Свой человек на небесах - Евфимия Пащенко

Однажды, в ту пору, когда Вася еще только-только поселился у бабушки, и потому все в ее доме было ему в новинку и в диковинку, он спросил Степаниду Егоровну:

— Бабушка, а этот дедушка с бородой, он кто? Боженька?

— Не Боженька, а старчик, — ответствовала Степанида Егоровна. — Это старец Василий, великий чудотворец и угодник…

Это слово было Васе незнакомо. Частенько, когда он шалил, взрослые в сердцах называли его негодником. Но что такое — угодник?

— Он Боженьке угодил, — пояснила Степанида Егоровна, видя недоумение внука. Поэтому кто его почитает, тот угоден Богу. И, о чем ни попросит, Господь все исполнит по молитвам старца Василия.

— А где он живет?

— На небе. А вот завтра мы к нему и сходим…

* * *

С тех пор они часто навещали старца Василия. Причем для этого вовсе не требовалось лететь на небо, где, по словам бабушки, жил оный старец. Достаточно было всего лишь доехать на трамвае до старого городского кладбища, посреди которого высилось белое здание с голубым куполом, усеянным золочеными звездами. Оно называлось церковью. А еще — Преображенским собором. По словам бабушки, это был главный храм города Михайловска.

Степанида Егоровна ходила в собор каждую неделю, чаще по будням, когда там не было «толпучки». И всегда брала с собой внука.

Сначала они заходили в храм. Пока шла служба, Вася слонялся по собору, переходя от иконы к иконе, от подсвечника к подсвечнику и тушил догоравшие свечи, любуясь тем, как от его дуновения их огоньки превращаются в тающие на глазах тонкие струйки сизого дымка. Счищал с подсвечников застывшие капли парафина, а потом снова расплавлял их на свечке или скатывал в шарики. Именно поэтому любимым местом Васи в соборе был панихидный столик: там горело больше всего свечей. Вдобавок, церковные старушки-уборщицы награждали маленького дежурного по подсвечникам то яблочком, то конфеткой, а то и шоколадкой. И при этом приговаривали: «Божия душенька», «ангелочек», «помощничек ты наш». А одна старуха, Евдокия, с которой Степанида Егоровна подолгу разговаривала после службы о том о сем, косясь на Васю, занятого чисткой очередного подсвечника, вкрадчивым полушепотом говорила бабушке:

— Ишь, какой прилежный! Да и то сказать — ведь от избранного рода…

И эти похвалы были для маленького Васи слаще дареных яблок и конфет.

* * *

Когда служба кончалась, они с бабушкой обходили вокруг собора. И всегда останавливались напротив алтаря. Сначала Степанида Егоровна трижды кланялась на алтарь, а затем — в противоположную сторону, где среди могил торчал из земли трухлявый березовый пень. После чего заставляла Васю проделывать то же самое. Хотя он никак не мог взять в толк, зачем этому гнилому пню непременно нужно кланяться. Или это какой-то особенный пень?

Однако спросить об этом бабушку Вася не решался. Потому что Степанида Егоровна была старушкой строгой. И всегда твердила внуку: любопытство — это грех. За него Бог накажет. Был один такой мальчик, все спрашивал да спрашивал о чем надо и не надо, вот Боженька и сделал так, что заболел у того мальчика язык. И пришлось врачам его отрезать, и остался мальчик без языка — тебе тоже так хочется? И Вася, вспомнив, как однажды зимой из любопытства он лизнул железную дверную ручку бабушкиного сарая, тут же смолкал, понимая — пожалуй, бабушка права. Уж лучше держать язык на привязи.

После этого, по широкой тропке, протоптанной между крестов и надгробных памятников, они шли к старцу Василию. Точнее, к его могиле. Надо сказать, что эта могила имела весьма необычный вид. Она была обнесена железной оградкой, увешанной какими-то тряпочками, ленточками и прозрачными целлофановыми мешочками, из тех, в которые в магазине кладут хлеб. Мешочки были набиты записками. Бабушка объясняла Васе, что эти записки адресованы старцу Василию. А пишут их люди, которые просят у него помощи и святых молитв. По правде говоря, у Васи так и чесался язык спросить бабушку: отчего бы в таком случае не поставить здесь почтовый ящик для писем старцу Василию? Гораздо удобней и надежнее, чем какие-то мешочки. Вот только неужели старец читает все эти записки? И если да, то — как он это делает? Он же давным-давно умер… Но Вася не решался задать бабушке эти вопросы, заранее зная, каким будет ее ответ: «Не любопытствуй, не то Боженька рассердится и накажет! Вот был один мальчик…» Нет уж, лучше молчать!

