Властелин колец - Джон Толкин

По другой версии, Всадники прибыли в Исенгард, когда Гэндальф был, по мнению Сарумана, еще там, и страх перед ними чуть было не привел Сарумана к раскаянию. Он бросился на башню, чтобы просить у Гэндальфа совета, но обнаружил, что пленник исчез. Тогда он разыграл перед Всадниками спектакль, убедив их, что добился у Гэндальфа сведений о Заселье, и указав приблизительную дорогу туда. Встретив Червеуста, Всадники узнали, что Саруман солгал им, но окончательные доказательства получили, только перехватив в Мингириате одного из шпионов Сарумана, у которого оказалось с собой множество бумаг с подробными сведениями о Заселье, картами и информацией о различных хоббичьих семействах (помимо интереса к Кольцу Саруман торговал с Засельем; шпион, дунландский изгнанник, был одновременно и торговым агентом Сарумана). Окончательно убедившись в предательстве Сарумана, Всадники поспешили в Заселье и 22 сентября собрались у Сарн Форда. Здесь их встретили охранявшие Заселье Следопыты. Однако без Арагорна они не могли ничего сделать против Всадников и удерживали брод только до вечера. Таким образом, ночью, до петухов, Всадники въехали в Заселье и направились, согласно бумагам дунландца, прямо в Хоббитон (дунландца под страхом смерти перевербовали и отправили в Бри – следить, не появится ли там Бэггинс). Однако у самого Хоббитона всадники опять разделились: Кхамул (и позже его подчиненный) отправился в сам Хоббитон и пошел по следам Фродо, а Предводитель Кольцепризраков встал лагерем между Курганами и Южными Холмами. Несколько Всадников были посланы к восточным границам. Тем временем Черный Король проехался по округе, разбудив и насторожив все, что там было злого. Шиппи замечает, что эта позднейшая добавка противоречит ранним заявлениям Толкина о том, что Навьи и Старый Лес не зависели ни от Всадников, ни от Саурона. О дальнейшем см. Приложение Б.

231

Иарваин – кв. «старейший». Бен–Адар – кв. «безотчий». Форн – древнеисл. «древний». Оральд – древнеангл. oreald («очень старый»).

232

Это свойство Кольца опять возвращает нас к одной из сторон многомерного символического подтекста, которым обладает этот образ, а именно – Кольцу в качестве символа греха, как он понимается в христианской традиции. Согласно учению Святых Отцов греческой церкви, контакт человека с грехом происходит в несколько этапов. На первом в ум человека проникает «помысел», насланный демонами. Человек, распознав этот помысел, волен его отвергнуть, и в таком случае он чист. Если же он начинает раздумывать над ним, вертеть так и этак – наступает второй этап, «сосложения», уже куда менее безопасный. Наконец, человек принимает в себя «помысел» и отвечает демоническому внушению желанием совершить данный грех. На этой стадии воля человека еще может запретить ему исполнить желаемое, однако дело уже сделано, мысленный грех совершен, и человек несет все его последствия: одно желание греха уже растлевает духовное существо человека и требует покаяния и духовного врачевания.

233

Шиппи пишет, что в ВК Толкин пытается примирить два взгляда на зло – «оба старые, оба авторитетные, живые до сих пор и, по видимости, противоречащие друг другу…» Первый взгляд довольно широко распространен в христианской традиции; согласно этому взгляду, зла как такового не существует, зло есть отсутствие добра. Зло не было сотворено Богом, оно не имеет онтологического корня и представляет собой продукт злоупотребления свободной волей, руководимой желанием отделиться от Бога и жить самостоятельно. В комментируемой фразе явственно слышится отзвук этой точки зрения. Не будучи само сотворенным, зло лишено способности творить и способно только привносить небытие в уже созданное – т.е. искажать, портить первоначальный замысел. Однако, несмотря на все усилия, зло в итоге порождает добро, производя, так сказать, умножение минуса на минус. Как пишет сам Толкин к сыну в одном из писем 1944 г., когда тот был в действующей армии (П, с. 76): «Иногда мне становится страшно при мысли об общей сумме человеческого горя в эти дни: миллионы разлученных… не говоря уже о муках, боли, смерти, сиротстве, несправедливости. Если бы страдание обрело видимую форму, чуть ли не вся… планета покрылась бы плотным черным туманом, который скрыл бы ее от удивленного взора небес. Все итоги этой войны с исторической точки зрения будут негативными. Но исторический взгляд на мир – не единственный. Все вещи и деяния имеют собственную цену, независимо от их «причин» и «следствий». Никто не может судить sub specie aeternitatis <<С точки зрения вечности (лат.).>> o том, что теперь происходит. Все, что мы знаем, причем большей частью из собственного опыта, – это что все труды зла, вся его огромная мощь и постоянный успех – пропадают впустую: они всегда только готовят почву для того, чтобы из нее неожиданно проросло добро…» «В этом вопросе Толкин не шел ни на какие компромиссы», – замечает Шиппи.

Другой взгляд на зло признает за ним собственную реальность. Это отношение к злу неизбежно напрашивается из повседневного опыта и подразумевает, что со злом надо бороться. Несмотря на кажущуюся очевидность, в чистом виде эта точка зрения встречает множество возражений. Древние христианские святые, которые, казалось бы, имели богатейший опыт общения с активными демоническими силами, предостерегали от признания за ними настоящей реальности и вступления с ними в борьбу «на равных»: небытие именно этого и добивается, говорили они, – признания за ним равных прав с бытием. В своей крайности рассматриваемый взгляд приводит к манихейству – модели мироздания, в которой добро и зло признаются равноправными противниками, а Вселенная – ареной вечной борьбы между ними. В то же время первая точка зрения в своей крайности вообще отрицает всякое противодействие злу. О «непротивлении» писал в своем трактате «Утешение философией» римлянин Боэций. Трактат Боэция в средневековой Англии был переведен на древнеанглийский образованнейшим человеком своего времени и знаменитым воином – королем Уэссекса Альфредом, жившим и правившим в XI в. Король–христианин не только по имени, но и по многим оставшимся в памяти истории поступкам, Альфред вел тяжелые бои с викингами, и в ереси «непротивления злу» его не упрекнешь никак. Возможно, именно поэтому, переводя Боэция, он внес в его текст некоторые изменения, отстаивая взгляд, который представляет собой середину между двумя крайностями. То же можно сказать и о Толкине: он как бы продолжает линию короля Альфреда, оставаясь верным первой точке зрения, но допуская активное сопротивление злу, более того – делая это сопротивление моральным императивом для своих героев. Только один из них «принимает» первую точку зрения целиком – Фродо в конце гл. 8 ч. 6 кн. 3.