Иные песни - Яцек Дукай

Пан Бербелек вскарабкался на берег, снял промокшую кируффу. Солнце прильнуло ему к спине; он вздохнул, потянулся.

— Я бы перекусил чего-нибудь.

Привели верховых животных, в землю воткнули стержень и поставили примитивный шатер. Охотники уселись на персидском ковре. Алитея, сбросив куртку и распустив волосы, вытянулась на боку и вот так, по-гречески, лакомилась медовыми лепешками и засахаренными сливоблоками. Пан Бербелек с Абелем наблюдали за Н’Зуи, придумывающими все новые и новые способы, чтобы вытащить на берег громадный труп. Несколько собако-какоморфов — крылья саранчи, сложенные вдоль покрытых грязью боков — присматривались к неграм с другого берега, присев на задах и вывесив белые будто снег языки. Пан Бербелек откупорил бутылку вина. Алитея начала напевать что-то под нос, бормоча пару слогов и постукивая в ритм кубком по блюду с фруктами. К сестре присоединился Абель, щелкая языком. Иероним вынул трубку, набил, прикурил. Затем лег навзничь, опирая голову на сумку, чубук лег на груди, грея хозяина под сердцем. В струйку трубочного дымка влетел сколиотический мотылек, панически затрепетал всеми тремя крылышками и мертвый упал на ковер. Пан Бербелек взял насекомое двумя пальцами, поднял, прищурил глаза. Проходя сквозь крылышки, свет удивительным образом…

— Что это? Папа, ты куда положил подзорную трубу?

Абель встал, приложил к глазу поданный ему оптический прибор, повернул его в сторону запада.

Поначалу все думали, что это вернулся какой-то из родичей убитого какоморфа, но форма на небе была желтой, а не фиолетовой, и она обладала резкими, прямыми краями. Десять, пятнадцать стадионов? — не зная фактических размеров создания, расстояние трудно было оценить. Что самое странное, казалось, что оно совершенно не движется, торчит в одной точке на небе, словно привинченное к синеве.

Зарядив кераунеты и позвав шестерых воинов, они уселись на зевр и двинулись вдоль Черепаховой Реки по течению ее вод и лучам Солнца. Подзорная труба вернулась к пану Бербелеку, и это именно он, когда через несколько минут они в очередной раз остановились, заметил длинный, прямой, достигающий земли хвост чудовища. Но несколькими стадионами дальше уже невооруженным глазом стало видно, что никакой это не какоморф, и вообще никакое не живое существо — но гигантский воздушный змей, парящий на привязи, исчезающей за густо поросшим пальмами холмом. И тут же они заметили между пальмами силуэты людей и животных. Солнце было у всадников за спинами, так что их самих никто не заметил.

Тогда пан Бербелек приказал остановиться, спешился и положил Ульгу в траву. Абель с Алитеей уложили и своих зевр. Подзорная труба переходила из рук в руки. Очередные бандиты? Это казалось неправдоподобным, только не здесь, у границ Сколиодои; да и зачем им был нужен воздушный змей? Скорее всего, еще одна джурджа. Выслать Н’Зуи на разведку? У тех были свои негры, чернокожих фигур крутилось между пальмами больше всего. Но пан Бербелек видел и белых, одетых в одинаковые темные штаны и кафтаны, даже на этой жаре застегнутые на последнюю пуговицу высоких воротников.

Иероним отдал подзорную трубу Абелю.

— Отступите на пару стадионов. Наблюдайте. Если я не вернусь, езжайте за Зайдаром и эстле Амитасе, соберите всех Н’Зуи.

Абель с Алитеей обменялись взглядами.

— А если…

Пан Бербелек поднял руку. Больше ничего уже сказано не было.

Иероним надел черную кируффу, не застегивая, но капюшон накинул на голову. Дернул за узду Облегчения, поднял ее на ноги и вскочил в седло. Двинулся шагом, даже не оглянувшись, чтобы проверить, выполнили ли дети приказ.

Он не отводил глаз от лагеря под пальмами. Когда заметил там неожиданное усиление движения, придержал зевру. Ждал. Теоретически, его могли застрелить сейчас, но Иероним знал, что такого не сделают, ведь предполагают, что лишь потому выехал в самый центр ничейной земли, как посылают герольда от одной армии к другой, что и фактически за ним стоит какая-то армия, силой, по крайней мере, равняющаяся их силе — такова была форма поведения пана Бербелека. Он ждал спокойно, время от времени похлопывая Ульгу по зеленой шее.

Десять-пятнадцать минут, вот сколько времени это заняло, прежде чем от пальм к нему выехал на сивой лошадке с огненно-красной гривой одетый во все черное мужчина. Черное к черному — когда они встретились под висящим в зените Солнцем, тени склеились с мягким причмокиванием. У мужчины были рыжие волосы, густая борода, широкий нос. Для участника джурджи он был чрезвычайно бледным, как будто бы все время прятался под шатром или на повозке. Среднего возраста, прямая спина, на груди амулет с крестом — кристьянин. Судя по морфе, рожденный в Хердоне. Не аристократ, но явно не из простолюдинов.

