Люди и учреждения Петровской эпохи. Сборник статей, приуроченный к 350-летнему юбилею со дня рождения Петра I - Дмитрий Олегович Серов

выступал в качестве высшей ревизионно-решающей инстанции.

Кроме того, нельзя не вспомнить и Наказ «майорским» следственным канцеляриям от 9 декабря 1717 г., в котором закреплялось санкционирование главой государства применения пыток в отношении подследственных из числа должностных лиц гражданской администрации от вице-губернатора и выше, а также в отношении старших и высших офицеров[620]. Назначение пыток высокопоставленным лицам допускалось в России только с разрешения монарха, несомненно с весьма давних времен, однако лишь в 1717 г. эта процедура впервые оказалась прописана de jure. Наряду с этим именным указом от 7 марта 1721 г. на обязательное утверждение царя было предписано направлять приговоры, вынесенные Сенатом по делам о казнокрадстве[621]. В именных указах от 17 марта 1714 г. и от 19 декабря 1718 г. об укреплении инстанционности в судопроизводстве было в общем виде обозначено положение монарха как суда четвертого (высшего) звена[622].

Необходимо отметить, что в ст. 6 именного указа от 19 декабря 1718 г. дополнительно оговаривалось, что на рассмотрение царя могли передаваться исключительно те судебные дела, разрешение которых вызвало затруднения у Правительствующего сената. В свою очередь, согласно ст. 4 того же указа и ст. 4 «Должности Сената» в редакции от декабря 1718 г., дела могли поступать в судебное производство Сената лишь по распоряжению монарха. Сходный порядок был закреплен и в ст. 4 «Должности Сената» в редакции от 27 апреля 1722 г. (в которой прописывалась также процедура передачи соответствующих высочайших указаний через генерал-рекетмейстера)[623].

Наконец, невозможно обойти упоминанием подборку законодательных актов 1700–1718 гг., в которых устанавливался особый порядок судопроизводства по делам о государственных преступлениях и о преступлениях против интересов службы и предусматривалось личное участие царя в возбуждении подобных дел. Причем это высочайшее вмешательство обуславливалось непосредственным обращением подданных.

Своеобразие ситуации в данном случае заключалось в том, что, хотя традиция обращения подданных к монарху (право челобитья) существовала, как известно, с глубокой древности, эта процедура длительное время никак не регламентировалась. Первая таковая регламентация — в виде ограничения права челобитья — последовала в России лишь в середине XVII в., в связи с внесением в ст. 20 гл. 10‐й Уложения 1649 г. нормы о запрете частным лицам обращаться к царю, минуя центральные органы («в приказе не бив челом»)[624]. В последующем законодательстве XVII в. данный запрет не повторялся.

В первом из означенных актов 1700–1718 гг. — именном указе от 2 февраля 1700 г. — речь шла о праве подданного извещать непосредственно верховную власть о «великих государственных делах»[625]. При всей нечеткости приведенной формулировки возможно с уверенностью предположить, что под «великими государственными делами» Петр I подразумевал в данном случае как популярные в те годы предложения об увеличении государственных доходов, так и сообщения об особо важных государственных преступлениях. Тем самым в законе от 2 февраля 1700 г. впервые в истории российского права оказалось прямо закреплено (хотя и в расплывчатой форме) право подданных обращаться непосредственно к монарху с сообщением о преступлении[626].

Данная линия нашла продолжение в именном указе от 23 октября 1713 г., собственноручно написанном Петром I. В этом законе закреплялось право любого жителя страны — «от первых даже до земледелцоф» — извещать непосредственно монарха о «грабителях народа» (то есть о преступной деятельности должностных лиц всех уровней)[627]. В изданном два месяца спустя именном указе от 23 декабря 1713 г. подданным дозволялось сообщать лично царю о таких преступлениях, как умысел на «государское здоровье», оскорбление «высокомонаршей чести», бунт и измена, что являлось очевидной конкретизацией формулировки о «великих государственных делах» из именного указа от 2 февраля 1700 г.[628] Своего рода синтезом отмеченных указов 1713 г. явился именной указ от 25 января 1715 г. Здесь Петр I сформулировал знаменитые «три пункта», содержавшие составы особо тяжких преступлений, о подготовке или совершении которых только и допускалось напрямую извещать верховную власть. В первых двух пунктах (почти в полном соответствии с именным указом от 23 декабря 1713 г.) фигурировали государственные преступления: посягательство на жизнь самодержца, измена и бунт. В третьем пункте речь шла о казнокрадстве[629]. По смыслу рассмотренных законодательных актов самодержец выступал (в оговоренных случаях) в роли инициатора уголовного преследования.

Остается добавить, что впервые закрепленный в именном указе от 23 октября 1713 г. особый порядок судопроизводства по делам о преступлениях против интересов службы сохранялся до издания именного указа от 19 января 1718 г., по которому из вышеприведенного списка 1715 г. был по существу исключен третий пункт[630]. Окончательно же третий пункт именного указа от 25 января 1715 г. утратил силу в связи с изданием именного указа от 19 декабря 1718 г. об укреплении инстанционности в судопроизводстве. Согласно ст. 7 названного указа, заявления о казнокрадстве надлежало подавать ординарным порядком в фискальские органы[631].

Примечательно, что и в проект Уложения Российского государства 1723–1726 гг. было внесено (в подготовленную в октябре 1723 г. ст. 42 гл. 2‐й кн. 1) законодательное предположение о допустимости извещать непосредственно монарха именно по первым двум пунктам именного указа от 25 января 1715 г. В качестве альтернативы заявление по этим пунктам предписывалось подавать в канцелярию Сената[632]. Рассмотренными законодательными актами исчерпывалась нормативная основа участия самодержца в российском судопроизводстве конца XVII — первой четверти XVIII в.

Как же складывалось участие Петра I в судопроизводстве на практике? Для начала следует отметить, что, несмотря на длительные поиски в архивных фондах и опубликованных сборниках документов, автору не удалось к настоящему времени выявить ни единого эпизода участия первого российского императора в судебном разрешении гражданских дел.

Известно, правда, два случая, когда Правительствующий сенат направлял на высочайшее рассмотрение дела о жалованной части наследства скончавшихся высших должностных лиц, не имевших наследников первой очереди. 31 марта 1721 г. царю было представлено дело о соответствующей части наследства покойного сенатора Т. Н. Стрешнева, а 22 сентября того же года — о наследстве покойного президента Военной коллегии А. А. Вейде[633]. Однако в обоих эпизодах речь шла, строго говоря, не о вынесении судебных решений (поскольку отсутствовал судебный спор), а об определении дальнейшей судьбы населенных имений, ранее пожалованных названным лицам Петром I.

Напротив, к уголовному судопроизводству первый российский император испытывал устойчивый интерес на протяжении многих лет, нередко принимая участие как в судебном, так и в досудебном производстве по различным делам. Монарх-реформатор возбуждал уголовное преследование, принимал решения о мерах пресечения, допрашивал обвиняемых и свидетелей, санкционировал различные следственные действия (прежде всего применение пыток), выносил или —