Стрелка - В. Бирюк

Практически — два круглых серебряных стержня, вбитых друг в друга в месте соединения, с шариками-луковицами на кончиках, с наплывами по поверхности, символизирующими фигуру Спасителя.

Ювелирное изделие. Реквизит культа. Символ.

У меня, «здесь и сейчас», ничего под рукой нет. «Мусор реала» против «могущества виртуала». «Ничего» против «всего».

Интересно, а нельзя ли этим… изделием — разрушить привязанность «овцы» к её пастырю? Применив его несколько… не ортодоксально.

Есть вера. Она часто связана со святынями. С материальными символами, которым приписываются особые, сакральные свойства. Это — язычество, идолопоклонничество.

«В начале было Слово. И Слово было у Бога, и Слово был Бог».

Но христианство… особенно в «Святой Руси»… «Слова» нашим людям — недостаточно. Нам бы пощупать, на зуб попробовать, «понадкусивать».

Веры — мало. Нужны — «улики». Пошли «вещественные доказательства» — святыни.

Нетрадиционное использование символов-святынь называется — «святотатство». Хотя это смысл уже моего времени: изначально святотатство — именно татьба, имущественное преступление. Святотатство, или «церковная татьба», долгое время вообще рассматривалось как обычное корыстное преступление, только с 1662 года одновременно стало рассматриваться как преступление против религии.

Правильно говорить — «кощунство». Объектом кощунства могут быть церковные правила, предметы культа, обряды, но не сама вера, оскорбление которой есть предмет богохуления. Это — уже из числа тяжких.

У верующего человека кощунство вызывает страх, возмущение, гнев. Гнев столь сильный, что он готов и муки принять, и жизнь свою положить за сохранение, за традиционное — «как с дедов-прадедов» использование своей символики.

Манефа ныне находится под моим страхом. Сравним — что сильнее: страх меня или страх кощунства? Если она боится меня больше, то вытерпит акцию, сыграет в неё свою роль, станет соучастницей.

Забавно: «святотатец» — знаю. Но я тут задумал… И кто ж я буду после этого? Ванька-кощунник? Кощунствователь? Кощунствовинист? А как в женском роде? «Кошунствуйка»? «Кошунствица»? Таких слов в русском языке не встречал. И «святотатицы» — тоже.

Русская культура отказывает женщине даже в возможности воровства или оскорбления святынь? По фольку: «Баба — что мешок, что положишь — то и несёт». Сама — не положит? Но ведь никто не казнит лошадь за то, что она везёт телегу. Пусть бы и с награбленным товаром. Не имея свободы воли, женщины и грешить не могут?

Но «особо тяжкое» — допускается, «богохульница» — оскорбительница самой веры — в языке есть.

* * *

Манефа, приняв участие в моих играх со святыней, станет не просто бабой, которую злыдни богопротивные против её воли завалили и трахнули, а — вероотступницей, «кошунствуйкой». Дальше «бешеный Федя» предвосхитит реплику Чёрного Абдуллы из «Белого солнца пустыни», обращённую к одной из его жён:

– Почему же ты не умерла?!

А уж как, почему… Волей, неволей… «Душа — потёмки».

Гарантированность реакции пастыря, заблаговременное осознание её неизбежности — воспрепятствуют Манефиной душевной близости, преданности епископу. Особенно такому… «бешеному Феде». Хотя бы в силу инстинкта самосохранения — изведёт, убьёт.

Сравнить силу страхов. — А если — «нет»? — То — «нет». Тогда — утопить.

Сухан как раз закончил процесс и поднялся с колен, подтягивая штаны. Манефа так и оставалась в прежней позе, белея поднятой кверху задницей и уткнув голову в песок. В полном согласии с любым продолжением. Страус на свидании со львом.

– Подними её. Так, ноги расставь. Шире, дура. Тпру, стоять.

Манефа, прижатая к Сухану спиной, удерживаемая захватом за шею, смотрела на звёзды, широко раздвинув ноги, и тихонько скулила, пока я вставлял ей во влагалище длинный конец её наперсного креста. Я чуть отодвинулся и полюбовался на своё «рукоделие»:

– Погляди-ка, игуменья, как славно получилось. Христос — с тобой. И более того — в тебе. Аж по самые плечи.

Сухан отпустил ей голову, продолжая удерживать руки. Мгновение она разглядывала в темноте свою обновку. Потом взвыла, задёргалась, засуетилась ногами… Пришлось вернуться к прежней фиксации.

Реакция правильная: пришло осознание совершаемого преступления — кощунства. Теперь усилим осознание соучастия. Чуть сдвинем оценки и мотивы, свяжем его с действием привычным, повседневным. Сделаем преступление более… «кошерным». Соучастие — добровольным. Или, хотя бы — выглядящим таковым.

