Разобщённые - Нил Шустерман

— Если вы начнёте сотрудничать, то тем самым значительно облегчите ваше положение, — увещевают её.

— С чего вы взяли, что я стремлюсь его облегчить? Жизнь у меня всегда была нелёгкая. Так что уж буду придерживаться того, что мне знакомо.

Они не кормят её досыта, но и голодать не дают. Ей говорят, что захватили Элвиса Роберта Малларда и он — в обмен на соответствующие поблажки со стороны властей, само собой, — уже выдал им всю необходимую информацию; но она-то знает, что они врут, потому что окажись он в их руках — и они бы узнали, что никакой он не Маллард, а Коннор.

Так проходят две недели. В один прекрасный день в камеру входит юнокоп. Он нацеливает на неё пистолет и без церемоний транкирует, причём стреляет не в ногу, где болело бы меньше всего, а прямо в грудь. Риса испытывает жгучую боль до тех пор, пока не проваливается в забытьё.

Она приходит в себя в другой камере — может, чуть поновее и побольше, но это всё равно тюрьма. Неизвестно ни куда её переместили на этот раз, ни зачем. Эта новая камера совсем не приспособлена для инвалидов, а тюремщики не оказывают Рисе никакой помощи. Да она бы её и не приняла; но создаётся впечатление, будто они нарочно заставляют её прикладывать титанические усилия, чтобы, например, перекатить кресло через порожек туалета или чтобы забраться на койку, которая ненормально высока. Каждый раз, когда ей нужно лечь, это испытание отнимает у неё последние силы.

В таких мучениях проходит неделя. Еду ей приносит молчаливый охранник в униформе наёмного полицейского. Риса делает вывод, что больше она не в руках Инспекции по делам несовершеннолетних, но кто её новые тюремщики, остаётся загадкой. Допросов с ней больше не проводят, и это беспокоит её — так же, как Коннора всегда беспокоит то, что власти смотрят сквозь пальцы на существование Кладбища. Неужели коммуна свободно живущих расплётов настолько никому не интересна, что копы даже не заморачиваются тем, чтобы применить к Рисе пытку ради получения информации? Неужели обитатели Кладбища заблуждаются, думая, что их существование имеет какое-либо значение?

Всё это время Риса гонит от себя мысли о Конноре, потому что думать о нём нестерпимо больно. Как он, наверно, был поражён, узнав о том, что она сдалась властям! Поражён и ошеломлён. Ну и пусть. Ничего, переживёт. Она ведь сделала это в той же степени ради него, что и ради раненого мальчика — ведь, как ни больно это осознавать, Риса стала для Коннора обузой. Если он собирается и дальше вести за собой ребят по примеру Адмирала, то он не может тратить своё время и силы на массаж её ног и морочить себе голову перепадами её настроения. Может, он и любит её, но в настоящий момент в его жизни для Рисы места нет.

Риса не знает, чего ей ожидать от будущего. Понимает лишь, что ей надо сосредоточиться на этом самом будущем, и забыть о Конноре, как бы тягостно это ни было.

• • •

Через несколько дней к Рисе приходят с неожиданным визитом. В камеру вступает хорошо одетая женщина, которую окутывает аура власти.

— Доброе утро, Риса. Приятно наконец познакомиться с девушкой, из-за которой разгорелся такой сыр-бор.

Риса немедленно решает, что всякий, использующий в отношении неё выражение «такой сыр-бор», не может быть её другом.

Посетительница опускается на единственный в камере стул. Этим стулом Риса никогда не пользуется — он не приспособлен для инвалидов. Скорее даже наоборот — он специально сконструирован так, чтобы Риса не могла им воспользоваться —как, впрочем, и всё остальное в этой камере.

— Я надеюсь, с тобой здесь обращаются хорошо? — осведомляется гостья.

— Со мной вообще никак не обращаются. Просто игнорируют, и всё.

— Тебя вовсе не игнорировали, — заверяет женщина. — Тебе дали время на то, чтобы ты пришла в себя. Побыла наедине с собой, подумала.

— Что-то я сомневаюсь, чтобы меня хоть на секунду оставляли наедине с собой. — Риса бросает взгляд на широкое настенное зеркало, за которым она по временам угадывает какие-то тени. — Так я теперь кто — что-то вроде политического заключённого? — спрашивает она без обиняков. — Если вы не собираетесь меня пытать, то что у вас за планы? Оставите меня гнить здесь? Или продадите орган-пиратам? По крайней мере, те части, что ещё функционируют.

— Ничего этого я делать не буду. Я пришла, чтобы помочь тебе. А ты, моя дорогая, должна помочь нам.

— Ой что-то я сомневаюсь!

