Последний порог - Андраш Беркеши

— И они знают, кто этот агент?

— Не знают. Вот тогда-то я и,получил задание перевербовать Радовича, но мне это не удалось, так как выяснилось,что Радович бежал во Францию. В течение восьми месяцев он изучал испанский язык в школе Коминтерна, а затем уехал в Испанию, где занимался организацией партизанских отрядов. После прихода к власти Франко он бежал в Тунис, где скрывался несколько месяцев, а в сороковом году на пароходе уехал в Советский Союз.

— А что с ним сейчас?

— Не знаю. Мне в руки попадало много противоречивых донесений о нем. По достоверным данным, в сорок первом году он вдруг появился в Стокгольме, откуда несколько раз нелегально наезжал в Германию. А несколько месяцев назад его видели в Мюнхене, где он якобы устанавливал связь с группой «Белая роза».

Эккер знал, что Добаи говорит правду, так как он сам внимательно следил за передвижением Радовича, а абвер располагал точными данными.

Эккеру было жаль Добаи, которого, как и братьев Шолль, так быстро казнили, что даже не дали возможности как следует допросить его. Но разве убедишь Гитлера, что с казнями спешить не следует, что сначала у приговоренных к смерти необходимо все выпытать?!

Вместе с собой Добаи унес в могилу много тайн. Прошло две недели, как абвер фактически разогнали, а Канарис все еще не арестован. Почему? Потому что против него нет веских улик, хотя, судя по всему, он и являлся одним из организаторов заговора против фюрера. Известно и то, что нити этого заговора протянулись очень далеко, даже на оккупированные территории, и что в Венгрии также имелись союзники заговорщиков.

Эккер встал, надел домашний халат, думая о том, что многие уже сбежали с тонущего корабля. Но тогда почему об этом не думает он? Хотя, откровенно говоря, он смело может заявить, что никогда не верил в господне предначертание фюрера.

Неожиданно в голову пришла дикая мысль: окольными путями установить контакт с английской или же американской секретной службой, хотя этот путь и казался ему неприемлемым. С него могли слишком много спросить, и за все пришлось бы отвечать. А если все же предположить, что ему все простили? Что же тогда он выиграет? Жизнь. Специалисты и у них имеются. Как агента его использовать нельзя... А жизнь сама по себе не столь уж многого стоит.

В комнату вошла Эрика. Ей исполнилась тридцать лет, она превратилась в настоящую женщину. Она любила Эккера и все еще не подозревала, что вот уже восемь лет живет с убийцей Пауля Витмана.

— Великолепный чай! — похвалил профессор, целуя наклонившуюся к нему женщину в щеку.

Эрика бросила на ковер подушку и, усевшись в ногах у Эккера, положила голову ему на колени.

— Как хорошо, что ты пришел домой! — сказала она ласково. — Я так боюсь оставаться одна. Сама не знаю чего, но очень боюсь.

Эккер погладил густые блестящие волосы жены:

— Скажи, Эрика, после всего того, что я для тебя сделал, ты смогла бы предать меня?

Эрика нашла вопрос странным и потому ответила не сразу:

— Ты же знаешь, что я люблю тебя, или, может, ты мне не веришь?

— Чувствую и знаю, что любишь, Эрика. — Отпив холодного чая, он поставил чашку на стол. — Мне пятьдесят шесть лет, девочка. К тому же я очень некрасив, а ты молода и красива.

— Красота сама по себе еще ничего не значит, — проговорила Эрика. — Глубокое содержание делает красивой и внешность. Так бывает не только в искусстве.

— Да-да, — перебил ее муж, — так оно и есть, но если вдруг когда-нибудь окажется, что у меня дрянная душа...

— Тогда я, возможно, разочаруюсь в тебе.

В дверь позвонили. Эрика встала, чтобы открыть. Через несколько минут она вернулась в сопровождении толстого мужчины лет тридцати. Лицо мужчины блестело от пота, хотя было отнюдь не жарко.

Эрика тут же дипломатично удалилась, закрыв за собой дверь.

— Прошу прощения, господин профессор, — выпалил мужчина, — лишь важность дела, с которым я пришел, позволила мне побеспокоить вас в столь неурочное время.

Эккер умышленно молчал, испытующе рассматривая толстого мужчину, словно вспоминая, где и когда он его видел.

«Не узнал он меня, не узнал», — думал мужчина, нервно потирая руки.

Однако он ошибался, так как Эккер сразу же узнал Эрнста Хокера, но один из способов его общения с людьми в том и заключался, чтобы создать впечатление, будто стоящий перед ним человек для него не интересен.

