Катынь - Юзеф Мацкевич

«Военнопленные поляки в районе Смоленска»

Под этим заголовком в советском сообщении идет следующий текст:

Специальной Комиссией установлено, что до захвата немецкими оккупантами Смоленска в западных районах области на строительстве и ремонте шоссейных дорог работали польские военнопленные офицеры и солдаты. Размещались эти военнопленные поляки в трех лагерях особого назначения, именовавшихся: № 1-ОН, № 2-ОН, и № 3-ОН, на расстоянии от 25 до 45 км на запад от Смоленска.

Показаниями свидетелей и документальными материалами установлено, что после начала военных действий, в силу сложившейся обстановки, лагери не смогли быть своевременно эвакуированы, и все военнопленные поляки, а также часть охраны и сотрудников лагерей попали в плен к немцам.

Все это заведомая ложь, так как убитые в Катыни офицеры ни в каких лагерях в районе Смоленска не содержались.

Примечательно и то, что советское сообщение, называя номера якобы существовавших лагерей и указывая их расстояние от Смоленска (от 25 до 45 км), не называет их точное местонахождение. Оно ничего не говорит о времени их создания и о том, когда привезли туда военнопленных. Оно не объясняет, почему они названы лагерями «особого назначения» и в чем именно заключалась их «особенность».

Это сообщение резко, прямо-таки вопиюще противоречит целому ряду фактов, на которые указывали генералы Сикорский и Андерс, посол Кот и ротмистр Чапский во время многочисленных встреч с разными советскими сановниками самого высокого уровня. Исчерпывающий документальный материал об этих переговорах находится в руках польского правительства в эмиграции. Он известен также и британским властям.

Из этого материала, в частности, следует, что ни Сталин, ни высшие представители советских властей, НКВД, управления лагерей и т. д. не обмолвились ни единым словом о лагерях польских военнопленных в районе Смоленска до публикации немецких сенсационных открытий, несмотря на то, что поиски пропавших без вести офицеров охватывали, по их словам, территорию всего советского Союза — от Земли Франца-Иосифа до границы с Маньчжурией.

Таким образом, ни в коем случае нельзя принимать на веру показания некоего майора НКГБ Ветошникова, коменданта лагеря № 1-ОН, который, согласно сообщению советской комиссии, обратился будто бы «к начальнику движения Смоленского участка железной дороги Иванову с просьбой обеспечить его вагонами для вывоза военнопленных поляков», как нельзя считать за истину и показания Иванова, что Ветошников на самом деле обращался к нему по этому поводу. Для того, кто знаком с советской системой, особенно в области работы НКГБ и НКВД, совершенно исключается вероятность того, чтобы в районе Смоленска, т. е. совсем недалеко от Москвы, могли находиться 11 тысяч (по советской версии) военнопленных офицеров и вместе с тем в течение нескольких лет нельзя было установить их местонахождение, несмотря на огромные, якобы, усилия, приложенные такими людьми, как Сталин, Молотов, Вышинский, генерал НКВД Райхман, начальник ГУЛага Наседкин, — в то время как начальник движения Смоленского участка ж. д. и майор НКГБ Ветошников были вполне об этом осведомлены. Сам Ветошников, по его же словам, эвакуировался при наступлении немцев в глубь СССР и не потерял контакта со своим начальством. Он якобы «пытался связаться из Смоленска также с Москвой» (относительно военнопленных), но ему «это не удалось». Покинув Смоленск, он должен был бы доложить своему начальству о судьбе военнопленных, что он безусловно и сделал бы, если бы этот лагерь на самом деле существовал, а Ветошников был там комендантом. В таком случае упомянутые советские инстанции уже в июле 1941 года должны были бы располагать его исчерпывающим рапортом.

Кстати сказать, на этом фоне кажется особенно невероятным такой факт. Советские власти, которые на протяжении долгих месяцев не могли обнаружить 15 тысяч польских военнопленных, уже на другой день после немецкого сенсационного сообщения по радио сумели 15 апреля (1943 г.) через Совинформбюро (а затем дополнительно 17 апреля) не только оповестить о существовавших лагерях в районе Смоленска, но также подробно поведать миру о судьбе этих военнопленных: дескать, немцы захватили лагеря, военнопленных они расстреляли, а найденные на них документы и другие бумаги фальсифицировали, — и все эти подробности относились к территории, все еще находившейся под немецкой оккупацией.

