Немецкая романтическая повесть. Том I - Фридрих Шлегель

Долго смотрел на него отец и не мог вымолвить ни слова; они молча пошли домой, и старик начал в свою очередь пугаться веселости сына, потому что видел в нем что-то дикое, необыкновенное, словно из него, как из машины, говорило другое существо, неуклюжее и неловкое.

Снова наступил праздник жатвы; народ пошел в церковь, пошла и Лизавета с детьми помолиться богу; муж тоже собирался итти с нею, но, дойдя до церкви, воротился назад и задумчиво вышел из села. Он сел на пригорок и увидел снова под собою дымящиеся крыши, слышал в церкви пение и звуки органа; разряженные дети плясали и играли на зеленом лугу.

— Жизнь моя прошла, подобно сновидению, — говорил он сам с собой; — годы протекли с тех пор, как я в первый раз спустился отсюда и подошел к детям; те, которые когда-то играли здесь, сегодня важно стоят в церкви; и я был в ней; но нынче Лизавета уже не цветущая детской прелестью девушка, юность ее прошла, не могу теперь с прежнею жадностью ловить взгляд ее очей; и так я упрямо пренебрег высоким, вечным блаженством для счастья временного и преходящего!

Снедаемый тоской, пошел он в ближний лес и углубился в густую чащу. Страшная тишина окружала его, листья дерев не шевелились. Вдруг увидел он идущего издали человека и узнал в нем чужеземца; он испугался, и первая мысль его была: «Он станет требовать обратно свои деньги!» Когда же фигура приблизилась, увидел он свою ошибку; ибо наружные черты, показавшиеся ему знакомыми, рассеялись и исчезли; к нему же подошла старуха, отвратительная до чрезвычайности; одежда ее состояла из грязных лохмотьев, изорванный платок прикрывал седые волосы, хромая, она опиралась на клюки. Ужасным голосом она спросила у Христиана, кто он такой и как его имя; он подробно отвечал ей и прибавил потом:

— Кто же ты сама?

— Меня называют лесной женщиной, — сказала старуха; — всякий ребенок расскажет тебе обо мне; а ты разве не знавал меня прежде? — С этими словами она обернулась и пошла прочь, и Христиану почудилось, что между деревьев мелькнуло золотое покрывало, высокий стан, сильные члены. Он хотел погнаться за нею, но она сгинула с глаз.

Между тем, что-то блестящее в траве привлекло его внимание. Он поднял и узнал потерянную за несколько лет перед тем магическую дощечку с разноцветными камнями, с диковинными фигурами. Вид и блеск камней мгновенно сильно подействовали на все его чувства. Крепко сжал он ее, чтобы увериться, точно ли она у него в руках, и поспешил с нею назад в село. Отец вышел навстречу.

— Видишь ли, — закричал ему сын, — то, о чем я тебе так часто рассказывал и почитал пустым сновидением, теперь действительно сбылось, она в моих руках.

Старик долго рассматривал доску и сказал:

— Сын мой! сердце обливается кровью, когда я смотрю на эти черты и камни; я со страхом угадываю смысл начертанных здесь слов; посмотри, как холоден их блеск; как они страшно глядят, подобно кровавым очам тигра. Брось эту грамоту; она делает тебя холодным и жестоким, она окаменяет твое сердце.

Посмотри на розы эти:Как их души к свету рвутся!Словно рано утром дети,Нам они сквозь сон смеются.

Подымают к небу лица,Солнце над собой почуя,Чтобы с ним навеки слитьсяВ кратком миге поцелуя.

В сладкой изойти печали —Высшая для них утеха.Глянь: уж многие завяли,Не видать на лицах смеха.

Нет им радости милее,Как в любимом растворитьсяИ навек преобразиться,В сладостной истоме млея.

Тихо розы умираютСмертью, благовонья полной,И округа обоняетБальзамические волны.

Сердца струны золотыеТронула любовь рукою;Сердце молвит: «Предо мноюРадость высшая — того не скрою:Вы, страдания любви святые»[10].

— Однако же, — отвечал сын, — в недрах земли должны скрываться до сих пор дивные, несметные сокровища. О! если б кто-нибудь мог открыть их, добыть и себе присвоить; мог сжать в объятиях своих землю, как милую невесту, так сжать, чтобы она, трепещущая любовью и страхом, добровольно отдала свои драгоценности! Лесная женщина звала меня; иду искать ее. Неподалеку отсюда есть старая, обвалившаяся шахта, сотни лет тому назад вырытая одним рудокопом; может быть, там найду ее!

