Во что я верую - Пьер Шоню

Остается упомянуть Потоп и Вавилонскую башню, заключенные в сокрытой части нашей культурной памяти.

Если первородный грех — наша исключительная участь, то Потоп вездесущ. Он обнаруживается повсюду вместе с памятью о великих природных катастрофах. Он вездесущ, но его смысл правильно прочитывается в рассказе о происхождении бытия. И больше нигде.

Потоп напоминает о зыбкости природного равновесия на земле[CIII]. Человек находит себе место в таком тонком слое возможностей физического мира, что любой пустяк может поставить всё под вопрос. Великие климатические колебания четвертичного периода, незначительное повышение содержания углекислого газа в атмосфере приводят к появлению к исчезновению целых материков; привычный порядок на планете нарушается из-за температурного сдвига на 1 °C(а именно таков масштаб колебаний в исторический период); колебание в 10 °C может вызвать потрясение и гибель нашей планеты. Были и другие потопы. Достаточно того, который пережили вавилоняне и который получил истолкование в Библии. Потоп — это вызов случаю. Он напоминает о том, что соединение условий, сделавших возможной жизнь на небольшой планете при одной из периферийных звезд, оказалось таким вызовом; что оно стало чудесным проявлением божественного всемогущества; что за наличие столь хитроумного фильтра в виде верхних слоев атмосферы, пропускающих из всего космического излучения только то, что необходимо для жизни, нам следует возносить больше благодарственных молитв, чем бывает радуг на небе после дождя; что в великой химии природы сказывается воздействие охватывающей нас невидимой руки. Но история Ноя, уцелевшего после великого бедствия, значит куда больше, чем сам Потоп.

История Потопа, равно как и предшествующая ему история Каина, убийцы Авеля, подчеркивает, как далеко может зайти зло. Проникнув в любое общество, зло вырывается наружу. И не забудем, что в числе способов передачи лучшего и худшего, находится и плотское совокупление. Короче говоря, добрые соединялись с дочерями злых. «Тогда сыны Божий увидели дочерей человеческих, что они красивы, и брали их себе в жены, какую кто избрал» (Быт 6: 2). Так как на кровосмешение пал подразумевающийся запрет, что всячески подчеркивает Клод Леви-Стросс[CIV], то перед обществами открылось две — и только две — возможности брачной стратегии.

Либо страх перед кровосмешением распространяется на всех родных и близких (охотники, собиратели растительных плодов; и то же наблюдается в латино-христианском мире средневековья), и тогда верх берет выбор, проявившийся при похищении сабинянок и женщин намбиквара: в жены берут посторонних женщин, сыны Божий сочетаются браком с дочерями людей. Либо же верх берет страх перед утратой основных ценностей, и, начиная с Авраама, сыны Божий отправляются в страну Ур за кузинами, которым отходит какая-то часть того же наследства. Экзогамия, с одной стороны, эндогамия — с другой. Впервые, не напрямую, а весьма ограниченным образом стала осознаваться необходимость осторожности при плотском соединении. В той мере, в какой соединение мужчины и женщины стало восприниматься как глубокое и всеохватное, оно уже на начальном этапе предполагало общность духовную по меньшей мере в такой же степени, что и взаимное плотское проникновение. Таким образом, составители библейского текста исходят из мысли о том, что столь трудно обнаруживающееся правило эндогамии — недавнего происхождения и что оно установилось лишь в результате тяжко доставшегося опыта[CV].

Итак, с самого начала история Ноя достигает уровня того, что станет одной из черт Искупления. Возникает необходимость в отборе, в отделении, на первом, примитивном этапе, плевел от пшеницы (людям, жившим с 12 000 до 9 000 г. до Р.Х., т. е. в эру эпипалеолита, потребовалось, стало быть, три тысячелетия для того, чтобы научиться делать это надлежащим образом); в отделении скверных помыслов от благих. Такой отбор совершается внутри каждого из нас. Внутри времени отбирается то, чему суждено пребывать в Вечности. Так вот, Потоп следует отнести к самой отдаленной археологии спасения[183], поскольку с ним, во всей полноте, серьезнейшим образом встает вопрос о необходимости отбора.

