Рядом с зоопарком - Юрий Бриль

— Ну, это вы преувеличиваете, — сказал Петр Никанорович.

— Может, не настоящие, — смягчил Федя, — но и не члены родительского комитета. Я их знаю…

Тут раздался сварливый голос Агриппины Петровны:

— Петр Никанорыч! Еленван-на! Школу пора закрывать!

— Вы бы лучше потрудились закрыть подвальную дверь! Да как следует! — крикнул Петр Никанорович, причем с металлической, по-настоящему директорской ноткой в голосе. Потом тихонько добавил: — Вдруг и правда бандиты? Теперь уж ничему удивляться не приходится… Украдут какой-нибудь патрубок, потом где я его возьму?!

Глава четырнадцатая,

в которой лучшие выпускники школы занимают место в президиуме, а Большой Гоп делится с присутствующими своим педагогическим опытом.

Может быть, за всю свою историю школа не собирала столько народа. Взрослые группками и поодиночке ходили по школе, собирались в кружки, рассматривали пожелтевшие и довольно свежие фотографии, оживленно толковали. Тут же и школьники, все, с первого по десятый. В зал не пробьешься. Ребята гроздьями висели на шведских стенках, лепились на спортивных «козлах» и «конях». Маленький Гоп раскачивался на канате, норовя свалиться кому-нибудь на голову. Это уже, конечно, было слишком. Елена Ивановна тотчас шуганула его оттуда.

Сцена была еще пуста, справа только президиумный стол, слева — покрытый темным материалом, потому невидимый, Загнилен. Но вот заиграла труба, на сцену вышел Петр Никанорович. Был он в хорошо отутюженном сером костюме, модном сером галстуке. Тон его одежды деликатно оттенял праздничную улыбку на его несколько осунувшемся в последние дни лице. Прежде всего он пригласил президиум занять свои места. Папа и мама Феди Елкина, Диана Владимировна, передовик, директор, заведующая сели за стол, и от их праздничных улыбок стало как будто светлее в зале.

— Дорогие друзья! — сказал Петр Никанорович, и рука его привычно потянулась к узлу галстука, чтобы его поправить, хотя, конечно, нужды в том не было. — Я очень рад видеть вас в нашей прекрасной средней школе, в этом зале, в этот знаменательный день. Разрешите выразить… что вы, не посчитавшись…

Из-за кулис выглянул старик в ботах. На нем майка спортивного судьи, жутко фирменные штаны, вообще весь пестрел иностранными наклейками. Одна из наклеек была даже на его допотопном боте.

— А Славика нет, — сказал он вполголоса и исчез.

По залу покатился шепоток. «Славика нет, представления не будет, мероприятие срывается!»

Через весь зал уже пробивалась Елена Ивановна, спрашивая каждого:

— А вы Славика не видели? — пробившись к первому ряду, нагнулась к Феде. — Федя, ты Славика не видел?

— Так мы его вчера! — возмутился Федя. — С рук на руки!

— Беги к нему, может, дома. — Елена Ивановна взошла на сцену, на цыпочках прошла к Петру Никаноровичу, тихонько шепнула ему что-то на ухо.

— У нас в программе… — продолжал свою речь Петр Никанорович. — Программа, м-мм… у нас большая, в двух отделениях. А сейчас мы предоставим слово…

Федин папа начал медленно приподниматься, потому что знал, что первым выступать ему…

Бум! бум! бум! — услышали все глухие, точно из подземелья, удары. И слабый, чуть слышный голос.

— Что такое? — заволновались в зале.

— Ничего особенного, — попробовал успокоить всех Петр Никанорович. — Это, вероятно, в подвале. Славик, видимо, Смирнов. Забрел случайно. Детская шалость, не более. Сейчас, товарищи, я его приведу. — И он шагнул в глубину сцены, где была дверь в коридор.

Поднялся шум, крики: какой-то подвал, дети, которых там запирают… Во что, спрашивается, превратили школу?!

Петр Никанорович вернулся на сцену не один — впереди, оставляя мокрые следы, шлепала гопкомпания.

— Форменное безобразие! — заругался Силыч, снял шляпку — с нее пролилась вода, принялся рукавом чистить ее. — Во что превратилась моя резиновая шляпка?! А мой плащ?! Мой новый, мой гуммированный плащ! А мой ревматизм?! А моя любимая подагра?! Заперли на всю ночь в подвале больного человека, мож-скать, лучшего выпускника гимназии!…

— Я в милицию буду жаловаться! — заявил Большой Гоп, отряхиваясь и поднимая отчаянную пыль.

— Шуточки! — сказал Тюлень.

Кто в зале смеялся, а кто и сочувственно роптал.

— Товарищи, проходите в зал, — сказала гопкомпании Елена Ивановна, — здесь у нас президиум.