И он поспешно ушел. Тщетно старик хотел удержать его, скоро он потерял его из виду. Через несколько часов с сильным напряжением отец достиг старой шахты; увидел человеческие следы, отпечатавшиеся на песке при самом спуске, и, рыдая, пошел назад, твердо уверенный, что сын его в сумасшествии спустился в пропасть и потонул в скопившихся на дне ее водах.

С тех пор старик беспрестанно грустил и плакал. Все село сожалело о молодом мызнике; Лизавета была безутешна, дети громко рыдали. Прошло полгода, и старик умер; скоро последовали за ним Лизаветины родители, и она одна принуждена была управлять огромным хозяйством. Скопившиеся дела отвлекали ее от грусти, а воспитание детей и присмотр за имением мало оставляли времени на гореванье и слезы. Наконец, по истечении двух лет, решилась она выйти снова замуж и отдала руку молодому веселому человеку, который любил ее еще с юности. Но скоро все в доме приняло другой вид. Скот падал, слуги и служанки обманывали, амбары с плодами земными горели; горожане, у которых в руках находились их деньги, пропадали с ними вместе. Скоро хозяин увидел себя принужденным продать несколько пашен и лугов; но неурожаи и дороговизна привели его в новое затруднение. Казалось, что чудесным образом добытые деньги разбегались всевозможными путями, а дети, между тем, множились, и отчаяние сделало Лизавету и мужа ее неосторожными и нерадивыми; ища рассеянности, он неумеренно предавался крепким напиткам, от которых стал груб и сварлив, так что Лизавета часто оплакивала горячими слезами горькое свое положение. Прошло счастье, пропали и прежние друзья, через несколько лет бедные были всеми покинуты и с трудом перебивались с недели на неделю.

У них осталось всего-навсего несколько овец и одна корова, которую часто пасла сама Лизавета с детьми. Так однажды сидела она на лугу с работою, подле нее была Леонора, на руках грудное дитя; и вдруг увидела странный облик, приближавшийся издали; то был человек в совершенно изорванном платье, босой, с темно загоревшим лицом, обезображенный длинною щетинистою бородою; голова его была непокрыта, но в волосы вплетался венок из зеленых листьев и делал дикий вид его еще страннее и диковиннее. Он нес за плечами что-то тяжелое в туго завязанном мешке; идучи, опирался он на молодую сосну.

Подошедши ближе, сложил он свое бремя, дыша тяжело; поздоровался с Лизаветою, которая трепетала, смотря на него; девочка жалась к матери. Отдохнув немного, он сказал:

— Вот я и возвратился из трудного путешествия по самым диким горам в мире; но зато достал, наконец, и принес драгоценнейшие сокровища, какие только воображение представить и душа пожелать может. Смотрите и дивитесь! — Тут развязал он и вытряс свой мешок, который наполнен был кремнями, большими кусками кварца и другими камнями. — Драгоценные эти камни, — продолжал он, — еще не обделаны и не полированы, оттого и не блестят; огонь, который выступит наружу, слишком глубоко еще спрятан в их сердцах; но стоит только ударить по ним покрепче, чтобы они почувствовали, что никакое притворство им не поможет, и тогда увидят, чего они стоят! — Проговорив это, взял он два кремня и стал крепко бить ими один об другой, так что красные искры посылались.

— Что? Видели вы сияние? — вскричал он. — Так-то все они состоят из огня и света; улыбка их освещает мрак, только теперь еще они не хотят добровольно улыбаться. — Потом бережно он сложил камни опять в мешок и, накрепко завязав его, уныло сказал:

— Я знаю тебя, ты — Лизавета.

Жена испугалась и спросила, дрожа от предчувствия:

— Почему имя мое тебе известно?

— Господи боже мой! — отвечал злополучный, — да ведь я тот самый Христиан, который некогда пришел к вам охотником, неужто не узнаешь меня?

Лизавета не знала, что делать, от испуга и жалости. Он упал ей на шею и стал целовать. Она вскрикнула:

— Творец милосердый! муж мой идет!

— Будь покойна, — сказал Христиан; — я для тебя все равно, что мертвый; там в лесу ожидает меня прекрасная, могущественная, в золотом покрывале. Вот милое дитя мое, моя Леонора. Поди, ангел, поди, друг мой, поцелуй меня, поцелуй раз только; дай прижать губы мои к твоим губам, и тогда — я вас оставлю.

Леонора плакала и льнула к матери, которая в слезах и рыдая толкнула ее к путнику, а тот тянул ее к себе, обнял и прижал к своей груди. Потом пошел он прочь, и они видели, как говорил он в лесу с ужасною лесной женщиной.