Близнецы - Тесса де Лоо

— Откройте, откройте, — умолял он.

— Ты католик? — поинтересовались с другой стороны двери.

— Нет, — простонал он.

— Тогда проваливай, — ответил голос.

Их разместили в Ассене в казармах, где было полным-полно вшей. Отвращение к этим насекомым не давало ему уснуть. Он прокрался на улицу и, облокотившись на стену, тихонько задремал. Ни свет ни заря его разбудила почтовая машина, работающая ца дровах, которая въезжала через ворота казармы. Почтальон вылез из машины и медленно опустошил почтовый ящик, после чего повернул обратно, выпуская дым из трубы. На следующий день, когда почтальон снова сел за руль, Кун открыл заднюю дверцу, подтянулся наверх и оказался среди почтовых мешков. Обнаружил себя он лишь у парома через канал Эйссел. Почтальон побледнел. Хотя талант Куна — импровизатора и поразил его, он не решался-таки взять с собой столь необычную посылку.

— Мальчик, я не могу этого сделать, — с сожалением сказал он, — это слишком рискованно.

— Спрячь меня в дровах, — предложил Кун.

Перед подобной находчивостью почтальон не смог устоять.

— Я с ума сошел, — ворчал он, заботливо укрывая безбилетника поленьями, вырубленными из фруктовых деревьев. Кун возвратился домой с непоколебимой верой в себя. Дрожа от усталости после двух бессонных ночей, мать, облегченно вздохнув, крепко его обняла. Он высвободился из ее объятий, чтобы быстро осмотреть свою одежду, опасаясь, что, в свою очередь, привез с собой безбилетников из казармы.

В то время как дедушка Так приживался среди яблонь и табака, вспоминая о своей покойной жене, фотография которой была приколота к стене ржавой кнопкой, его дочь и внучка меняли одно укрытие за другим. После долгих скитаний последняя присоединилась к своему жениху, прятавшемуся где-то в Беймстере, а дочь однажды летним вечером появилась на пороге Лоттиного дома. Одетая в вызывающе обтягивающий костюм, она сказала, что приехала (никто не знал откуда) навестить отца. Лоттина мать сразу заподозрила неладное, а ее муж не нашел в себе сил отказать. Он капитулировал перед откровенно соблазняющими маневрами, при которых в качестве главного козыря пускались в ход покрытые ярко-красной помадой пухлые губы, и сдался на ее просьбу об убежище. Ей отвели кровать в комнате Йет и Лотты; отныне они спали в сигаретном дыме и экзотическом аромате духов. По стульям и кроватям то и дело разбрасывались все новые платья с глубоким декольте, а из перламутровой шкатулки с драгоценностями извлекались многочисленные бусы.

Обделенная вниманием, она увядала, но расцветала от восхищенных глаз. Необходимость идти у нее на поводу — ради мира и покоя в доме — безумно всех изнуряла. Ни одно занятие не увлекало ее дольше пяти минут; она металась из угла в угол, как пантера в клетке; стук ее шпилек отрывал других от чтения, игры в карты, решения кроссвордов. С трудом верилось, что она была дочерью человека, который задумчиво курил в саду свою трубку и выращивал кресс-салат на узенькой полоске земли вдоль осевшей террасы.

По вечерам, когда окна зашторивались занавесками из конского волоса, они все спускались вниз, где ужинали за двумя длинными столами. Лоттина мать старалась, исходя из ограниченных возможностей, приготовить кошерные блюда. Иногда Макс Фринкель исполнял после ужина какое-нибудь виртуозное произведение Паганини; его сын брал реванш томной цыганской мелодией. Излишне оживленная Флора Божюль пела американские шлягеры. В конце концов все взоры, как правило, устремлялись на Лотту, которая закусывала губу и качала головой. В качестве компенсации за ее несговорчивость госпожа Мейер декламировала стихи. Гвоздем программы была ямбическая элегия о матери, вынужденной сбыть все свое имущество, только чтобы прокормить детей; единственным незаложенным предметом в доме оставалась кукла ее дочери, с которой та не расставалась ни на секунду. Дети слушали эту историю с самозабвением, в то время как взрослые надеялись, что она не окажется пророческой.

В доме работало «Радио Оранских» или Би-би-си. С тех пор как в мае всем пришлось сдать свои приемники, они пользовались самодельной установкой, сооруженной отцом Лотты, — грубоватой на вид, но зато с необыкновенно четким воспроизведением звука. Они слышали даже дыхание королевы, вещающей из Лондона. Люди изголодались по надежной информации; подпольные газеты и листовки передавались из рук в руки, время от времени кто-то зачитывал вслух статью.

— Что это… — изумился Кун, — слушайте…

Он не задумываясь прочел заметку из газеты «Хет пароол», где упоминалось о существовании газовых камер, куда заталкивали и отравляли газом голых «арестованных врагов», пребывавших в полной уверенности, что их ведут в баню. С недавнего времени вместимость этих камер выросла с двухсот до тысячи человек. Госпожа Мейер разразилась отчаянными рыданиями; Рубен наклонился к ней и в неловкой попытке ее утешить яростно сжал ее руки. Лоттина мать бросила уничтожающий взгляд на Куна, до которого только сейчас начало доходить, что он натворил. Новость тут же постарались сгладить: несомненно, это лишь сенсационная история какого-то ушлого журналиста с извращенной фантазией. Брам Фринкель швырнул салфетку на стол и, сгорбившись, направился к двери. Взявшись за ручку, он обернулся и с усмешкой обратился к Куну:

— Может быть, теперь вы захотите стать избранным народом на следующие два тысячелетия!

