Тайная алхимия - Эмма Дарвин

— Ты бы не переехала обратно в Англию?

— Нет. Люди спрашивали меня об этом, когда умер Адам. Но вся моя жизнь в Австралии. Я там преподаю и занимаюсь научными исследованиями, и наши друзья там… Я возвращалась каждые несколько лет, чтобы всех здесь повидать. И есть ведь телефон. И электронная почта тоже, чтобы переписываться с моими друзьями-учеными. Адам сказал… Когда заболел… Он сказал, что я должна делать то, что хочу… — Голос мой замирает. Спустя мгновение ладонь Марка накрывает мою руку и держит ее, и я могу продолжать. — Но я всегда знала, что останусь в Сиднее.

Когда я благополучно выговариваю это, он убирает руку и как будто обдумывает все, что я сказала. Потом Марк спрашивает:

— И никто не думал о том, чтобы спасти Чантри?

— Что ты имеешь в виду?

— Никто не попытался его спасти? Найти средства для его восстановления?

— Ну, Лайонел спрашивал «Национальный трест», как ты уже знаешь, но на то, чтобы материально обеспечить Чантри, денег нет. И ни у кого из нас нет подобных денег, думаю, даже у Лайонела. Поэтому нам с этим не справиться.

— Да, знаю. Просто думал вслух. Но это же историческое здание, его построили специально для «Пресс». Даже с пристроенной к нему часовней. И внутри здание осталось почти таким, как раньше. — Его быстрая улыбка освещает все кругом. — Мы могли бы спасти даже кроликов и звездный потолок.

— Ты имеешь в виду какую-то компанию?

— Да.

— Я… Прости, это так неожиданно, что мне трудно себе такое представить. Но люди ведь могут представить, верно? Кто-то должен знать, как это делается. Ты знаешь?

— Ну… никогда не проводил таких компаний сам, но есть множество людей, которые этим занимаются. Прежде всего следует заинтересовать местный совет. Дом внесен в перечень, поэтому совет уже знает, что он представляет некоторую ценность.

— Когда ты так говоришь, ты смахиваешь на Лайонела.

— Да? — спрашивает он и замолкает.

— Но это мысль, — быстро говорю я, думая: как же я могла такое ляпнуть. — А каким будет следующий шаг?

— Получить согласие остальных членов семьи. И остановить аукцион.

— Иззи согласится, я уверена. Думаю… У меня такое чувство, что некогда она жила где-то в другом мире, ну, чуть-чуть в другом… Не в дурном смысле слова, но…

— Ей был нужен Чантри.

— Да, он был ей нужен.

— Нам всем он был нужен, — произносит Марк, вставая и протягивая руку, чтобы помочь мне подняться. — Но не говори Гарету. Не говори, пока мы не будем знать, что машина запущена.

Я снова подумала о фотографии Марка, которую хранит Гарет, и о спрятанном письме. Такое хрупкое свидетельство жизни Марка в Чантри.

Когда мы выходим из-под деревьев и пересекаем деревянный мостик, перекинутый через ров, Чарли, друг Марка, идет к нам, он несет каски.

— Я скоро закрываюсь, — говорит Чарли. — Вы уверены, что не хотели бы сперва осмотреться?

— Уна?

Это слишком соблазнительный шанс, чтобы сопротивляться.

— Что ж, если вы уверены…

Мастера и строители уже закончили работу и ушли.

— Я участвовала в шестидесятых годах в раскопках аббатства Бермондси, — говорю я, и у Чарли загораются глаза.

Я рассказываю ему то, что помню о раскопках, пока мы идем по широкому, изогнутому, облицованному гладкими панелями коридору, вполне уместному на большом океанском лайнере. Наконец мы входим в огромный, молчаливый Великий зал.

Мне кажется, я слышу гул громадного пространства. Окна находятся высоко, их большие каменные средники[66] мерцают, отражая свет, а громадные балки из потемневшего от времени дуба, поддерживающие готическую крышу, нависают над окнами и между ними.

Чарли гордо говорит, что все это подлинное. Он говорит, что в 1940 году сюда попала зажигательная бомба — до сих пор видны обожженные места на камнях пола, и их следует оставить, потому что они тоже часть истории.

Марк спрашивает насчет границ каменной кладки и подгонки плотницкой работы и о том, какие принципы лежат в основе реставрации.

— Основное правило, которого придерживаются при реставрации, — это чтобы новую работу было видно с расстояния в два фута и не видно с расстояния в четыре фута, — объясняет Чарли. — Таким образом, возникает ощущение подлинности. Тут есть небольшая разница. Мы можем сделать так, что новые деревянные балки станут темными, и их будет не отличить от оригинальных, но мы не станем заниматься фальсификацией. Никаких поддельных червоточин в дереве или следов копоти. С другой стороны, там, где приходится будить воображение, лучше сделать что-то полностью новое, а не подделку под старину. Чистое стекло и сталь и все такое прочее: то, что хорошо само по себе. Создатель «Куртолдз»[67] в двадцатых годах, в общем-то, это понял.

Я не думаю о двадцатых годах, я думаю о том, что здесь танцевали Елизавета и Энтони, здесь давали аудиенции послам и устраивали свадебные пиры, здесь знать пила и фехтовала, и дети, наверное, шумели в дождливые дни, а вокруг них лаяли собаки.

Явились ли они сюда, когда сестра Эдуарда Маргарита Йоркская была благополучно выдана за герцога Бургундского? Как здесь пахло тогда? Бархатом и цветочной водой? Сладкими травами и пирами? Отхожими местами и несвежим мясом? Потом и страхом? Какие тогда здесь раздавались звуки?

Здешний двор славился на всю Европу своей музыкой, но какой она слышалась тогдашним людям? Прокрадывалась ли она в уши Елизаветы, как в мои, заставляя ее смеяться, и плакать, и любить?

Она, почти наверняка, не была влюблена ни в одного из своих мужей. Но даже среди придворных, где было полно ее врагов, не шептались о каком-либо другом мужчине. Любила ли она кого-нибудь так сильно, что радость любви причиняла ей боль, любила ли до потери рассудка? Сожалела ли она, что никогда не испытывала подобных чувств?

Под моими ногами шершавая древняя пыль, а снаружи звенит долото последнего припозднившегося рабочего — как колокол на камне.

Если я как следует напрягу слух, может, сумею их услышать. Если я достаточно пристально всмотрюсь в помутневший, разреженный от времени воздух, может, они появятся у меня перед глазами.

— Уна? — ласково спрашивает Марк. — Ты в порядке?

— В полном, — отвечаю я, видя, что он стоит прямо передо мной.

— Пора идти. — Он берет меня за руку.

— Да. Прости.

— Ты не возражаешь, если мы пройдем в офис Чарли? У него есть номера телефонов тех, кто может помочь подать апелляцию насчет Чантри. А потом я отвезу тебя домой.

Энтони — Шестой час[68]