Звезды на небе - Элина Быстрицкая

На меня огромное эмоциональное впечатление произвела документальная повесть Светланы Алексиевич «У войны – не женское лицо». А. Ремез сделал инсценировку повести и назвал ее «Случайный вальс». Режиссер Евгений Радкевич нашел точное решение каждого эпизода. «Случайный вальс» шел в Театре эстрады. У меня было несколько ролей, в спектакле участвовали мои ученицы.

И вот… Я выхожу на сцену в строгом черном платье, моя скромная прическа – из прошлого. Потом на мне будет солдатский ватник, или шинель, или байковый госпитальный халат. И я буду одной из девочек в гимнастерках, что пришли в 1985 год из сорокалетней дали. Я тихо пою любимый в годы войны «Случайный вальс»: «Хоть я с вами совсем не знаком и далеко отсюда мой дом…» И будут автоматные очереди, и страшные женские крики, стоны – боль, смерть, горе…

Я до сих пор не могу говорить спокойно об этом спектакле. Мне предстояло провести через войну совсем юных девочек, показать зрителям войну их глазами, их памятью. Мне и самой-то страшно было вспоминать, что было со мною, что я видела на фронтах, в госпиталях, в горящих городах. А тут… Не воевавшие девочки вспоминают, курят, ломая спички, плачут и снова рассказывают – вспоминают. И как страшно мне стало, когда услышала хруст костей в штыковом бою, и как тоскливо заныло сердце при виде фиалок на штыке у одной девочки…

Постановщик построил спектакль на двойном временном пласте – прием, потребовавший предельного напряжения сил. Я боялась, что не выдержу, особенно тогда, когда огромное женское военное горе волнами хлынуло в зал. Честь и слава вам, юные девочки! Вы, не видевшие своими глазами войну, показывали ее нынешним людям такой, какой она была. Это были мои ученицы из ГИТИСа…

Строгий в оценках «Московский комсомолец» писал после премьеры: «Надо сказать, что только талант такого масштаба, как у Быстрицкой, мог справиться с такой задачей».

«Можно ли женщине, предназначение которой – давать новые всходы жизни, пройти через это и уцелеть духовно? Можно, оказывается. Можно ли защищаться любовью и верностью? Если, как героини Быстрицкой, видишь цветок через решетку камеры гестапо, если пробираешься к мужу на передовую; если идешь одна – под пули?»

Пресса называла «Случайный вальс» инсценировкой по документальной повести. Для меня это было как возвращение в огонь… В этой «инсценировке» я не играла – жила. Снова и снова отдавала свою личную горестную дань войне. Сердцем понимала, как необходимо рассказать о том, что я видела в войну и кто такие те люди, которых я узнала на фронте. Я решила говорить об этом именно с эстрады от себя самой, не уходя в сюжет, не скрываясь за так называемой четвертой стеной от зала.

Мелодия «Случайного вальса» еще долго сопровождала меня по жизни. Она была со мной и тогда, когда я вместе с группой известных мастеров культуры приехала в Чернобыль после страшного несчастья, чтобы встретиться с воинами – ликвидаторами аварии.

Для меня не было вопроса: ехать или не ехать в Чернобыль. Как и для Микаэла Таривердиева, Николая Крючкова и других. Через Чернобыль пролегла передовая линия фронта, и мы должны были быть именно там. Солдатские поэты читали нам свои стихи:

Мы вышли в бой, как в сорок первом деды,Чтоб человек вернулся в отчий дом…

Бог мой, неужели разноликая война никогда не выпустит нас из своих цепких лап?

Я читала солдатам отрывки из «Случайного вальса» – это было к месту…

Я заметила странную закономерность: когда тебе особенно трудно, печать проявляет к тебе повышенное внимание, журналисты набиваются «в гости» и задают вопросики с подтекстом.

Скажем, меня спрашивают:

– Вы изменили свое отношение к тому времени, в котором жили?

– Конечно. Конечно… Но я не изменила своим принципам.

– А какие они у вас? – настаивает журналистка.

Я спокойно ей говорю:

– Понятия о чести, о порядочности, о достоинстве, о предназначении человека. Это вещи, которые не могут меняться. Мои родители хорошо меня воспитали. И потом, я познакомилась с заповедями Божьими…

– Вы верующий человек?

– Да. Я верую. Я верую всю жизнь, хотя меня этому не учили. Но я знала, что есть высший разум и высшая сила.

Напомню, что когда миновали 1991 и 1993 годы с их «романтическими событиями», почти всегда задавался один и тот же вопрос: «Вы были в партии?»

– Конечно, – отвечала я.

– Вышли?!

