Оксюморон - Максим Владимирович Альмукаев

он-ну а когда закончив вышел на улицу то улицы были усеяны мёртвыми.

– Представляю. Сказал я, сколько сил ты затратил на то что бы стольких покойников предать земле.

Произнеся это, я заметил, как его губы посетила лёгкая улыбка. По правде говоря, это обстоятельство меня смутило. Я не понимал, что смешного может найти человек в том факте, что ему пришлось в одиночку похоронить не просто мертвецов, а мертвецов, которые ещё совсем недавно были его близкими друзьями.

Неизвестно сколько ещё я томился бы в догадках если бы Николай не пришёл мне на помощь.

– Никого я не предал земле – сказал он, и в его голосе явно звучала гордость человека, справившегося с трудной задачей. После он тихо словно только для себя добавил – никого я не хоронил. Разве можно любовь предавать земле?

– Нет, конечно нет – решил я развить его мысль чтобы не дать ему погрузиться в уныние, – но с любовью, я позволю себе догадаться, с любимой женщиной, живут, ну или по крайней мере, стремятся к тому что бы с ней жить одной семьёй под одной крышей. Тебе вот тут явно женской руки не достаёт, а? Почему бы тебе не создать семью с любимой женщиной, а?

Он какое-то время с грустью смотрел на меня, а после перевёл взгляд на диван словно на нём вот-вот должны были проступить нужные для ответ слова затем на окно и устремив взгляд в даль грустно сказал.

– Знаешь что, Лёха, ты вот говоришь что не худо бы мне создать семью с любимой женщиной под одной крышей. Но вся беда заключается в том, что в нашем городе любить женщину не всегда подразумевает жить с ней под одной крышей.

У меня едва не сорвалось с языка, в моём городе тоже, но промолчал. – И главное слово тут “ЖИТЬ”.

Я не понял, что он хотел сказать и четно сказал ему об этом.

– Как ты не понимаешь Лёха, – сказал он, его лицо при этом исказила гримаса муки – я же уже сказал тебе, что не хоронил я их.

– То есть как не хоронил? – сказал я по-прежнему ничего не понимая.

– А вот так, – сказал он,– не хоронил и всё.

Я чуть не поперхнулся.

– Где же они?

– Здесь, – просто и даже как-то буднично ответил Коля.

Я едва не поперхнулся.

– В каком смысле здесь? – спросил я, отказываясь верить.

Посмотрев на меня, он кивнул и сказал: – ладно, пошли.

ГЛАВА 19

Выйдя из квартиры, мы поднялись на несколько этажей выше. Толкнув одну из дверей, я вошёл первым. Зайдя следом Вася запалил свечу. Зрелище, представшее моим глазам, было несколько не повседневным. На простом дощатом столе стоял самый настоящий гроб. Сказать, что я был удивлён, значит не чего не сказать, я был ошеломлён увиденным. Оставалась, правда, надежда на то, что гроб пустой. Я спросил об этом у Коли.

– Да нет, – ответил он – там она.

– Кто она – спросил я.

– Наташка-крановщица – ответил он вздохнув.

По этому вздоху я понял, что для него покойная Наташка была не просто крановщицей.

– Здесь почти в каждой квартире такой красавец стоит – сказал Коля кивнув на гроб.

– И всё ради квартир – произнёс я.

Коля с недоумением взглянул на меня.

– Конечно ради квартир, – сказал он – а ради чего же ещё?

– Знаешь Коля – сказал я – мне тоже приходилось не раз ночевать на улице, но я и помыслить не мог, чтобы ради квартиры убить или тем более умереть.

Коля взглянул на меня, и усмехнулся той самой снисходительной улыбкой какой улыбаются ветераны войн, когда сопливые юнцы, отслужившие шофёрами или поварами пару лет, рассказывают им про трудности армейской жизни.

– Знаешь Лёха – сказал он, – я конечно не знаю, стоит ли умирать или убивать ради собственной квартиры. Во-первых, я в той битве не участвовал, я уже тебе это говорил, а во-вторых у меня этих самых квартир, теперь сам понимаешь. Так что на счёт умирать или убивать не знаю, но я точно знаю одно: когда у тебя есть мужское сердце, а рядом бьётся женское сердце, а под ним беззащитное детское, и впереди не так уж много лет до тех пор, когда твоё тело будет доставлять тебе уже больше неудобств чем удовольствий, ты должен приложить все усилия, чтобы у них был свой дом.

Он вдруг обхватил голову руками и произнёс.

– Господи, а как они мечтали, как мы все тогда мечтали у костра, как заедем в собственные квартиры! Как по праздникам будем ходить к друг другу в гости! Как наши дети будут дружить, вместе ходить в школу. Если бы ты знал Лёха!

На какое-то время он замолчал. Я не решался нарушить его молчания. Внезапно он посмотрел на меня каким-то затравленным взглядом и произнёс:

– Знаешь, Лёха, иногда по ночам, в звуке ветра, я слышу их голоса.

Он снова замолчал. В комнате повисла гнетущая тишина.

– Знаешь Коля, – сказал я решив нарушить её – Диоген вон вообще жил в бочке и…

– Знаешь Лёха, иди-ка ты проповедуй свою философию туда где тёплые зимы и пахнет померанцем! – перебил меня Коля – Здесь она не совсем по климату. Я ведь тоже не родился взрослым. Я тоже в юности был преисполнен подобной, извини, чепухи. И что же? Вся моя романтика осталась у того костерка. Нет, Лёха, что ни говори, дом в наших краях – это самое главное, об остальном имеет смысл говорить только под собственной крышей.

– И что же они у тебя здесь все эти годы так и лежат? – спросил я.

Он пожал плечами.

– А что им сделается? На складе много соли неучтённой осталось, я их, – он кивнул в сторону гроба – ею пересыпаю временами.

– И как часто ты сюда заглядываешь? – спросил я.

Посмотрев на меня он грустно улыбнулся.

– Я не то, чтобы часто сюда заглядываю, я скорее изредка отсюда выглядываю, понимаешь?

Я кивнул. Я понимал его. Он взял их с собою в жизнь, так же, как и они, когда -нибудь возьмут его с собою в смерть.

– Если хочешь посмотреть оставайся, поможешь заодно.

– Нет, спасибо. – сказал я как можно более вежливо.

– Понимаю, я первое время так же относился к этому, – сказал Коля с доброй улыбкой – а потом как-то гулял по городу и вошёл в парк. А там тишина, птички поют. Я сел на скамейку и до того мне стало хорошо,