает, когда еще котенок полуслепой, очнулся брошенный один в чужом месте – с тычущейся головой, весь трясется не то от холода, не то от страха. Чувствуя, что к нему подходит что-то живое, он, не оборачиваясь и ничем не меняясь, так как даже этого не понимает, всем телом напряженно ожидает, кто это. Бульдог берет его зубами за спину и приподымает. Дело в том, – Петьке это становится известно, как делается только во сне, – что бульдог, науськанный на котенка, должен его загрызть. Но он старый и, видимо, сытый, он ленится. Движения у него нерешительные и медленные, и их сдерживает какое-то смущение и великая неохота. Подержав котенка немного, он раскрывает челюсти и роняет его. Котенок падает на все четыре лапы и остается на месте с поднятым вверх хвостиком, все так же дрожа и водя головой. Бульдог останавливается невдалеке, ожидая. Но полученное им приказание заставляет его вернуться.

Подворотня. Б., графитный кар. 20x31

Петька смотрит в оцепенении и видит, как собака, опять взявши котенка за спину и подавив зубами, уносит его за выступ стены. Тогда на то место, где он был, выбегает пятнистая, такая же, как он, рыжеватая, длинношерстая, вроде ангорской, кошка. Это его мать. Она страшно нервничает, бьет хвостом и прислушивается. Потом она садится и глядит во все глаза, иногда вздрагивая, за выступ, куда бульдог унес ее котенка. Она не двигается. Ее глаза неотрывно направлены туда. Видно, как она нюхает розовым носиком и как вдруг все ее тело продергивает дрожь. Оттуда, из-за выступа, негромко и отчетливо слышен крик котенка и одновременно с ним хруст, а затем звук обрывается. Наконец оттуда выходит бульдог. Он медленно передвигается на мускулистых розоватых лапах, постукивая когтями, и несет котенка, обвисшего и мертвого. Он проносит его через двор мимо кошки, следя на камни стекающими яркими капельками крови.

Тогда обезумевшая кошка срывается с места, натянутая, с какой-то блестяще белой, необыкновенно волнующейся и распушенной шерстью, она бросается и мечется взад и вперед, нюхая в ужасном, сладострастно радостном волнении. И, подбежавши к каплям крови, нагибается к ним и принимается их слизывать. Она не может издать ни звука, но вся неотрывно, боясь пропустить каплю, лижет и прыгает от одной к другой.

VIII. Магазин

Второй щенок пошел ночевать опять к известковым бочкам и, свернувшись в углу, согрелся. «Главное – это близко от мостика, и она, – он надеялся, – Лидочка, опять придет к Гостиному двору. А я так и не дотронулся до ее руки. Покупать колбасу у Лютова. Она пройдет мимо. Я не упущу ее в третий раз. Я буду держаться рядом. А она так близко держала руку. Когда она поднималась, упираясь руками в снег, ее лицо все было около моей морды, – думает щенок. – Я ясно помню ее запах. Тут в конце Садовой склады и близко Гостиный двор с магазинами. Здесь я могу встретить ее в любом переулке. Тут лавки». Действительно, за каждым домом идут коротенькие переулки. В низких корпусах пустые витрины. По одному переулку щенок нечаянно вышел на пустую площадь. В середине ее стояли два барака и круглый дощатый сарай или карусель. Кое-где у ворот еще видна была из-под снега пробившаяся между камней трава. Эта пустота и тишина очень удивили щенка, но он, не обращая на них внимания, думал о Лидочке. На проступившем камне блестит копченая чешуя, или из замерзшей лужи торчит втоптанная шерсть. Валяется копыто с бело-красной обглоданной костью или рваная подметка с почерневшим гнилым рантом. Все эти следы, которые он обнюхивает, напомнили ему о поисках. Он делается все более торопливым, тем более что его подгоняет холод, но он не знает, куда ему нужно. Потом он выбежал на людные улицы и следит за уходящими фигурами, напоминающими далеко. Он пробует догнать многих, но всегда ошибается.