– Ну, полно, полно. Господь к тебе пришёл, господь в тебя вошёл, а ты будто и не рада. Ему там мягонько, ему там тёпленько. Согрей его нутром своим. Голени его, и бёдра его, и тело его. Тело Христово. Разве ты не вкушала его многократно? Разве не входило оно в тебя при причащении святых даров? Ну же! Жуй его плоть, пей его кровь, как часто делала ты в церкви! Сожми его, обойми жаром тела, жаром души, жаром веры своей истовой. Прими в себя. Возликуй и обрадуйся.

Она рыдала. Тихо, непрерывно, обильно. Темнота не позволяла ей разглядеть подробности, но своё-то, постоянно носимое на груди, распятие она хорошо знала. И воображение рисовало склонённую в предсмертной крестной муке главу Спасителя, прижатую ликом святым к её срамным губам, мокрым от нашей спермы.

* * *

Можно подумать, что для него это новость! Он же рождённый, а не кесарённый. Шёл теми же путями, в тех же водах, что и «весь народ». Только ухитрился «калитку за собой закрыть» — восстановить девственную плеву матери сразу после родов. Пришлось Иосифу Плотнику заново… «трубы продувать». Странно, что Иосифа называют «предмужником». Правильнее: «за-мужником». Который «после», «за».

Моим современникам, наслышанных об имитаторах и вибраторах, не понять всего священного ужаса этой игуменьи. Всей меры непристойности, стыдности, «кощунственности» такого положения.

Нужно вырасти в мире, где даже и «супружеский долг» исполняется исключительно в темноте и «исключительно самим Господом Богом предназначенными для этого инструментами». Просто допустить, чтобы мужчина, пусть бы и свой, законный увидел… крайняя степень разврата. А здесь… Лик святой! Чело Спасителя в венце терновом! И — торчит! Грех неотмолимый!

Гарантированное попадание в ад на сковородку. Навечно.

И плевать ей, что речь идёт куске серебра, с довольно аляпово сделанными наплывами — она в этих «кляксах» низкокачественного серебра видит изображение. Она связывает изображение, набор грубо сделанных неровностей металлической поверхности, с оригиналом, с самим Сыном Божьим. Конкретный еврей из Назарета в её, чуть припухшей от предшествующих экзерцисов… мда.

Вот эта… «клякса» по металлу и есть ваш Бог?! Да побойтесь бога!

Но она-то думает, что Бог у неё в… Где-где?! Да всё там же…

А чего ещё ожидать, если в христианстве постоянно происходит гносеологическая ошибка: омонимия — смешение или подмена понятий.

Здесь: установление эквивалентности символа и сущности. Ведь никто не ждёт от, например, креста кельтского или свастики — символов солнца — тепла и света. Иначе бы они в каждом доме висели. Вместо лампы и обогревателя.

* * *

Манефа тупо рыдала, не реагируя на мои команды, пока не получила несколько пощёчин.

– Ну, что ты застыла столбом соляным?! Давай, трудись, подмахивай. Расстарайся для самого.

Мне пришлось, взявшись за торчащий конец креста, несколько «оживить распятого на серебре» — слегка покачать, слегка подвигать. Пальцы не только пошевеливали холодный кусок металла, но и поглаживали тёплую плоть женщины. Сначала она не реагировала. Пришлось даже слегка ткнуть несколько раз кулаком в живот.

Последовательность рефлекторных сокращений, навязанная в невысоком ритме, типа непрямого массажа сердца, не затухла и после прекращения моих ударов — она начала отзываться. Сначала слабыми, неуверенными сжатиями мышц внутри себя, потом и движением бёдер. С закрытыми глазами, с поднятым к ночному небу заплаканным лицом, она чуть слышно выпевала кусок молитвы, читаемой перед причастием:

«Небесных, и страшных, и Святых Твоих, Христе, ныне Таин, и Божественныя Твоея и тайныя вечери общника быти и мене сподоби, отчаяннаго, Боже Спасе мой.

Под Твое прибег благоутробие, Блаже, со страхом зову Ти: во мне пребуди, Спасе, и аз, якоже рекл еси, в Тебе; се бо дерзая на милость Твою, ям Тело Твое, и пию Кровь Твою.

Пресвятая Троице, Боже наш, слава Тебе».

Желания… они того… исполняются.

«Во мне пребуди, Спасе…» — уже. Насчёт «ям Тело Твое, и пию Кровь Твою» — не сегодня. А вот «дерзая на милость»…

Я, честно говоря, не ожидал реакции её тела. Слишком много насилия, боли, разрушения ценностей… Да просто — холодно и неудобно! Но вера христова, крест животворящий… привычка к молитвенному трансу, к душевной концентрации и отстранению от грешного мира… и мои ласковые тёплые терпеливые пальчики на её «средоточии сладострастия»… «Капюшонистый приятель» ещё не отошёл от наших с Суханом экзерцисов. Да и то правда: с третьего-то раза — можно и проявить себя!