Свой человек на небесах - Евфимия Пащенко

— А, здравствуй, здравствуй, Степанидушка! Проходи, гостьей будешь! Аннушка (это он дочери), принеси-ка графинчик!

Принесла она графинчик, а в нем что-то плещется, вроде как коньяк. И наливает мне батюшка полную стопку:

— На-ка, Степанидушка, выпей!

Я стою ни жива ни мертва, боюсь стопку взять. Мне ведь надо еще на работу вернуться — а ну как там почуют, что от меня коньяком несет. Ведь сразу выгонят… А батюшка смотрит на меня, улыбается да приговаривает:

— Выпей, Степанидушка, выпей!

Эх, думаю, пропадай, моя головушка! Одним духом стопку осушила… а в ней компот. А батюшка смеется:

— Вот, Степанидушка, пристыдил меня ваше величество профессор (это так он профессора Филатова в шутку называл, а тот не обижался… да кто на такого батюшку мог обидеться… он же без зла так говорил, в шутку). Прежде-то я перед обедом любил стопочку пропустить. А он мне сказал: мол, нельзя Вам пить, сердце у Вас больное, может не выдержать. Вот теперь только такое и пью…

Неожиданно Степанида Григорьевна смолкла и ее улыбающееся лицо сделалось печальным:

— Да, добрый он был батюшка. Зря с ним так поступили…

— А что с ним случилось? — спросила Нина Сергеевна, предчувствуя, что сейчас услышит именно ту, самую главную тайну отца Николая, которую так тщательно скрывали от посторонних его дети.

— Да как сказать? — вздохнула Степанида Григорьевна. — Не все ж люди шутки понимают, а на дурной роток не накинешь платок. На Рождество было дело, после утренней службы. Я как раз в ту пору в церкви была. Меня иногда туда звали — помочь храм убрать перед праздником или перед тем, как Владыка служить приезжал. А потом батюшка меня на обед звал. Он в праздники всегда садился обедать вместе с нами: с уборщицами, со свечницами, с певчими… со всеми, кто в церкви работал. И ел то же самое, что и мы. Это отец Алексий после него сделал так, что сам после службы со священниками в ресторан обедать ехал, а мы на церковной кухне ели… Долго мы тогда засиделись: батюшка, я да сторожиха Наталья. Потом отец Николай домой собираться стал. А, надо сказать, тогда он выпил он малость… ну, так ведь то же ради праздника — как тут не выпить? Хотели мы его до дома проводить, да он отказался: сам, мол, дойду. Только я на всякий случай за ним пошла: мало ли что. Гляжу, подходит он к воротам, а там нищая сидит, Кланька… все знали, что она не на хлеб, на водку просит… да все равно ей давали. Вреднющая была баба, злая, и первая сплетница в округе. Подходит к ней батюшка, руку протянул, коснулся ее груди, легонько так, только тронул. Тут она из-за пазухи булку вынула и ему показывает, чуть не в нос ему тычет. Ну, он махнул рукой и пошел себе дальше. А потом эта Кланька на него в епархию накатала, будто он ее за грудь щупал[31]. И начали его таскать и к епископу (а как раз в ту пору Владыка Леонид умер, и нам другого прислали), и к уполномоченному. До того затаскали, что у него на нервной почве даже инфаркт случился: сердце-то больное было, вот и не выдержало. Да пока он в больнице лежал, новый Владыка поставил нам нового настоятеля, не местного. Выписался батюшка из больницы, пришел на службу… да что-то они с тем новым настоятелем не договорились. Так что вскоре отца Николая отправили… не то на пенсию, не то на покой, как это там у них пишется. С тех пор он в Успенский храм больше ни ногой, а ходил в другие церкви. А новый настоятель новые порядки установил… из прежних только я и осталась. Я ведь что? Я, как мне батюшка говорил, только свое дело знала — выстирать да отдать. А в их дела носа не совала: мое дело — корыто…

— А что там за история со стиральной машиной была? — полюбопытствовала Нина Сергеевна. — Вроде бы отца Николая обвиняли в том, что он ее на церковные деньги купил? Даже карикатуру на него нарисовали.

— Так ведь он эту машину зачем купил? — встрепенулась бывшая церковная прачка. — Он же ее затем купил, чтобы мне стирать легче было. Почто, говорит, Степанидушка, тебе над корытом горбатиться? Мало тебе работы? Ты еще молодая — успеешь наработаться. Пусть лучше машина за тебя потрудится, она-то железная, не устанет. А вот на какие деньги он ее купил — этого я не знаю, не мое то и дело. Одно скажу — я за него до смерти молиться буду. Добрый был батюшка. Жаль его.

— А Вы знаете, что сейчас его старые прихожанки Успенской церкви за святого почитают? — спросила Нина. — Говорят, будто он старцем был и чудеса творил. На могилу к нему ходят. Говорят, будто он явился одной женщине и пообещал: кто к нему на могилу ходить станет, тому Бог грехи простит.