Потоп напомнил о том, что Природа — это чудо; что опираться на Провидение можно лишь признавая его. Земная экологическая ниша — одно из чудес вселенной. Признав это, нам, может быть, удастся сделать отсюда кое-какие практические выводы. Потоп напоминает о необходимости отбора. Чем позже вы им займетесь, тем мучительнее он окажется. Как и при хирургии рака. Хирургия Потопа запоздала и немало навредила. Законное половое влечение сынов человеческих Сыны Божий поставили впереди своих ценностей (неприятие убийства). Такое пренебрежение нашими свободами влечет за собой еще одно, третье, божественное вмешательство в эволюционный процесс Сотворения мира (меч огненный, Каинова печать, Потоп). Приостановив на миг свое Провидение, открыв дорогу резким климатическим колебаниям, Бог возвращает человеческий процесс на положенный ему путь — ценой, разумеется, значительных потерь. Потоп — это иносказание. Он призывает вас только к одному: не рассматривать первые триста пятьдесят веков после могилы, все тридцать пять тысячелетий предыстории как неразличимое взаимодействие слепых сил. Потоп множествен. Даже замолкнув, Бог не отходит в сторону, не оставляет своим вниманием. Потоп — это третий урок.

Четвертый урок — это выбор. Отбором Бог не может заниматься в полном одиночестве. Отбор, производимый Богом, приводит к тому, что выбран был Ной. Избранность Ноя рассматривается как иносказание. Она означает, что под градом насмешек в дело странным образом пущен предмет, на первый взгляд ни к чему не годный. Выбор Ноя — это деяние, продиктованное верой в некий внутренний голос, положиться на который можно разве что вслепую; это — предпочтение, отданное долгосрочной перспективе перед краткосрочной. Вот почему история Ноя оказывается, помимо своих космических вовлеченностей, еще и первым недвусмысленным ответом Веры на план спасения, предложенный Богом.

* * *

История Вавилона повествует о долгом цикле Предшествования. Он приводит нас в Месопотамию огромных зиккуратов[184]. Разумеется, тут напрашивается аллегорическое истолкование.

Сбивчивая память об этом событии отсылает нас к началу неолита, к опьянению, вызванному первым полетом мысли — результатом появления множества людей, все шире распространяющейся возможности взаимного общения. Разве стремительный рост накоплений в области культуры, начавшийся с того времени, когда в пастушеско-земледельческом обществе стало возможным сосредоточение в одном месте трех, четырех, пяти тысяч человек, общающихся между собой, не открыл путь самым дерзновенным надеждам? Между первым зиккуратом и зондом, пролетающим сквозь кольца Сатурна, прошло от силы пять тысячелетий; сорок тысяч лет отделяют Вавилонскую башню от первой могилы. Невелик путь, отделяющий нас от головокружения, испытанного строителями Вавилонской башни; о нем говорят объективные данные.

Глава 11 книги Бытия созвучна последним стихам главы 3. Точно так же замысел вавилонян — повторение изначального умысла, но только получившее бесконечно большую социальную связанность. Взобраться на дерево познания, построить башню высотой до самого неба — разве это не означает самым очевидным образом стремления вознестись на Небеса, то есть попытки, предпринятой личностью или обществом, своими силами приобщиться к судьбе, причастность к которой смутно, под взглядом смерти, ощущает в себе любой человек? В стихе 11:6, как и в стихе 3: 22, Бог, кажется, принимает эту угрозу всерьез, как если бы этот умысел человека и впрямь был опасным для Бога. В книге Бытия (3: 22) сказано: «Вот, Адам стал как один из Нас… и теперь как бы не простер он руки своей, и не взял также от дерева жизни, и не вкусил, и не стал жить вечно». Точно в таком же духе звучит стих 6 главы 11: «Вот, один народ, и один у всех язык; и вот что начали они делать, и не отстанут они от того, что задумали делать».

Как в одном, так и в другом случаях одна и та же угроза нависла над человеком, а значит, и над Богом, ибо Бог умышляет спасти, вывести за пределы смерти, за пределы сферы времени, то есть сферы свободы, которая оказывается еще и сферой смерти, все эти проявления самосознания, ставшего сознанием смерти, ибо они вполне способны зайти так далеко, что всё станет необратимым. Как при уходе из Эдема, так и в Вавилоне Бог использует вторжение в сферу истории. Первый случай упоминается символическим образом, оставляя открытой дверь для всяких возможностей. Второе событие, возможно, связано с одним законом истории: эффектом массы. Дробление языков, внезапно обнаруживающаяся невозможность общения показывают, что для получения большего результата не всегда достаточно добавлять, приумножать, умножать. Замысел терпит неудачу, поскольку не было принято во внимание структурное изменение — следствие изменения уровней. Вновь обратившись к тексту, мы читаем: «И рассеял их Господь оттуда по всей земле; и они перестали строить город» (Быт 11: 8), — обнаруживая, таким образом, непредусмотренное последствие: они были рассеяны, и значит, техническая эволюция строителей башни, несмотря на неуспех в достижении поставленных ими перед собой целей, стала известна и другим людям, и другим культурам.