Незнакомец подъехал к зевре слева.

Пан Бербелек сбросил капюшон.

— Эстлос Иероним Бербелек, — сказал он, подняв в знак приветствия руку, перстень Саранчи блеснул на солнце.

Хердонец поклонился.

— Теофил Агусто, Белый Иерусалим, софист Королевской Академии Нового Рима.

Пан Бербелек указал на небо за софистом.

— Мы приняли это за какоморфа, — сказал он, как можно скорее применив множественное число. — Только что одного пристрелили. Или это приманка?

Агусто оглянулся через плечо, как будто и для него вид воздушного змея был неожиданностью.

— Нет. Командуешь джурджей, эстлос? Мы не охотимся. Если, понятное дело, не возникает необходимости.

— Так что же?

— Ах. Хотим как можно подальше заглянуть в Искривление.

Пан Бербелек снова поднял глаза на воздушный змей.

— Закрепили там человека?

— Да, доулоса, одаренного исключительно хорошим зрением.

— И каким образом он передает вам информацию?

— Он расскажет все, когда мы спустим его вниз. Кроме того, он еще рисует там карту.

— Карта, возможно, останется.

— Мы все тщательно распланировали, эстлос. Воздушный змей сконструирован из аэро-деревьев, возможно, ты сам их видел — кружат тут по равнине целыми рощами…

— Да.

— Так что ему не нужно ветра, чтобы удержаться наверху. Вся штука заключается лишь в том, чтобы избежать неожиданного дуновения, когда мы выпускаем и спускаем змея. Но среди нас есть два демиурга метео.

— А не проще ли было воспользоваться воздушной свиньей?

— Мы получили от короля Густава обещание, что он финансирует аренду или закупку аэростата, если эта экспедиция принесет конкретные результаты. Мы высадились на Берегу Зубов пару месяцев назад и теперь продвигаемся на восток вдоль Черепаховой Реки. Если у тебя есть сведения о землях, лежащих к югу от реки, и о природе их какоморфии, мы были бы чрезвычайно благодарны, эстлос, если бы ты поделился ими с нами.

— Почему же вы сами туда не войдете?

Софист удивленно замигал.

— Вы шутите, эстлосс.

— Разве я шучу?

— Это больная страна. Я сам не отважился бы войти в Искривление даже на пару шагов. Мы даже не ночуем возле реки, каждый вечер возвращаясь к повозкам на север.

Пан Бербелек выполнил левой рукой жест, значение которого было неясным, вдохнул и выпустил воздух.

— Если ты достаточно силен… Здесь, впрочем, безопасно, открытая территория, можно быстро преодолеть несколько стадионов, да и само Искривление не имеет такой опоры в природе как дальше, на востоке, в джунглях. Но даже в джунгли можно безопасно зайти стадионов на десять.

Софист какое-то время молчал.

— Ты туда вошел, эстлос, — шепнул он наконец, даже не глядя на пана Бербелека.

— Я и другие.

— А ты вообще хоть понимаешь, что это такое?

— А вы знаете?

— Нет. Но опасаемся самого худшего. Король Густав послал нас, поскольку обеспокоен сам кратистос Анаксегирос.

— А самое худшее — что вы под этим понимаете?

Теофил Агусто поглядел Иерониму прямо в глаза.

— Что является причиной того, что мир именно такой, какой он есть? Что делает камни камнями, воду — водой, коня — конм, человека — человеком? Форма! Форма, которая организовывает Материю относительно конкретных Субстанций. Если бы не морфа, существовало бы одно-единственное однородное болото невозделанной хиле, бесконечная топь бесконечной вселенной. Но где же записана потенция данной Субстанции, прежде чем она вообще станет Субстанцией? Что должен изменить текнитес тела, когда меняет Форму лысого на Форму кудрявого брюнета, всего лишь раз охватив этого человека своим антосом? В чем заключены те силы, которые формируют Формы? Мы называем этот предполагаемый уровень реальности керосом, воском, поскольку любая морфа отпечатывается в нем словно штамп, но никакая из них навечно, и никакая не способна изменить природы самого кероса. Но что бы произошло, если бы керос был уничтожен? Ты можешь себе представить такое, эстлос? Это не было бы даже концом света; конец света тоже обладает собственной Формой. Этого вообще невозможно представить, ибо это смерть всякой Формы. Понимаешь ли ты, чем рискуешь, вступая в Сколиодои? Не здоровьем, ни жизнью, не телом, не душой. Все это можешь утратить, но, тем не менее, остаться эстлосом Бербелеком: больным, мертвым, бестелесным, бездушным. Но когда распадется твой керос… Тогда уже, в соответствии с истиной, нельзя будет высказать какого-либо утверждения относительно Иеронима Бербелека, даже того, что Иеронима Бербелека уже нет.