Стрелка - В. Бирюк

Оборотная сторона славы — все хотят меня. Хотят — поздравить. С чем?! Где — я, а где тот еврей из Назарета?!

Не понимаю. Не понимаю коллег. Куча народа вляпывается в средневековье. Где Пасха — важнейший из праздников. Даже не общенародный, а очень много-народный! Обычай пасхального целования — прописан ещё в Апостолах. Попаданец, особенно — «всплывающий» в социальной структуре, просто обязан исполнять обычаи своего окружения. Иначе — он чужак, он отторгается социумом. Иноземец, иноверец… Технический консультант, специалист, но… не человек, нелюдь. «Те же и сволочь».

Хочешь стать аборигенам своим — изволь следовать их обычаям: молится, поститься, лобызаться… Если ты хоть сколько-нибудь значащая общественная фигура — в засос со всеми желающими. Иначе — грех гордыни. Они воспринимают это как… как оно и есть — как брезгливость. И становятся тебе врагами.

Как-то коллеги-попаданцы… Наверное, их заранее готовят. Тренируют насчёт прикладывания, посасывания, причмокивания… огромных количеств бородатых поддатых мужских морд. Я… извините… несколько подташнивает… слюнявыми губами… мокрым языком… следующий… «Христос воскресе!»… а этот лук ел… а этот мясо… мясо было с душком… а зубных щёток здесь вообще… Твою мать! Остопи… настоху… не могу!

У меня алиби! Я с детства боюсь стоматологов! Я не люблю когда мне в рот лезут! Когда меня слюнявят! Когда суют свою вонючую бородатую морду в моё лицо! Пошли вы…! Вы! Все! Со своими Светлыми Воскресениями!

Признаю. Виноват. Оказался слаб. Не осилил. Некоторых аспектов адаптации с ассимиляцией. Но интересно мне — как наши попандопулы выдерживают? Это ж не одного-двух хоннекеров… И отказаться нельзя — обида вечная, переходит на детей и внуков.

Да ещё и с примесью ереси и диавольщины: «И нет на земле слов радостнее, чем те, что говорят друг другу люди в Светлое воскресенье и последующие сорок дней: „Христос воскресе! Воистину воскресе!“. А ты чего?! Против?!!!» — Да пусть говорят, что хотят! Но, мужики, зачем же при этом так… истово друг друга в губы…?

А до старообрядцев-поповцев с их «поликованием» — ещё с полтыщи лет: у старообрядцев монахи и монахини, иногда даже христосуясь на Пасхе, не целуются ни между собой, ни с посторонними. Монахи с мужчинами, монахини с женщинами только «ликуются», то есть щеками прикладываются к щекам другого. Монахам также строго запрещено ликоваться с мальчиками и с молодыми людьми, у которых еще ус не пробился.

* * *

Чуть, извиняюсь за подробности, не блеванул. Пришлось лезть в мешки, доставать свою шапку железную. С кольчужной бармицей под глаза. Теперь…

– Христос воскресе!

– Воистину воскресе!

– А похристосоваться?

– А в бармицу.

Хорошо быть психом. Психом со стажем. Ежели бы я так свою… оригинальность первый раз явил — побили бы. А так…

– Ванька-ублюдок — морда обкольчуженная. Целованием нашим брезгует. У, сволота.

– Эт точно. А помнишь, как он того нурмана зарезал? Даже без шлема…

– Не наш человек.

– Точно. Наши люди — княжих гридней в одиночку не режут. Колдун, видать.

– Псих мутный… одно слово.

Сижу на песочке, на жаре, в этом своём… железе. И хочу в Пердуновку. Там-то… Ежели какой красавице припрёт сильно, так она сперва спросится:

– А дозволь, боярич, похристосоваться с тобой. По случаю светлого праздника и господа нашего воскресения.

И так это, аккуратненько, щёчкой. Предварительно помытой и зубы-почищенной. А тут… нафиг-нафиг — хочу домой. Хочу в Пердуновку! Вот же блин же! Разве думал, что буду мечтать, чтобы меня… воинство православное всей толпой в засос не нацелововало!

Всё кончается. И этот маразм — тоже. Уступая место следующему.

По календарю Пасха — 40 дней, но нам столько бездельничать не дали. В понедельник с утра — начальство как взбесилось:

– Живо-живо! Бегом-бегом! Кто отстанет — шапку снимут. Остальных — под кнут и нещадно.

Вернувшийся с местного «партхозактива» Лазарь объяснил:

– От князя Андрея гонец прискакал. Ещё три дня назад. Но епископ велел не говорить, пока Пасха не пройдёт. Теперь вот, придётся навёрстывать.

Что Бешеному Китаю заморочки Бешеного Феди — не оправдание для нижестоящих — ни у кого сомнений не вызывало. Наш, прежде похожий на водный туризм поход, мгновенно стал настоящим.

Горячее — раз в день, поутру. Ночь — единственное время, когда кашевар может кашу сварить. В лодках огня не жгут — тесно, опасно. Гребля — от темна до темна без остановок. Ушли — затемно, пристали — солнце село. А майский день… — понятно.

