Жестокая ложь - Мартина Коул

Зачем показывать эти программы людям, которые готовы поверить во что угодно? Или их специально снимают для таких легковеров, как тетя? Что было первым — телевидение или зритель? Имеют ли люди хоть единый шанс противостоять влиянию телевизионных шарлатанов? «Поживем — увидим», — думала Габби.

Даже дедушка Джек не мог не признать, что Селеста не в себе. С каждым днем она все больше погружалась в свой иллюзорный телевизионный мир. Она говорила о Треворе Мак-Дональде так, словно он был ее старым приятелем. Она доказывала сама себе, что Мишель Коллинз[16] — совсем не плохой человек. Она просто Синди Бил.

Теперь Селеста редко поднималась с постели. От нее неприятно пахло. Ей не было еще и сорока, а выглядела она шестидесятилетней старухой.

Войдя в спальню тети, Габби поморщилась. Что за вонь! Немного сладковатая и такая противная. Да это же фиалки! Габби знала, что Селеста все время сосет «парма-вайолетс», но это ей особо не помогало. Тетя все равно страдала одышкой.

— Как насчет еды на заказ? Ты закажешь — я съем!

Признаться, это ей порядком надоело. Каждый вечер происходила одна и та же сцена: Габби предлагала и получала отказ.

— Я ничего не хочу, дорогуша. Как поживает твоя малышка?

Габби присела на краешек кровати и хмуро ответила:

— Все в порядке. А ты как?

Селеста посмотрела на племянницу. Какая же она красивая! Та же невинная, мягкая красота, которая была присуща Мэри. Синтия тоже красива, но эта красота лишь маскирует ее истинную сущность.

— Когда-то я была беременна, но у меня случился выкидыш. Вернее, у меня случилось несколько выкидышей. Тогда я думала, что хуже быть не может, но теперь понимаю, что мне повезло. Мне никогда не придется врать детям насчет их отца. — Откашлявшись, она негромко добавила: — Я умираю, Габби. У меня рак матки. Я попросила врача не говорить об этом маме. Ты знаешь, как она расстраивается из-за любой мелочи. Я говорю тебе потому, что вряд ли дождусь рождения твоего ребеночка… Не расстраивайся, пожалуйста. Я хочу умереть. Ты ведь сама видишь, что я не живу, а прозябаю. Но перед смертью я хочу с тобой попрощаться. Я люблю тебя, словно ты моя дочь.

Габби глядела в лицо тети, лицо, до сих пор сохранившее остатки былой привлекательности. Подавив рвущиеся из груди рыдания, она прижала голову Селесты к своей груди, словно была матерью, обнимающей ребенка.

— Мне будет не хватать тебя, тетя.

Селеста улыбнулась сквозь слезы.

— Нет, не говори так. Когда я умру, всем станет легче. На том свете мне будет лучше. Вся моя жизнь — сплошная ошибка. Не позволяй, чтобы и тебе навязали никчемное существование. Пообещай мне это, дорогая.

— Я постараюсь, тетя. Я постараюсь…

Инсульт у Селесты случился почти одновременно с тем, как у ее племянницы отошли воды…

Глава 90

Винсент О’Кейси ужасно устал. Все утро он провел в спортзале, а день — в кухне. Одним из немногих достоинств Паркхерста было то, что заключенные здесь не постоянно находились под замком. Впрочем, парню и так приходилось несладко. Габби должна была родить со дня на день. Винсент чувствовал себя как кот на раскаленной крыше. Всё его раздражало, но парень сдерживался. То, что Винсент никого не сдал, сделало его жизнь в тюрьме вполне сносной — не хорошей, но вполне сносной… Об этом позаботились как Дерек Грин, так и Берти Уорнер. Парни из Манчестера относились к нему так, словно он бог знает какой герой. По крайней мере, не зря он молчал. Хуже всего было то, что его ребенок родится без отца, и Габби будет трудно, очень трудно обходиться одной. У нее нет никого, кроме бабушки и дедушки. Милые люди, но такие старые!

Но какой смысл сейчас об этом думать? Первое, чему Винсент научился в тюрьме, так это то, что ты все равно никак не сможешь повлиять на происходящее во внешнем мире, поэтому не стоит забивать голову ненужными волнениями. Лучше смириться, чем позволить размышлениям довести тебя до безумия… Впрочем, при мысли о рожающей Габби, которая вот-вот должна дать жизнь его первенцу, которого он увидит не раньше, чем во время ее следующего визита, сохранять спокойствие было непросто.

Как бы то ни было, Винсент держался, так как считал, что не стоит изливать на посторонних свое раздражение. Это глупо. Лучше уж стойко сносить положение, в котором очутились он и его беременная подружка.