Можно было бы подумать, что это были лишь предположения советской стороны. Но сам факт, что все эти предположения чудесным образом нашли свое подтверждение в позднейшем сообщении советской комиссии, наводит на подозрение, что и сообщения Совинформбюро от 15 и 17 апреля 1943 года и сообщение самой комиссии в 1944 году исходили из одного и того же источника, и содержание их было сочинено заранее, — еще до того, как советская комиссия собралась в Катыни.

Почему военнопленных выгрузили в Гнездове?

Ряд дальнейших обстоятельств подрывает утверждение о существовании лагерей, будто бы созданных советскими властями весной 1940 года для польских военнопленных в районе Смоленска.

Если бы лагеря на самом деле находились на запад от Смоленска, на расстоянии от 25 до 45 км от города, — маловероятно, чтобы станцией выгрузки для узников этих лагерей было Гнездово, расположенное всего лишь в 12 км от Смоленска, на той же линии, где далее находится много других станций, столь же пригодных для этой цели, как и Гнездово. Не было бы никакого смысла возить военнопленных автомашинами из Гнездова на расстояние 12–32 км, коль скоро существовала возможность намного сократить дорогу, выгрузив двумя-тремя станциями западнее. Безусловно, так и сделали бы, если бы военнопленных возили со станции в лагеря, а не прямо из Гнездова на расстрел в катынский лесок за три километра от этой станции.

Вопрос эвакуации мнимых лагерей

Возвращаясь к показаниям Ветошникова о том, как он якобы старался эвакуировать лагеря, прежде всего бросается в глаза полное несоответствие общепринятым в СССР и широко применявшимся там методам эвакуации заключенных — методам, которые были подробно рассмотрены нами в 7-ой главе. Почему же НКВД не применил те же методы для эвакуации этих якобы существовавших лагерей под Смоленском? Такое несоответствие или даже противоречие еще более подчеркивается тогдашним положением на фронте.

Советская военная сводка от 16 июля 1941 года утверждает, что попытки неприятеля продвинуться на восток в районе Витебска окончились неудачей. Между тем, согласно советским утверждениям, три «особых» лагеря польских военнопленных находились в 25–45 км на запад от Смоленска, или в 80-100 км на восток от Витебска… Но еще даже 28 июля 1941 года советская сводка утверждает, что Смоленск продолжает держаться.

Теперь возникает вопрос: когда именно майор Ветошников будто бы обращался к Иванову с просьбой предоставить ему вагоны для вывоза военнопленных поляков? В сообщении советской специальной комиссии точная дата, правда, отсутствует, но специальный корреспондент издававшейся в Москве «Wolnej Polski» («Свободной Польши») Ежи Борейша в своем репортаже «По следам преступления» пишет: «12 июля 1941 года к нему (Иванову) обращался начальник одного из лагерей с просьбой выделить ему вагоны».[20]

Итак — 12 июля 1941 года. Военные сводки с этого участка фронта ясно показывают, что не только 12 июля, но еще 13-го и 14-го, а вероятно даже и 15-го, «особые» лагеря можно было без труда эвакуировать — если не поездами, то в пешем порядке. Заключенные этих лагерей легко могли за сутки дойти до Смоленска, а там у них было бы достаточно времени, чтобы без всякой спешки продолжать эвакуацию в направлении Москвы, под защитой армии, оборонявшей Смоленск.

Примеры, приведенные в 7-ой главе, показывают, что эвакуация заключенных в других местах осуществлялась в ряде случаев в более трудных условиях и обстоятельствах.

Вся переписка прекратилась

Тот факт, что польские военнопленные были убиты еще весной 1940 года, а не осенью 1941 г. (и, стало быть, «свидетели», чьи показания приводятся в сообщении советской комиссии, не могли видеть их на дорожных работах под Смоленском в июле и последующих месяцах 1941 года), подтверждается еще и тем, что семьи офицеров, содержавшихся прежде в Козельске, Старобельске и Осташкове, после ликвидации этих лагерей, т. е. именно весной 1940-го, перестали получать от них какие бы то ни было известия. В то же время эти семьи получили обратно свои письма, которые советская почта вернула им со штемпелем: «retour-parti.»

Ротмистр Чапский в своих «Старобельских воспоминаниях» пишет, что горсточка польских военнопленных, которые чудом уцелели и очутились в лагере в Грязовце, получала письма из Польши с вопросами о судьбе офицеров, с которыми их близкие поддерживали переписку до весны 1940 года, после чего она внезапно и полностью прекратилась.