Наследники - Олег Юрьевич Рой

была почти анекдотическая, ну да неважно.

Она засмеялась, вспоминая, глаза потеплели и даже, кажется, посветлели. И Арине вдруг вспомнилась еще одна такая же дружба «с юности», запечатленная на снимке в квартире покойной костюмерши. Те трое улыбались со старой фотографии так же заразительно и так же безмятежно. И она вдруг спросила:

– Вы Нину Игоревну знали? Шульга, костюмерша театральная?

– Ну как же! Мища ведь в этом театре всю практически жизнь служил. Конечно, я всех знала. Нина такая чудесная, просто волшебница, и человек замечательный… погодите… Почему вы говорите «знала»? С ней что-то случилось?

– Она умерла.

– Боже мой! Такая милая женщина! Когда?

– На днях.

– Сердце?

Арина постаралась уклониться от прямого ответа:

– Вы с ней общались?

– Ну… после Мишиных похорон, пожалуй, уже нет. А почему вы… Вы думаете, она может иметь отношение к… ко всей этой… истории? К кладбищу?

– Трудно сказать, – вздохнула Арина.

– Нет-нет, этого не может быть! Нина никогда бы, ни сном ни духом не стала делать ничего, что повредило бы Мишиной памяти.

– К ней Марат незадолго перед смертью заходил, – с некоторым намеком сообщила Арина.

– И что?

– Да пожалуй, что ничего, – согласилась Арина. – Он ведь мог у нее… ну, я не знаю… костюм заказать? Или еще какой-то реквизит? Может, его на съемках что-то не устраивало. Могло такое быть?

– Сколько угодно! Нина же настоящая волшебница! А на съемках известно как. Вон лошадь эту с крыльями из фильма в фильм таскали. И деву ту мраморную. Но про это все знают, а насчет более мелких деталей – их просто не замечают. Вроде лисьей шубы, которую то Вицын носит, то сэр Генри Баскервиль. И белый костюм Абдулова не только в «Чародеях» засветился, и платье Нади из «Иронии судьбы». Обычная практика. Сериалы же и вовсе потоком снимают, за убедительностью реквизита не гонятся, А Марат, как ни крути, хороший актер, он вполне мог искать для образа что-то неповторимое.

– Ладно, допустим. А насчет кладбища… – Арина выжидательно посмотрела на Карину Георгиевну, но та вежливо ждала продолжения. – Вы полагаете, к осквернению могилы Марат не причастен?

– Мне трудно в это поверить. Он… – Карина Георгиевна замолчала вдруг, но продолжила, словно решившись. – Люди, конечно, меняются с возрастом, но он был такой милый мальчик. И Мишу практически боготворил.

В интернете (и особенно – у Рьянова) хватало рассказов о том, как Шумилин нянчился с маленьким Маратом, как с сыном, Но это – со слов самого Марата. И вот тебе – свидетельство самой вдовы. Случайно проговорилась или нет?

– То есть вы его еще маленьким помните? – улыбнулась Арина.

– Миша его и на спектакли приглашал, и даже домой к нам приводил. Чаем поил, что-то вроде уроков давал. Камилла-то позже профессией заинтересовалась, а Марат, по-моему, еще до школы выбрал. Он ведь действительно способный.

– И вам не приходило в голову, что тут что-то большее, нежели покровительство талантливому мальчику? По всему выходит, что Михаил Михайлович чуть ли не в открытую признавал…

Карина Георгиевна остановила ее повелительным жестом и сухо заметила:

– Я действительно не думаю, что это может иметь отношение к расследуемому вами делу.

Темные глаза сверкнули мгновенной искрой, и Арина вспомнила реплику про кучу навоза, про бросаемые в спину камни, про скандалы, которые приходилось переживать. Это ты сейчас, подумала она, такая сдержанная, а лет двадцать назад наверняка и подушку от ревности грызла, и сцены закатывала. Хотя насчет последнего – не факт. Закатывать сцены профессиональному актеру – и большому актеру! – дело зряшное.

– Ладно. Мне и самой думается, что с причастностью Марата тут что-то не вяжется. Но кто-то же добрался до могилы! И вы не могли об этом не думать. Кто? Кому это понадобилось?

– Деяние, как ни крути, совершенно безумное и бессмысленное, – совершенно спокойно, словно и не сверкала только что глазами, констатировала Карина Георгиевна. – Поэтому единственное, что приходит в голову, это фанаты. У Миши ведь поклонники остались. И поклонницы. Одна, помню, совершенно сумасшедшая была, ботинок из гримерки своровала. Да и другие не лучше. В день рождения и в годовщину смерти цветы к дверям охапками приносят. И ладно бы только в годовщину и только цветы.

– И именно сейчас поклонникам или поклонницам приспичило? Или кому-то идея эксгумации кумира показалась оскорбительной?

Брови на гладком лбу слегка приподнялись – кажется, такая простая мысль Карине Георгиевне раньше в голову не приходила. И лицо как-то помягчело, словно мысль эта вдову обрадовала:

– Вполне возможно, – по губам скользнула мгновенная, но заметная улыбка. – А может быть и вовсе… Вы, в смысле ваши эксперты уже определили, когда могилу вскрывали?

– Приблизительно. А вы полагаете, это имеет значение?

– Н-не знаю, – ответила Карина Георгиевна после довольно долгой паузы.

Все ты знаешь, сердито бурчала Арина, спускаясь по лестнице вместо лифта. Только не говоришь ничего! Ради чего ты меня к себе вытащила? Чтобы воспоминаниям предаться? Тоска заела? Одиночество? Позабыт, позаброшен, одинок с юных лет, я остался сиротою, счастья-доли мне нет – так, что ли? До того невтерпеж стало, что до следственного комитета добралась! Злые эти мысли были несправедливы, но Арина и не думала их останавливать – пусть. Жаль было потраченного на вдову времени – лучше бы с Майкой погуляла! Могли бы на кладбище к бабушке вместе съездить, она давно просилась, а Арина все недосугом отговаривается. Или хоть в кабинете своем посидела бы, бездумно глядя в стекло и рисуя неопознаваемые каракули – глядишь, до чего-нибудь и додумалась бы.

А Карина Георгиевна пусть бы сама с собой воспоминаниям предавалась. Почему она, кстати, так подчеркивала, что Марат, по ее мнению, ни при чем? По принципу: ты сказал – я поверил, ты повторил – я начал сомневаться? Или она – знает? Знает, что он не виноват? Зачем она спрашивала про экспертов, которые должны якобы определить момент вскрытия могилы?

* * *

Воздух постепенно наливался синевой, темнел, как будто сгущался, как будто неведомый художник добавлял в воздух краску. Но дышать стало наоборот легче. Ветерок, сперва едва заметный, набирал силу, размешивал в воздухе синюю темноту. Арина вдруг поймала себя на том, что идет вовсе не к автобусной остановке, а забирает правее, к проспекту Энгельса – длинной, почти непроезжей улице, тянувшейся при том через полгорода. По ней можно было дошагать почти до самого дома. Раньше Арина любила так ходить: не именно по Энгельса, а вообще по городу. В выходной могла отшагать и пятнадцать, и двадцать километров. Потом они гуляли так уже с Денисом… А с тех пор как