Немецкая романтическая повесть. Том I - Фридрих Шлегель

— Почему же знал ты, батюшка, что отыщешь меня?

— По цветку этому, — отвечал старый садовник; — я, с тех пор как живу, желал увидеть его хоть однажды, но ни разу не удалось мне, потому что он редок и растет лишь в горах; я пошел тебя искать, оттого что мать твоя скончалась, а пустой дом наводил на меня грусть и тоску. Сначала не знал я, куда направить свой путь, наконец, пошел через горы, как ни мрачна эта дорога; мимоходом искал я цветка, но нигде не находил, а сегодня совершенно неожиданно отыскал его здесь, в таком месте, где уж начинается долина; из этого заключил я, что и тебя найду скоро; видишь, как сбылось предсказание милого цветка! — Они снова обнялись, и Христиан оплакивал мать; старик же схватил его за руку и сказал:

— Пойдем скорее, чтобы избавиться от мрачности гор; у меня сердце ноет от диких крутых громад, от ужасных расселин, от стонущих горных потоков, возвратимся в приветную, милую равнину.

Они пошли назад, и Христиан опять повеселел. Он рассказывал отцу о своем новом счастии, о ребенке и новой отчизне; он сам приходил в восторг от своих рассказов и чувствовал в полной мере, что ему нечего больше желать для спокойствия душевного. Таким образом, разговаривая то весело, то печально, пришли они в село. Все, особливо Лизавета, радовались скорому окончанию путешествия. Старик отец поселился у них и отдал им в хозяйство небольшое свое состояние; не было в мире семейства счастливее и довольнее. Поля давали обильные жатвы, скот плодился, и через несколько лет дом Христиана стал одним из виднейших во всем околотке; притом же у него родилось несколько детей.

Таким образом прошло пять лет, когда однажды чужестранец, возвратившийся из путешествия, заехал в их село и остановился у Христиана в доме, который был и виднее и обширнее прочих. Он был человек ласковый и разговорчивый, много рассказывал о своих странствиях, играл с детьми и дарил их; скоро все его полюбили. Сторона эта так ему понравилась, что он расположился пробыть в ней несколько дней. За днями прошли недели, за неделями месяцы; чужеземец никого не удивлял своим долгим присутствием; все уж привыкли считать его членом семейства. Один Христиан часто задумывался; ему казалось, что он видал его когда-то, но не мог припомнить, в какое время и где именно. Наконец, спустя три месяца, чужеземец простился и сказал:

— Милые друзья! чудесная судьба и непостижимое ожидание влекут меня в ближние горы; обольстительный призрак, которому я не в силах противиться, меня манит; теперь оставляю я вас, и не знаю, возвращусь ли когда; со мной есть значительная сумма денег; она в ваших руках будет целее, нежели в моих, потому прошу вас взять ее на сохранение; если я не возвращусь в течение года, то удержите ее как знак благодарности за оказанную вами мне дружбу.

Чужеземец уехал, и Христиан, взяв деньги, спрятал их под замок, часто пересматривал с излишней заботливостью и пересчитывал, чтобы знать, все ли они целы; словом, очень занимался ими.

— Деньги эти могли бы нас вполне осчастливить, — сказал он однажды отцу, — если б чужеземец не возвратился; мы и дети, наши были бы на целую жизнь обеспечены.

— Оставь золото, — ответил старик; — не в нем счастье; благодаря бога, мы до сих пор ни в чем не имели недостатка; выкинь из головы эту мысль.

Часто Христиан вставал среди ночи, чтобы будить работников и самому за всем присматривать; отец боялся, чтобы он в молодых летах не расстроил здоровья своего излишнею заботливостью; и для того встал однажды ночью, желая посоветовать ему не слишком предаваться деятельности, как вдруг, к величайшему своему удивлению, увидел, что Христиан сидит у стола и при свете маленькой лампы снова пересчитывает деньги с большим вниманием.

— Сын мой! — горестно сказал отец, — ужели до того ты дошел? Неужели проклятый металл принесен под эту кровлю на беду нашу? Опомнись, мой друг! Так ведь злой дух вымучит из тебя и жизнь и кровь.

— Да, — отвечал Христиан, — я сам себя не понимаю; золото это не дает мне ни днем, ни ночью покоя; взгляни, как оно и теперь смотрит на меня, и так пронзительно, что пламенный блеск его входит в самую глубину моего сердца! Прислушайся, как звучит эта золотая кровь! Сплю ли я, она слышится мне, гремит ли музыка, свистит ли ветер, говорят ли люди на улице, я ее слышу; в сиянии солнца не вижу я ничего, кроме этих желтых глаз, которые подмигивают мне и словно нашептывают ласковые слова привета: вот почему я принужден бываю вставать ночью, чтобы удовлетворить страстному призыву золота; внутри его что-то радуется и веселится, когда я его перебираю пальцами; оно тогда от удовольствия становится ярче и прелестнее; взгляни сам, каким оно горит восторгом!