— Мало ли что говорят? — вздохнула Степанида Григорьевна. — Язык-то без костей, вот и мелет, а ветер носит. Да и какие они старые прихожанки? Они в церкву-то ходить стали, когда советская власть кончилась. А прежде где они были? Разве они батюшку знали? Кабы знали, так не возводили бы на человека напраслину да сказки бы про него не сказывали. Только где им! А те, кто батюшку знал, наверное, уже перемерли все… одна я осталась.

Тем временем за окном стало смеркаться. Вдобавок, и Степанида Григорьевна явно притомилась от избытка впечатлений и воспоминаний. Заметив это, Нина Сергеевна стала прощаться, пообещав старушке, что будет наведываться к ней. По правде сказать, Нина не была уверена, что сдержит слово. Сейчас ей хотелось только одного — поскорее вернуться домой, чтобы в одиночку поразмыслить об услышанном от Степаниды Григорьевны. В самом деле, как связать воедино три рассказа об отце Николае Попове? Что в них правда, а что ложь? И кем на самом деле был этот человек? Старцем и чудотворцем? Безупречным человеком, интеллектуалом, удивлявшим своими знаниями высокообразованных атеистов? Или просто «добрым батюшкой», любителем беззлобных шуток и розыгрышей, который, тем не менее, умел уважать и жалеть простых людей. Но… неужели такого человека могли отправить за штат только из-за нелепого доноса, поданного на него нищенкой Кланькой? Или на то имелась некая другая, более важная причина?

Теряясь в догадках, Нина Сергеевна позвонила отцу Александру.

— Вот оно как… — задумчиво произнес священник, выслушав ее рассказ, — Выходит, на него еще и доносы писали… А эта женщина, Степанида, уверена в том, что нищенка была настоящей? Вполне возможно, ее просто подослали, чтобы оклеветать старца Николая. Я читал о подобных случаях. Ну и загадали Вы мне загадку, Нина Сергеевна! И зачем Вы только надумали разыскивать родню отца Николая, а потом еще эту старуху-прачку! Ведь как все вначале было просто: служил в Успенской церкви старец Николай, пострадавший за веру, подвижник, прозорливец. Неужели Вам было этого мало? А теперь придется распутывать всю эту историю до конца, просить Владыку, чтобы допустил Вас к епархиальному архиву. Конечно, мне бы лучше самому это сделать. Но дела не позволяют. Ладно. Как только я поговорю с Владыкой, сразу Вам позвоню.

Нина Сергеевна хотела было напомнить отцу Александру, что именно он поручил ей выяснить, кем был старец Николай. Она же всего-навсего захотела выяснить достоверные детали и подробности его биографии и ради этого найти тех, кто не понаслышке, а лично знал покойного протоиерея. Почему же теперь отец Александр ставит ей это в вину? Однако он прав: теперь дорога назад отрезана. И им обоим придется даже против воли до конца разобраться во всей этой запутанной истории. Причем похоже, что разгадка ее находится среди бумаг епархиального архива.

* * *

Спустя три дня отец Николай позвонил Нине:

— Значит, так, Нина Сергеевна. Я сегодня говорил с Владыкой. Он тоже заинтересовался личностью старца Николая. И благословил допустить Вас к работе с документами епархиального архива. Когда Вы сможете туда съездить? Хоть завтра? Что ж, думаю, чем раньше Вы это сделаете, тем будет лучше. А как вернетесь домой, позвоните мне. Я буду ждать.

Назавтра, после работы, Нина Сергеевна отправилась в епархиальное управление. Оно размещалось в укромном уголке Михайловска, которое неким чудесным образом избежало судьбы большей части города, где старые деревянные дома сменились кирпичными высотками. Но на этой улице старый Михайловск сохранился во всей своей былой красе: здесь царили деревянные дома, домики и домишки. Вот и епархиальное управление тоже было деревянным зданием, полускрытым высоким зеленым забором с полуоткрытой покосившейся калиткой. Впрочем, судя по тому, что возле собора спешно достраивалось новое двухэтажное здание епархиального управления, старая «епархия» доживала последние месяцы.

Пройдя по мосткам мимо двух сибирских котов, с важным видом сидевших на приступке, Нина поднялась на крыльцо и вошла в довольно большую комнату, на стенах которой висело несколько потемневших от времени портретов седовласых архиереев (в одном из них Нина узнала знакомого ей по старым фотографиям покойного Владыку Леонида) и дореволюционный плакат в деревянной рамке с видами Святой Земли. Как раз под ним стоял стол. А за ним, вместо знакомой Нине пожилой начальницы канцелярии Ольги Ардалионовны почему-то сидел совершенно незнакомый ей молодой человек в подряснике.