Много раз проходя вдоль стен Гостиного двора с пустыми черными витринами, щенок видит свое пробегающее длинное отражение с опущенной головой и вытянутым носом, совсем черное, за которым проходят люди. Потом в других витринах были расставлены вещи, на которые он не обращал внимания. Лидочки все не было. А уже день стал не таким светлым. Щенок случайно остановился возле одной из витрин и стал приглядываться к вещам, которые были за стеклом. Вдруг он внимательно уставился в угол витрины, хотя и не мог понять, что его остановило. В этой витрине была выставлена галантерея: подтяжки, пуговицы, нашитые в виде узоров, бумажные цветы в зеленых вазончиках, носовые платочки, вышитые мулине, разноцветные косынки, ремешки для часов, летние, в цветах и клетчатые, и большие черные дождевые зонтики с черными и рыжими ручками – не то костяными не то пластмассовыми. А в углу стояло несколько чемоданов и шляпных картонок. Один чемодан был большой, синий, с красивыми металлическими белыми уголками, другой совсем маленький, темно-зеленый, оба из так называемой фибры, обитой гранитолем. Оба они очень занимали щенка. Ему казалось, что сквозь стекло он слышит их запах. Такой же чемодан – маленький и зеленый – он видел у Лидочки под шалашом. Как одна вещь могла оторваться от нее, если она была с ней? А сам щенок – как может быть один? Эта болезненная непонятная отнятость, этот бедный пустой чемодан, который сам по себе не может быть без нее. Но он без нее – пустой. И вот другие вещи. Эта сумочка – внезапно увидел щенок – похожа на ту, которую она вчера держала и уронила. В своей руке. И вот все эти вещи он видит связанными с Лидочкой. Каждую он мог легко представить именно так. А их подлинность растравляет его тоску.

Бросившись от этой витрины к другой и опять быстро вернувшись к этой, щенок вдруг увидел в самой ее середине серый резиновый макинтош. Шерсть у него на спине чуть не стала дыбом, так ясно он вспомнил, что этот макинтош был около огня. Он был смятый. Она прикрывала им сперва свои босые ноги. Гладкая кожа. Они были маленькие, мокрые, освещенные, стояли в мокрой траве. Она вытирала их, протягивала к огню, чтоб согреть. Но эти стоявшие в глазах вещи, которые были, – не существуют, а вместо них за стеклом стоят другие, ненужные вещи, мертвые вместо живых. Эта разительная замена, проведенная сразу и вся целиком, рвет душу у щенка, который скулит, и воет, и тычет носом, вынюхивая. Он пробует искать, но не находит и опять упирается в стекло, но видит только те же неподвижные вещи и свое темное отражение. Ему кажется, что это слишком много, чтоб это могла вынести живая душа. Но он не отрываясь продолжает щемящую сладость смотрения и дорого ценит каждую секунду и еще ловит и ожидает, как будто можно еще чего-нибудь дождаться. А уже начинает темнеть. Кое-где зажегся свет, блестящий на снегу и отражающийся в обледенелых мостовых. Наконец, толкнувшись к той, соседней витрине, которая ему казалась ближе к тому, чего он искал, щенок, весь дрожа, побежал мимо нее и, опять увидевши свое пробегающее черное отражение, свернул в темную подворотню, которая вела во внутренний двор. Там было много ящиков в рогоже. Одна из дверей была открыта, и, войдя в нее, щенок после двух-трех поворотов очутился в магазине. Там играло несколько патефонов и толкалось довольно много народу. Кое-кто стоял у прилавков и глазел, рассматривая вещи, кое-кто ходил вокруг мебели, пробираясь к углам или тыкая пальцем в обивку, или пробуя, гладко ли отполировано, или стуча по металлической никелированной шишечке на спинке кровати – каков звон. Неужели каждая из этих вещей была тоже живая? Щенок, остановившись у двери, поворачивал голову. Но Лидочки тут нету. Сверху по витой лестнице тоже спускались фигуры, так как там было готовое платье. Больше всего стояло у застекленного прилавка, нагнувшись и рассматривая безделушки, янтарные чубуки, резные фигурки из слоновой кости – самый дешевый товар, хотя и менее интересный, и золото: часы, кольца, серьги и тому подобное – товар самый интересный, но наиболее дорогой. Также несколько человек стеснились вокруг трех патефонов, которые одновременно играли три разнообразные песни.