За разрыв каравана одному ярославскому боярину… примитивно публично набили морду. А потом оштрафовали на приличную сумму. Повтор будет — потеряет шапку с вотчиной. И кнута так попробует, что и в живых… вряд ли.

Петр Великий при сплаве своего Воронежского флота по Дону устанавливал для опаздунов штрафы в четверть-половину годового жалования. Так он же был дерьмократ и либераст! Чисто деньгами брал. А у нас тут… — шкуру спускают. Да и идём мы не по Дону.

В Нерль Клязменскую переволакивались — бегом бежали.

Нормальный «мокрый волок» — брёвнышки в болотной жиже под лодейками прокручиваются. Но — бегом. Нагнали с округи смердов, и они… с лодейками по болоту рысью…

А мы — в стороне. Галопом по тропам. С вьюками на спинах. Какие там вечерние занятия?! Парни до овчинки доберутся, корочку пожуют и спать. И кричат по ночам в кошмарах — мышцы болят. Я-то, ясное дело, «мышь белая, генномодифицированная», но мне и все караулы с вечера. Потом-то кашевара разбужу.

Ещё успеваю по сторонам посмотреть, головой покрутить, у знатоков поспрашивать:

– А в Суздаль заходить не будем?

– Зайди в него! Он от реки в четырёх верстах. Вона, Кидекша. Белую церковь видишь? Бориса и Глеба. Долгорукий ставил. Кидекша прямо на Нерли стоит. Вот этим он суздальских и держал. Пристань там. Оттуда до Суздаля — самая наезженная на всё Залесье дорога. Да не крути ты головой! Вгрёбывай!

Интересно: Пирей от Афин — дальше, афиняне Длинные Стены построили. А здесь почему так не сделали? Видать — не надо было. В Пирей любой с моря мог вдруг ввалиться, а здесь ворогов издалека слыхать будет.

– А во Владимире будем? Там, говорят, в этот год — Золотые Ворота доделали.

– Ты, Иване, про дальние страны хвастаешь, вон, про Стрелку Окскую сказывал, а про ближние — не знаешь. Ни во Владимире, ни в Боголюбове нам не быть. Они от устья Нерли — вверх по Клязьме. А на что нам вверх гребсти? Хотя, конечно… ежели скажут…

* * *

Три речных петли чуть не в полный круг, «стрелка» Нерли… И вот — игрушка. Из русских храмов… из самых лучших.

Построен на рукотворном холме. Ленточный фундамент, заложенный на глубине 1,6 м, продолжен основанием стен, высотой 3,7 м, которые засыпаны глинистым грунтом насыпного холма, облицованного белым камнем. Таким образом, фундамент уходит на глубину более 5 м. Чтобы противостоять подъёму воды при разливах реки.

Стены строго вертикальны, но благодаря исключительно удачно найденным пропорциям, выглядят наклонёнными внутрь, чем достигается иллюзия большей высоты сооружения. Внутри, как рассказывают — кресчатые столпы сужаются кверху, при небольших размерах храма — создает дополнительное ощущение «высотности».

Это место, эта «стрелка» — самый главный «хлебный перекрёсток» «Святой Руси». Стратегический узел. Не зря Боголюбский сюда такую красоту поставил: кто мимо не пройдёт — всяк шапку сдёрнет да поклонится. «Привет Кибальчишу». В смысле — Андрею Юрьевичу.

* * *

Мы проходим близко, с воды видна центральная фигура в композиции на фасаде — царь Давид-псалмопевец.

– А чего это тама? Кошки вроде?

– Не, львы. А вона птицы вырезаны. А то — морды… бабы евоные. Сам-то он… Многоженец был, развратник-мудозвон. Э… гусляр.

Ну, типа — «да»: киннор царя Давида в переводах называют то гуслями, то арфой. И насчёт многожёнства — из царей Израиля только Саул ПрОклятый имел одну жену. Остальные все… «гаремствовали».

Вокруг церкви ещё не разобраны строительные леса. Луковка уже есть, а креста на ней ещё нет. Славно здесь поработали и германские мастера-масоны, присланные Барбароссой, и наши. Стройка идёт к концу, скоро уже и освящать.

– А какого святого-то храм-то будет?

– Дык известно — покровителя княжьего, Андрея Первозванного.

Нет, ребятки-одностяжники. Будет это церковь Покрова Богородицы. Едва ли не первая церковь Покрова на Руси.

* * *

Не странно ли, что слава Влахернской иконы Богородицы, спасшей град Константинов от множества осад, от аваров, арабов, руссов, болгар и сарацин, когда особо и прославился Покров Царицы Небесной, именно среди потомков руссов получила особое почитание.

Ныне в тамошней церкви — запустение. Анна Комнина, умершая 12 лет назад, описывает современную ей пустоту храма во Влахернах:

«в пятницу после заката покров над Влахернской иконой медленно приподнимался, открывая лик Богоматери, а сутки спустя необъяснимым образом опускался вновь».