— Покорно благодарим, не беспокойтесь, — сказал Силыч, — мы здесь останемся.

— Да, но тут и стульев для вас нет, — замешкался Петр Никанорович.

— Кто-нибудь! — скомандовал старик в ботах. — Стулья! — И передаваемые из рук в руки два стула поплыли над рядами, скоро они были поставлены рядом с Загниленом, тщательно покрытым темной материей. На один сел Большой Гоп, на другой — Силыч.

— А мне два стула? — сказал Тюлень. Стульев больше не было. — Ах, так! — обиделся Тюлень и принялся надувать свой резиновый матрас. Надул и сел на него.

— Дорогие друзья, — снова начал Петр Никанорович. — Я тем не менее очень рад видеть вас, собравшихся в нашей прекрасной средней школе на встречу…

— Надобно все-таки уточнить, прекрасной или средней?

В зале возникло какое-то движение. Это пробирался к сцене Федя.

— Нет Славика, — сообщил он. — Нигде нет.

— Я должен извиниться за некоторую неорганизованность, — сказал Петр Никанорович, — нет главного участника представления, поэтому приходится на ходу перестраивать сценарий…

Гопкомпания загудела, загудел кое-кто и в зале.

— А может, он здесь, мальчонка-то? — сказал Силыч и сбросил с Загнилена покрывало.

Все так и ахнули.

Стало темнее, бившее в окна солнце вобрало лучи, ушло в тучу.

— Музыку! Почему не включают музыку?! — раздался усиленный мегафоном голос Елены Ивановны.

Включилась музыка, но, видимо, не на те обороты, замедленная, страшная. Тут же и выключилась, а вместо нее — бодренький спортивный марш.

— Это, если так можно выразиться, сюрприз! — сказал Петр Никанорович.

— Ужас-то какой, господи! — воскликнула Диана Владимировна.

— Привет, дракоша! — сказал Большой Гоп и чмокнул Загнилена в одну из его тыкв. — Здорово мы от тебя драпанули! Это Силыч пошутил, сантехников, говорит, ты, сантехников… Но ты ведь наш? Наш.

Разглядывавшие Загнилена взрослые и дети действительно отмечали между тем, что он здорово похож на гопкомпанию. Одна голова походила на голову Большого Гопа, другая — на голову Силыча, третья — на голову Тюленя.

— Товарищ! — сказала в мегафон Елена Ивановна. — Перестаньте жеваться, вы все-таки в президиуме.

— Эт вы мне? — переспросил Тюлень.

— А кому же?

— Понял, — скромно сказал Тюлень и действительно перестал жеваться. Но тут же повалился на свой резиновый матрас и захрапел.

— Отлично, — сказал Петр Никанорович, потирая виски. Конечно, мероприятие складывалось далеко не лучшим образом, и любой другой на его месте растерялся бы, но то другой — не Петр Никанорович. — А теперь перед нами выступит… — как ни в чем не бывало сказал он…

Папа Феди Елкина начал привставать, впрочем, довольно нерешительно.

— Нет-нет, — остановил его Петр Никанорович.

Тогда встала со своего стула Диана Владимировна.

— Дело в том, — остановил он и ее, — что некоторым тут не терпелось сказать о себе несколько слов. Что ж, мы готовы выслушать. Выслушать и сделать свои выводы. — И он выразительно посмотрел на Силыча.

— И скажу, — Силыч снял свою резиновую шляпку, набросил ее на одну из голов Загнилена, более всего походящую на его собственную, поплевал на ладонь, пригладил жиденькие, напоминающие паклю волосы, закинул ногу на ногу. — Скажу, мне сподручно. Приходилось, мож-скать, в ЖЭКе при небывалом стечении народа. Значит, так: раньше жизнь была трудная. Никакого тебе газа — писчу готовили на кострах, о водопроводе и канализации только мечтали. Вопче, жили в пещерах. Помню, бывало, пойдем на мамонта…

— Слышали! Сто раз слышали! — закричали из зала.

— Лучше скажите, когда кончатся перебои! — сказала Елена Ивановна. — Мы вас спрашиваем.

— Скажет, — засмеялся Большой Гоп, — ему не первый раз отвечать.

— Скажите прямо, когда кончатся перебои! — требовали из зала.

— С какого числа? С понедельника или со вторника?

— Отвечайте, что вы мямлите?! — сказала Елена Ивановна.

— Чтобы все слышали, — сказал Петр Никанорович. — Что, язык проглотили? — теряла терпение Елена Ивановна. — Отвечайте!… Обещаю, что… Ну…

— Тюлень, — подтолкнул ногой Силыч спящего Тюленя. — Отвечай, тебя спрашивают.

Тюлень приоткрыл один глаз, достал из-за пазухи горох.

— Что тебе?

— Тебя просят рассказать, за что наградили медалью.