Когда Винсент возвращался в камеру, один из охранников выкрикнул его имя и номер. Он, как того требовали правила, замер на месте, а охранник, человек добродушный и без тени жестокости в обращении с заключенными, радостно сообщил ему:

— У тебя дочь родилась. Восемь фунтов, девять унций. Поздравляю!

— Девочка! Боже мой! У меня родилась дочь! — выкрикнул Винсент, хотя прежде никогда не повышал голос в тюрьме. Лицо его светилось счастливой улыбкой.

Заключенные, высыпав из камер, пожимали руку Винсента и одобрительно похлопывали его по плечам. Парню казалось, что он спит и видит сон. Крошечная девочка! Его маленькая дочурка! Винсент надеялся, что роды прошли легко. Половина мужиков в тюрьме говорили, что первенец выходит из чрева матери легко, как пробка из бутылки с шампанским. Исключение составлял Джордж Палмер, чья жена умерла во время родов. Но это случилось четверть века назад. Сейчас медицина ушла далеко вперед.

Охранники тоже его поздравляли. Один подарил ему пачку сигарет. Другой расщедрился на две бутылки хорошего скотча. Винсент догадывался, что шотландское виски — от Дерека Грина, но все равно горячо поблагодарил своего тюремщика. Когда отзвучали все поздравления, на молодого отца навалилась тоска. Как бы ему хотелось быть сейчас подле Габби и новорожденной дочери! Мужчины в его блоке понимали, что происходит на душе у парня. Они старались отвлечь его от тяжелых мыслей, и Винсент был им за это очень благодарен.

Глава 91

Селеста умерла через два часа после того, как маленькая Чери-Селеста-Мэри Тейлор огласила воздух истошным криком. Молодая мама влюбилась в малышку с первого взгляда. Крупная пухленькая девочка с густыми светлыми волосиками и голубыми глазами семьи Каллахан. Очаровательное дитя! Все, включая дедушку и бабушку, сошлись во мнении, что она просто чудо.

Джек глядел на ребенка с таким выражением на лице, словно никогда прежде не видел детей. Возможно, его чувства были обусловлены тем, что старик не надеялся дожить до того времени, когда у него появятся правнуки. Или новорожденная и впрямь была исключительно хороша собой? Джек Каллахан решил, что тут намешано всего понемногу…

Ночь радости плавно перетекла в ночь скорби. На это Мэри заявила, что когда Господь забирает одного человека, то дарует жизнь другому. Чепуха, конечно, но Джеку хотелось бы верить, что так оно и есть. Пусть душа бедняжки Селесты возродится в этой девочке. Старик долго сидел, держа правнучку на руках, и размышлял над тем, как сложится ее жизнь. Четвертое поколение из ныне живущих Каллаханов. Старик помолился Богу, чтобы хотя бы этот ребенок был счастлив. Его мама, бывало, говаривала: «Жизнь — коротка. Наслаждайся каждой ее секундой». Она оказалась абсолютно права. Его правнучке явно не повезло. Ее мать — почти ребенок, а отец отбывает срок за ограбление банка. Ничего хорошего из этого выйти не может. Впрочем, Джеку Каллахану ужасно хотелось, чтобы его мрачные прогнозы оказались неверны.

Глава 92

Синтия смотрела на малютку, которая, что ни говори, приходится ей внучкой. О рождении ребенка женщине сообщила по мобильному телефону бывшая одноклассница, хотя они поддерживали довольно поверхностные отношения. Бывшая одноклассница страдала алкоголизмом, и Синтия платила ей за информацию о своей семье.

Сейчас, приехав в больницу, она с интересом разглядывала свою внучку.

Малышка была просто чудо какая — здоровенькая, с тонкими чертами лица, с густыми светлыми волосиками, с голубыми глазенками… Да, у внучки будут темно-голубые глаза Каллаханов, а не водянистые, блеклые глаза Тейлоров, которые унаследовал Джеймс-младший.

Глядя сквозь стекло на внучку, Синтия Каллахан почувствовала, как в груди что-то дрогнуло. Хочешь или не хочешь, а очевидного отрицать нельзя. Новорожденная проняла бабушку до самого сердца. Даже собственные дети не производили на Синтию такого сильного впечатления.

Малышка смотрела ей прямо в лицо, словно догадывалась, что перед ней — бабушка. Никогда прежде Синтия не видела такое милое, такое очаровательное дитя! Девочка была как две капли воды похожа на нее — так, по крайней мере, казалось Синтии.

Сила нахлынувших эмоций потрясла ее. Малышка — это ведь следующее поколение! Синтия родила ее мать, и без нее этому младенцу не суждено было бы появиться на свет. Эта мысль наполнила ее ощущением собственного всесилия. Она вспомнила о библейском Мафусаиле, который прожил более девятисот лет — если и не лично, то в своих потомках. Теперь Синтия понимала, зачем нужна семья. Только при виде новорожденной внучки эта простая истина стала ей доступна.