Риса откатывает своё кресло от гостьи, хотя укатиться далеко она, конечно, не может. Женщина не делает попытки встать со стула. Она вообще не двигается, просто сидит спокойно, удобно, как у себя дома. Риса хотела бы контролировать ситуацию, но ей это не удаётся. Контроль удерживает эта женщина с властным голосом.

— Меня зовут Роберта. Я представляю организацию, которая называется «Граждане за прогресс». Наша цель, наряду со многими другими — нести благо этому миру. Мы способствуем прогрессу науки и развитию свободного общества, а также занимаемся делом духовного просвещения.

— А какое отношение всё это имеет ко мне?

Роберта улыбается и на секунду замолкает. Потом, всё так же продолжая улыбаться, говорит:

— Я добьюсь того, что выдвинутые против тебя обвинения будут сняты, Риса. Но что ещё более важно, я вытащу тебя из этого кресла и дам новый позвоночник.

Риса разворачивается к ней. В душе девушки кипят эмоции, в которых она сейчас не в силах разобраться.

— Ну уж нет! Это моё право — отказаться от позвоночника расплёта!

— Да, конечно, — с неизменным спокойствием говорит Роберта. — И тем не менее, я твёрдо уверена — скоро ты изменишь своё решение.

Риса скрещивает руки на груди. Её убеждения непоколебимы, что бы там эта Роберта себе ни думала.

• • •

Её опять подвергают бойкоту, но, видно, тюремщики теряют терпение, потому что бойкот длится всего пару дней, а не неделю. И снова Роберта у Рисы в камере, и снова она сидит на стуле, предназначенном для людей, которые могут ходить собственными ногами. На этот раз в руках гостьи папка. Рисе не видно, что там, в этой папке.

— Ты подумала над моим предложением? — спрашивает Роберта.

— Мне незачем думать. Я уже дала вам свой ответ.

— Придерживаться принципов и отказываться от позвоночника расплёта — это очень благородно, — произносит Роберта. — Однако это свидетельствует об ошибочном образе мыслей — крайне непродуктивном и затрудняющим адаптацию. Твои принципы никому не принесут пользы — ни тебе, ни нам.

— Я не собираюсь менять свой «ошибочный образ мыслей», как не собираюсь покидать своё кресло.

— Очень хорошо. Это твой выбор, я не вправе тебе в нём отказывать. — Роберта слегка ёрзает на стуле — может, в некотором раздражении, а может, в предвкушении. — Здесь со мною кое-кто, с кем я хотела бы тебя познакомить, — говорит она, встаёт и открывает дверь. Риса не сомневается — кто бы ни ждал в другой комнате, он, безусловно, наблюдал за течением беседы в одностороннее зеркало.

— Можешь войти, — говорит Роберта бодрым тоном.

В камеру осторожно входит юноша. На вид ему лет шестнадцать или что-то около того. У него разноцветная кожа и волосы тоже окрашены полосками в разные цвета. Сначала Риса думает, что это какой-то экстремальный вид боди-арта, но вскоре приходит к мысли, что дело этим не ограничивается. Что-то с этим парнем очень и очень не так.

— Привет, — говорит он и нерешительно улыбается, обнажая ряд великолепных зубов. — Меня зовут Кэм. Я с таким нетерпением ждал встречи с тобой, Риса.

Риса отшатывается, и её кресло врезается в стену. В этот момент на неё словно обрушивается удар молнии: она понимает, кто стоит перед ней, почему гость показался ей таким невероятно странным. Она вспоминает репортаж об этом создании. Её начинает трясти, по телу бегут мурашки. Если бы это было возможно, она бы забилась в вентиляционное отверстие, лишь бы убежать от этого... этого...

— Убери от меня эту гадость! Это отвратительно! Убери его!

Ужас Рисы отражается на лице вошедшего, как в зеркале. Он тоже отшатывается и впечатывается спиной в стенку.

— Всё в порядке, Кэм, — говорит Роберта. — Ты же знаешь — люди должны привыкнуть к тебе. Она тоже привыкнет.

Роберта пододвигает к нему стул, но Кэмом внезапно овладевает только одно желание — не оставаться здесь, бежать — так же, как хотела бы убежать Риса.

Риса впивается взглядом в Роберту — лишь бы не смотреть на Кэма.

— Я сказала — убери это отсюда!

— Я не «это», — произносит Кэм.

Риса трясёт головой:

— Конечно, ты «это»! — Она по-прежнему не хочет смотреть него прямо. — А теперь убери это отсюда, или, клянусь, я разорву эту тварь на все его ворованные куски голыми руками!

Она старается не встречаться с ним взглядом, но не может удержаться и невольно скашивает на него глаза. Из украденных у кого-то слёзных каналов «твари» катятся слёзы, и это приводит Рису в окончательное неистовство.