— Вы меня не узнаете? — спросил мужчина, испуганно тараща глаза. — Я — ассистент Эрнст Хокер. — И тут же для верности добавил: — Из института патологической анатомии.

Эккер нахмурился:

— Хокер... Хокер... Что-то знакомое... Во всяком случае, садитесь. — Жестом он показал на одно из кресел, а дождавшись, когда мужчина сел, спросил: — Если я хорошо вас понял, вы — Эрнст Хокер, не так ли?

Хокер закивал, отчего его двойной подбородок совсем закрыл узел галстука.

— Вы должны меня помнить, господин профессор.

Вдруг лицо Эккера неожиданно просветлело, он наигранно улыбнулся, а затем восторженно произнес:

— Да-да, как же, как же... Мюнхен. Группа «Белая роза».

— Да, господин профессор.

— Студент-медик Ганс Шолль и его сестра Софи Шолль, философ...

По-видимому, упоминание имен брата и сестры Шолль произвело на мужчину нехорошее впечатление, так как улыбку с его лица смыла какая-то кислая гримаса.

— А Милан Радович...

— Радович... Это самое большое разочарование в моей жизни. Я рад, дорогой друг, что вы навестили меня. Очень рад. Расскажите о себе. Как вы живете? Как идет работа?..

— Разрешите мне закурить?

Эккер юрко соскользнул к столу и подвинул Хокеру массивную серебряную сигаретницу. Однако ни его доброта, ни предупредительность не могли замаскировать его истинного лица. Но Хокер по-прежнему им восхищался.

— Господин профессор, я никогда не забуду, как вы спасли жизнь мне и честь моим родителям. Я до самой смерти обязан вам.

— Ну что вы, дорогой, — разыгрывал из себя скромника Эккер, — я сделал только то, что входило в мои обязанности.

— Нет-нет, господин профессор, — запротестовал Хокер, на глазах у него появились слезы. — Вы лично рисковали ради меня своей свободой и честью.

— Не преувеличивайте мою роль, молодой человек, — сказал профессор. — Вы же знаете, что я и другим помогал, не только вам.

...Восемь лет назад Эккер поклялся, что он живым или же мертвым схватит Милана Радовича. Он предполагал, что Гейдрих не доверяет ему. Узнав об исчезновении Радовича, Эккер внимательно изучил все донесения о нем и проанализировал их, обнаружив множество противоречий. Дело о побеге Радовича было поручено специальной группе, а самому Эккеру было запрещено официально заниматься им. Все это свидетельствовало о том, что тут не обошлось без вмешательства Гейдриха. Несколько дней Эккер никак не мог установить, кто же именно отдал приказ о перевозке Радовича в Ораниенбург, но затем установил и это.

Однажды вечером к нему явился Вебер. Разговор происходил в кабинете директора института философии. Эккер сел во вращающееся кресло. Он торопился домой: Эрика уже неделю как жила у него и они собирались весь вечер провести вдвоем.

— Только покороче, дорогой, — попросил он Вебера. — У меня еще много дел.

Вебер, однако, не торопился. Он сел и, поправив складки на брюках, закурил.

— Перевозка Радовича производилась по личному указанию Гейдриха, — сообщил он.

Эккер, стиснув руками подлокотники кресла, тихо свистнул. «Гейдрих... Значит, Рени мне не доверяет? Сначала разрешил его допрашивать, а потом, передумав и не согласовав со мной, действовал за моей спиной? Возможно, что он и сейчас все еще подозревает меня? В свои планы он меня не посвящает, так как не доверяет мне?»

Эккер потер лоб и сказал, обращаясь к Веберу:

— Феликс, дорогой, я всегда был с вами откровенен, так что не обижайтесь на меня за то, что я вам сейчас скажу. Я вас считаю не только своим учеником, самым близким коллегой, но и в какой-то степени даже сыном.

— Господин профессор, я обязательно оправдаю ваше доверие.

— Не будем сентиментальничать, дорогой. — Эккер встал и по привычке заходил взад-вперед по комнате. Он останавливался перед дверью, словно прислушивался к тому, что делается за ней, или же бросал беглый взгляд в окно, словно желая узнать, что же творится на улице. — Мы должны поймать Радовича. Его побег кладет темное пятно и на нас, а смыть его мы можем только тогда, когда схватим Радовича. Обращаю внимание на то, сынок, что об этом не должна знать ни одна душа. Сейчас объясню, почему именно... Мне кажется, что этот побег — дело рук лиц, обладающих большой властью. Однако... — Профессор сделал паузу и, подойдя к Веберу вплотную, продолжал: — Запомните, Феликс, мои слова: эти люди являются противниками фюрера. Если наша акция увенчается успехом, о нем мы доложим самому фюреру.