С трепетом и слезами обнял старик сына, прочел молитву и сказал:

— Христель, обратись к слову божию, ходи чаще и прилежнее в церковь, иначе ты зачахнешь, снедаемый тяжкой тоской.

Христиан спрятал деньги, обещал исправиться и притти в себя; старик успокоился. Прошел год и более, а о чужестранце не было слуха; наконец, старик согласился на неотступные просьбы сына, и оставленные деньги употребили на угодья и другие расходы. Скоро заговорили в деревне о богатстве молодого мызника; Христиан был радостен и доволен; сам отец восхищался его счастьем и вовсе забыл страх свой. Но зато как удивился он, когда однажды вечером Лизавета, отведши его в сторону, рассказала со слезами, что мужа она перестает понимать, что он говорит так безумно, особливо ночью; так страшно бредит, во сне часто и долго ходит по комнате, сам того не зная, и рассказывает чудесные вещи, которые приводят ее в трепет; но что еще страшнее бывает веселость его днем; тогда смех его дик и нагл, глаза блуждают, как чужие. Отец испугался, а удрученная жена продолжала:

— Всегда говорит он о чужеземце и уверяет, что знавал его прежде и что на самом деле чужеземец этот — дивно прекрасная женщина; сверх того, не хочет он уже ходить в поле или работать в саду, утверждая, что слышит ужасный подземный стон, как только выдернет какой-нибудь корень; он робеет и пугается каждого растения и травки, как страшного привидения.

— Милосердый боже! — воскликнул старик, — ужели до такой степени довела его жадность? Стало быть, очарованное его сердце уж не человеческое, но из холодного металла; кто не любит цветов, тому и любовь и страх божий чужды.

На другой день отец пошел прогуляться с сыном и повторил ему многое из слышанного от Лизаветы; он убеждал его вернуться на путь истинный и сосредоточить дух свой на благочестивых размышлениях. Христиан отвечал:

— Охотно, батюшка; мне самому часто бывает легче, и все идет хорошо; я могу на долгое время, на целые годы забыть глубочайшую истину души моей и с легкостью обратиться к чуждому мне образу жизни; но вдруг, подобно молодому месяцу, встает в сердце моем господствующая звезда, а звезда эта не что иное, как я сам, и побеждает чуждую силу. Я мог бы сохранить всю свою веселость, но в одну чудную ночь роковая рука напечатлела в душе моей некий таинственный знак; магический образ часто покоится и спит, я уже думаю, что он исчез совершенно, как вдруг просыпается он и кипит, как яд, и движется во мне по всем направлениям. В это время я могу его только мыслить и чувствовать, и все вокруг изменяется или, лучше сказать, поглощается этим образом. Как вид воды ужасает бешеного и удвояет в нем силу яда, так бывает со мной при взгляде на углообразные фигуры, на всякую черту, на всякий луч; все тогда стремится разрешить узы живущего во мне образа и вызвать его к жизни; тело мое и дух приходят в ужас; так как душа его чувствует посредством наружных ощущений, то снова, мучась и терзаясь, она старается не допустить его дальше внешних чувств, чтоб отделаться от него и быть покойною.

— Недобрая звезда увела тебя от нас, — сказал старик; — ты был рожден для тихой жизни, любил покой и мир растений, но нетерпение увлекло тебя в мир диких скал; утесы, ущелья, громады камней расстроили мозг твой и возбудили в сердце пагубную страсть к золоту. Тебе б никогда не надо было глядеть на горы; так и хотел я тебя воспитать, но суждено было иное. Упрямство, дикость и самонадеянность поколебали в тебе спокойствие душевное и детскую кротость.

— Нет, — отвечал сын, — я помню ясно, как растение впервые ознакомило меня с горем земного мира; с той поры понял я вздохи и ропот, которые всюду раздаются в природе, стоит только прислушаться; в растениях, травах, цветах и деревьях болезненно гноится обширная язва; все они труп прежнего, роскошного, скалистого мира; все они являют очам нашим страшное тление. Я понимаю теперь, это самое хотел мне поведать тот корень своим тяжким вздохом; он забылся от муки и все открыл мне. Вот почему все растения питают ко мне злобу и ищут моей смерти. Они хотят изгладить из сердца моего любимый образ и каждою весною прельщают меня опустошенной, мертвой своей красотою. Преступно и коварно обманули они тебя, старик, ибо они совершенно овладели твоею душой. Вопроси камни, и ты удивишься речам их!