6

Благотворный эффект подводных массажей, грязевых и кислородных ванн мало-помалу начал проявляться. В первые недели лечения пациенты, как правило, боролись с неимоверной, граничащей с депрессией, усталостью, вызванной снятием блокады с суставов и удалением токсинов из жировой ткани. У сестер во время их бесед, ко всему прочему, еще выводился яд из сердца, восстанавливались родственные отношения и испытывалась на прочность память. Поворотный момент, чаще всего, наступал посередине лечения. Больше не страдавший от боли при каждом движении пациент свободнее двигался и глубже дышал, его организм омывался очищенной кровью. Анна и Лотта тоже это чувствовали. Они возрождались к жизни физически, однако душевные силы восстановить пока не получалось; те подвергались совсем иному лечению, терапевтический эффект которого был гораздо менее очевидным. Проведя все утро в ваннах, они вышли из термального комплекса; перед тем как приступить к рискованному спуску по лестницам, они посмотрели на безоблачное голубое небо над зеленым сводом гостиницы «Счастливые часы». Растаявший снег превратился в серое месиво. С1864 года вход в термальный комплекс охраняли две каменные женские фигуры — одна с жезлом в руке и рыбой у ног, другая с крошечной арфой и опрокинутым на землю кувшином, из которого вытекала вода. Женщины спрыгнули со своих постаментов, легко сбежали по ступенькам и пересекли дорогу в направлении Королевской площади. У квадратного киоска в стиле модерн они радостно остановились. Первая подняла свой жезл и указала на одну из четырех сторон, где было написано:

Quand il est midi a Spa il est:

13 heures a Berlin, Rome, Kinshasa

14 heures a Moscou, Ankara, Lumumbashi

15 heures a Bagdad

19 heures a Singapore

7 heures a New York[76]

Другая сыграла несколько аккордов на арфе и хрипловатым голосом пропела: «…загадка синхронности… когда в Риме обедают, то в Сингапуре ужинают, когда на Берлин падает дождь из бомб, в Нью-Йорке готовят завтрак…» Слова превращались в мыльные пузыри, разлетающиеся по Королевской площади. Ключевая вода из каменного кувшина — или же просто талая вода? — потекла по Королевской улице и проспекту Королевы Астрид. Лотта и Анна взялись за руки, переходя мокрую улицу; вода просочилась в туфли. Они прошли мимо незатейливого ресторанчика и решили заглянуть внутрь — когда в Нью-Йорке завтракали, в Спа садились обедать.

Роту Мартина отозвали из России для создания системы противовоздушной обороны вокруг Берлина. Отныне он проводил выходные с Анной — наконец-то появилось подобие семейной жизни. Она с нетерпением ждала первых признаков беременности. Ранней весной ее оперировали; теперь предстояло выяснить, до какой степени устранен урон, нанесенный здоровью еще в ранней молодости тележками с навозом и кормом для свиней. Единственным и самым важным, чего, как казалось, до сих пор ей недоставало, был ребенок. С появлением на свет младенца она сама бы родилась заново. Детство ребенка расцветило бы ее собственное детство — ведь ее ребенок ни в чем не будет нуждаться. Ребенок заменит ей утраченную сестру, ребенок примирит ее со всем, что не сбылось.

В лесу раскинулось широкое озеро. На берегу лежали гребные лодки ярких цветов из геральдики викингов. На них можно было доплыть до овального острова, где среди ив и серых берез прятался деревянный домик с остроконечной крышей; так же, как озеро и лес, он испокон веков принадлежал замку. Фрау фон Гарлиц отдала Анне ключи. В солнечную погоду они с Мартином прогуливались к озеру, связывали лодки и всей флотилией плыли к острову, чтобы оградить себя от нежданных гостей. Они купались, загорали в высокой траве, спали в домике, вдыхая запах высушенного дерева и болотных духов, которые стонали и скрипели между досками, когда по ночам становилось ветрено. Война казалась далекой и призрачной. Ветер, кряканье уток, кваканье лягушек вместо сирен воздушной тревоги и бубнежа по радио. Когда она слушала его дыхание, ей казалось чудом, что он лежит рядом с ней. Невидимая рука трижды благополучно провела его по России, оберегая от убийц из-за угла, обморожения, смертельных болезней, чтобы вернуть его ей живым и здоровым. Их воссоединение на этом острове — во времени и пространстве — она воспринимала как нечто священное, как знак избранности. В окно светила луна, отражавшаяся в воде за раскачивающимися ивовыми ветками — остров плыл по озеру, а время стояло на месте. По воскресеньям, во второй половине дня, флот отправлялся назад к берегу. Они брели обратно по лесу, после чего их пути расходились: Мартин возвращался в казармы, а Анна — через ворота в свою обыденную жизнь.