…Внутри оградки стояло два деревянных креста, выкрашенных в голубой цвет: один побольше, а другой поменьше. У каждого из них на верхней перекладине было вырезано изображение голубка с распростертыми крыльями. На кресте поменьше виднелась тронутая ржавчиной жестяная табличка в виде свитка с надписью «Матушка Глафира. Гряди, голубица, вослед жениху своему». Табличка на большом кресте гласила: «Здесь погребено тело раба Божия Василия Осиповича Прахова. Умер 5 мая 1922 г. Помяни нас, дорогой отченька, егда приидеши во Царствие».

Могильный холмик под этим крестом был утыкан свечками и свечными огарками, отчего походил на ощетинившегося ежика. А у его подножия виднелось щербатое фарфоровое чайное блюдечко с нарисованными на нем крупными розами. В этом блюдечке всегда лежало что-то съестное. Горстка риса или пшена, кусочки печенья, леденцовые карамельки в пестрых фантиках. И бабушка опять объясняла Васе: это для того, чтобы старец Василий лучше услышал. После чего клала на блюдечко свое приношение. И шептала молитвы, в которых «старче Василие» звучало гораздо чаще, чем «Господи». Молитвы перемежались поклонами, поклоны — молитвами…

Нередко к бабушке присоединялась Евдокия и другие богомолки из собора, по большей части старухи. И тогда над могилой звучало нестройное, фальшивое и заунывное пение импровизированного хора:

«Старче праведный Василий,За Христа ты пострада-ал,За Христа ты пострадал!Возлюбив Его всей силой,За Него кровь излия-ал,За Него кровь пролиял!Наш великий чудотворец,Наш возлюбленный оте-ец,Наш возлюбленный отец!Умоли о нас ты Бога —Да спасет твоих ове-ец,Да спасет твоих овец!»

Куплет сменялся куплетом, псальма псальмой[35]. А тем временем Вася украдкой зевал от скуки и колупал пальцем краску с оградки, за которой был похоронен его прадедушка старец Василий.

* * *

Разумеется, бабушка не раз рассказывала внуку о старце Василии. Правда, ее рассказы больше походили на сказки. В самом деле, если верить бабушке, то старец Василий был самым настоящим волшебником. Птицы и звери являлись к нему по первому зову и выполняли все, что он им повелит. Вот как-то раз приказал старец Василий одному медведю пустить его на ночлег в свою берлогу. И медведь послушался, мало того — угостил старца лучшим медком из своих запасов… А в другой раз один волк украл у вдовицы единственную овечку. И велел ему старец Василий вернуть ту овечку хозяйке целой и невредимой, и впредь кушать только Божию травку. С тех пор этот волк питался одной травкой, слезно каясь в прежних грехах своих до самыя до смерти. И в огне-то старец не горел, и воде не тонул, да что там — он даже на небо летал и там с Боженькой говорил! И так любил Боженька старца Василия, что во всем ему помогал, и делал все, о чем только старец Его ни попросит. Прямо как золотая рыбка!

— Будешь почитать старца Василия — он и за тебя Боженьку умолит, и будет тебе во всем помогать! — слышал Вася в завершение каждого бабушкиного рассказа. — Ведь он — твой прадедушка. Мамушка моя покоенка, Глафира Андреевна, что рядом со старцем похоронена, приходилась ему духовной супругой. И Василием ты назван в его честь. А потому ты ему — самый близкий человек…

Из этих рассказов Вася заключил, что он — правнук волшебника. Вот только странно, что Степаниде Егоровне, которая молится своему дедушке-волшебнику не по разу на день и носит ему на могилу конфеты и печенье, которые Вася охотнее съел бы сам, от этого нет никакого проку. И крыша у нее в кухне каждую весну протекает, и поясница болит — а старец Василий отчего-то не спешит ей помочь. А недавно у бабушки прямо в соборе кто-то сумку стащил. Хотя в ней для защиты от воров лежал мешочек землицы с могилы старца Василия. Нет, похоже, волшебники бывают только в сказках…

* * *

Тем временем Вася вырос, пошел учиться в школу, а потом — в лесотехнический институт. Теперь он жил у папы с мамой, а Степаниду Егоровну навещал лишь изредка. И со скептической ухмылкой на лице слушал давно приевшиеся ему бабушкины рассказы о старце Василии, служившие неизменной и докучной приправой к ее блинчикам и пирожкам. В самом деле, как можно на исходе двадцатого века верить в подобную галиматью?! Тем более ему — пионеру, комсомольцу! Да в такое могут верить только какие-нибудь дикари да выжившие из ума старухи!