– Что значит «вышла»? Я поняла, что искусство должно обходиться без принадлежности к партии. Не могу сказать, что нас тогда обманывали, нам лгали. Обманывались! И не считаю, что это был сознательный самообман! Я думаю, что человеку свойственно придумывать себе идеалы…

Одна из гостей предпослала беседе со мной поэтическое начало: «Элина Быстрицкая живет в очаровательном переулке в центре Москвы. По такому полвека назад шла Маргарита с желтыми весенними цветами, незадолго до того, как взлететь над повседневностью. Сейчас Маргариты не летают. Сейчас Маргариты вымерли, растоптанные неумными людьми. Элина Быстрицкая, пожалуй, исключение».

Правда, что я живу в Леонтьевском переулке, в старом, еще дореволюционном доме, – это был центр Москвы.

И меня не удалось растоптать, я изо всех сил держалась на ногах…

Про Маргариту пусть расскажет Маргарита…

Заканчивались девяностые годы, но я не чувствовала тяжести своего возраста. Мне казалось, что у меня еще все впереди, – к неизрасходованным силам добавляется приобретенный опыт. А журналисты допытывались: «Вы жалеете о чем-то, чего не успели, не сделали в жизни?» Странный вопрос, словно впереди уже ничего больше нет…

Я жалела лишь о том времени, которое уходит безрезультатно. И с досадой отмечала, что в 2000 году была в Малом театре уже десяток лет без премьеры. Думать об этом было горько. Но я никогда не сидела без работы. Все время выступала, встречалась со зрителями, у меня была масса общественных обязанностей. Дни, недели, месяцы расписаны по часам – успеть, сделать, не подвести. И все же я постоянно мечтала о хорошей роли в большом хорошем спектакле…

Меня в это время часто спрашивали, почему я осталась одна. Подразумевалось: годы мои бегут, а я не реализовала собственную состоятельность в обручальном кольце. Вопрос этот из ряда тех, которые я отношу к сугубо личным. Но он задается так часто, что я не могу не ответить на него. Для меня «хомутание мужиков» отвратительно и наказуемо. Потому что не наше это дело – кого-то подчинять или возвышать. На то существуют высшие силы. Я говорю это серьезно. У меня было сильное чувство, тогда я уже была свободна и готова к новой семейной жизни. Но каким-то образом я поняла, что этот человек не готов к браку, хотя он и стремился к нему. В конечном счете я оказалась права. «Нет страшнее одиночества, чем одиночество вдвоем…»

Моя актерская жизнь давала выход моим эмоциям. Я много времени провела на сцене в страхе, страданиях, в любовных похождениях моих персонажей. Я вкладывала в них свои мысли и чувства. И случается так, что для повседневной жизни ничего не остается, в лучшем случае – страсти, прикрытые пеплом.

Потрясающая особенность нашей профессии заключается в том, что там – в кино или на сцене – мы можем все. Там мы всего достигнем, у нас все получится, осуществятся наши самые несбыточные и заветные мечты. Мне кажется, что наша жизнь – черно-белая, а искусство – все цветное. А если наоборот, то не будет ни жизни, ни искусства.

Между тем приближалось знаменательное событие в моей жизни. Много лет назад я вышла на профессиональную театральную сцену в маленькой роли одалиски в «Марусе Богуславке», поставленной Нежинским музыкально-драматическим театром. Это была маленькая, скромная точка отсчета в моей судьбе. И пошли год за годом, их набралось пятьдесят.

Пятьдесят лет на сцене и на экране – это много, очень много! Как отмечать? Дмитрий Васильевич Тихомиров, замечательный режиссер, подсказал: «Виват, императрица!»

Скажу, что я не рассталась с ролью Екатерины Великой и с работой в целом. Я была влюблена в мудрую императрицу и великолепную женщину. В эти трудные дни я все чаще и чаще думала о судьбе Екатерины, в мыслях о ней пыталась обрести поддержку. И сердцем чувствовала прелесть ее времени, которое именовали Галантным веком. Так мы назвали и наш спектакль. Я и мои коллеги решились показать «Галантный век» в Коломенском – «венценосном селе», знавшем многих российских государей. Исторический спектакль-триптих о его великих владельцах – Иване Грозном, Петре Великом, Екатерине Великой – посвящался 850-летию Москвы. Возможно, именно тогда я особенно глубоко поняла историю своей страны. И какими жалкими пигмеями казались мне те, кто сладострастно вытирал ноги об нее. Я знала – это пройдет, золотая нить истории не прервется… И именно тогда я поняла, с чем могу выйти на сцену Кремлевского дворца.

Не буду вспоминать о волнениях, которыми сопровождалась подготовка к юбилейному вечеру. Просто приведу дословно афишу: