Дарители - Мария Барышева

— Почему… почему… не могу… — она хрипло, без слез, зарыдала. Тогда он снова провел ладонью по ее лицу, и в раскаленные от боли глаза снова протекло немного жизни, но ее было меньше, все меньше, и Схимник вдруг отчетливо осознал, что ему придется ее убить — такое больше не могло продолжаться.

— Только… не развязывай… тогда… могу… убить… — просипела Вита и снова исчезла, сменившись хихикающим и гримасничающим кошмаром. От этих слов Схимника передернуло, и он вдруг вспомнил, как, скорчившись на баскаковском диванчике, трясся и мямлил в пьяном ужасе Сканер. Его захлестнула знакомая растворяющая ярость, и он схватил Виту за оттянутые назад плечи, словно собираясь силой вытрясти из нее из нее то, что

выпрыгнуло из письма?

убивало ее, и раздавить тут же, на усыпанном бумагами полу.

— Вернись немедленно, слышишь, вернись, не смей сбегать, скажи мне, где она, ты же сейчас умрешь, если я ее не найду, скажи мне, где она!!!

— Она… в… в… — челюсть Виты дернулась, и она зашипела от нового приступа боли и забилась, звякая наручниками. Схимник наклонился к ней, но тут в дверь снова позвонили, и он, выпустив Виту, обернулся. На этот раз звонок был другим — не гневным и требовательным, а осторожным, нервным и каким-то нерешительным, словно нажимавший кнопку звонка так и не понял до конца, стоило ли ему вообще это делать.

Схимник бесшумно, стеной проскользнул к входной двери, держа в руке пистолет. Минуту он стоял, прижавшись плечом к косяку, и вслушивался в шорох и едва слышное дыхание на лестничной площадке, потом мельком взглянул в глазок, тут же щелкнул замком и распахнул дверь, даже не потрудившись убрать пистолет. Тот, кто стоял на коврике перед дверью, уставился на него с ошарашенным ужасом и дернулся было назад, но Схимник схватил его, и человека словно всосало в полумрак коридора. Дверь за ним захлопнулась, пустив по подъезду гулкое эхо.

* * *

…больно, как же больно, кажется, что горит каждая клетка моего тела… пылающая кровь, легкие превращаются в пепел, волос давно нет… обугленный череп… все в огне… я вижу — мое тело сгорает — снова и снова, до бесконечности… неужели это никогда не кончится… я ненавижу свое тело… ненавижу… как больно… то чувствую боль, то сама становлюсь болью в чем-то, а то, что осталось от моего тела, где-то далеко… я им не управляю… это делает кто-то другой… я словно в ожившем костюме, и он горит… горит… это демон… я в нем… я растворяюсь в нем… я хочу умереть, чтоб не было больно… и он хочет, чтоб я умерла, но потому, что ненавидит… убейте меня, пожалуйста убейте меня!.. ты кажешься таким холодным… таким прекрасно холодным… дай мне своего холода… не уходи… ты правильно сделал, только не развязывай… он убьет тебя… я убью тебя… я… он…я…мы… горят глаза, испаряются… плохо вижу… не могу больше… пусть все кончится… кто я?.. да, вот так, ледяные руки… только не говори ничего… каждое слово, как бензин, вспыхивает… только горячее… слова горят… руки… так много лучше, только ниже, где шея… тебе не понадобится много усилий… заморозь меня… погаси… куда ты?!.. не уходи… да… когда это кончится…от меня уже остался один пепел… странно, что пепел еще живет, дышит и тянется к чужим рукам… какой толк?.. меня все меньше… не бросай меня так… но ее не зови… или она останется здесь… потеряется… куда я пропадаю?.. не помню, кто ты… и память сгорела?.. не уходи… горю… мама… кто?..

VI

Наташа была настолько ошарашена, когда вместо Виты на пороге квартиры вдруг жутким нереальным видением возник Схимник, что даже не пыталась кричать и сопротивляться, и, когда он уже с грохотом захлопнул за ней дверь, застыла в коридоре, прижавшись к стене, почти не дыша и впившись глазами в пистолет в руке повернувшегося к ней человека.

Она ушла из больницы после обеда, но долго бродила по городу, сидела в парке, потом в каком-то открытом кафе, все никак не решаясь вернуться домой. Наташа была почти уверена, что квартира пуста — Вита, оставив ключи у кого-нибудь из соседей, уехала — и, в принципе, правильно сделала. Сообщение о телефонном звонке, которое ей передала медсестра несколько дней назад, успокаивало мало, к тому же если Вита не появляется по причине болезни, то лучше было думать, что она уехала, чем настолько серьезно заболела. Несколько раз она собиралась позвонить ей, но так и не решилась — после всего, что случилось, Вите лучше было бы от нее отдохнуть, кроме того, до сегодняшнего дня Наташа чувствовала себя неважно — болела голова, ныл ушибленный машиной бок, по ночам мучили кошмары, и поэтому спала она очень мало, отчего днем ощущала себя совершенно разбитой. А еще… А еще была жажда. Голод. Холодный огонь. Дорога, теряющаяся в густой сладкой тьме, по которой так хотелось пойти. Вокруг были люди, постоянно были какие-то люди, множество Вселенных, в которые хотелось заглянуть, которые хотелось изменить, из которых хотелось извлекать нечто и запирать это в картинах, потому что

она всесильна

она должна приносить пользу, потому что ее дар должен использоваться, потому что

ты взойдешь на великую вершину, доселе никем не познанную, ты уже поднялась много выше, чем я…

она должна что-то понять

Ты дала нам силу. Скоро ты сможешь дать нам и жизнь…

и она уже очень близко. Мысли, мечты и желания затягивали, но Наташа старательно душила их и душила неволинское бормотание где-то в глубине ее сознания. Она обещала. Она не сдержала ни одного обещания, которые давала с тех пор, как все началось, и ей хотелось выполнить хотя бы это. Но был ли в этом смысл? Вита уехала, а сдерживать это обещание для себя…

Однажды ты можешь не вернуться, ты можешь просто исчезнуть…

…еще одна-две картины — и тебе конец, понимаешь?!

И рисовать ты будешь не ради мести или ради помощи кому-то, ты будешь рисовать только ради самого процесса. И я не знаю, что тогда с тобой будет и что ты тогда натворишь, мне страшно даже подумать об этом! Потому что я не знаю, кто ты сейчас!

Конечно, рисовать было больше нельзя. И не из-за того, что с ней происходит или произойдет в будущем, а из-за людей. Никто больше не должен погибнуть из-за нее. Она не должна допустить, чтобы стал явью тот страшный сон, в котором была Надя и множество молчаливо стоящих людей — живых и мертвых, упорно и безжалостно смотревших на нее, обвинявших ее в ее собственном существовании. Она не должна допустить появления новой Дороги. Картин больше не будет никогда — ни по каким причинам, ни за какую цену — пусть золото или чья-то жизнь, пусть даже дорогая и близкая. И Слава, и Вита правы. Другое дело сможет ли она это сделать, если она теперь уже не одна. И если теперь ее уже гораздо меньше?

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});