Безголовое дитё - Светлана Георгиевна Семёнова

Там "лютый" гуляет. А в доме тепло и уютно. "Ну почему моя мама не сказала мне такие стихи, а грубо толкнула под стол? Ну почему она такая?»

Тут дверь нашей комнаты приоткрылась и выглянула мама. Она ласково обняла меня за плечи и втянула в комнату. Опустившись передо мной на колени, осторожно сняла с меня пальто, шапку, валенки. Я стояла перед ней как неживая, опустив глаза в пол. Когда я подняла глаза, то увидела её заплаканное лицо. По щекам катились крупные слёзы.

— Ветунька моя родненькая, дытынко моя! — заговорила мама каким-то утробным голосом, — Опять я не сдержалась, опять обидела мою крошечку! Не могу я! Не хочу я идти в театр! Не хочу я играть эту Варку! Мне всё обрыдло! Я так устала! Я ненавижу этот проклятый театр! Хочу бросить, уехать к чёрту на кулички! К ма-а-ме хочу!

— Так давай уедем к Бабуне… — прохрипела я, вытирая слёзы на маминых щеках.

— Да! Да! Каждый день хочу бросить этот проклятый театр! Я не-на-вижу его… Но, Ветунечка, ты не по-ни-ма-ешь! Я жить без него не могу! Это Молох! Страшный прожорливый Мо-лох! Он не от-пуска-е-ет!

— Кто этот Молох? Я его знаю? — удивилась я незнакомому имени.

— Слава богу, не знаешь. Он отнимает родителей у детей!

— А ты не ходи к нему, — в страхе прошептала я.

— Не могу, надо идти, надо собираться… Пора… Сегодня "Бесталанна"…

Мама надела ботики, пальто, голову обернула белым вязаным платком, набросила на плечи чернобурку, схватила ридикюль и направилась к двери.

— Не уходи, мамочка! — крикнула я и схватила её за рукав.

В тот момент мне показалось, что мама прощается со мной, и я её больше никогда не увижу.

— Нет, нет! — пробормотала мама. — Это исключено. Надо идти. Зритель придёт… не отменять же спектакль… — мама обняла меня, поцеловала в лобик, — Что ж поделаешь, если у тебя такая мать… бесталанная. Да, это я "Бесталанна". Когда вернусь, чтоб ты уже спала, — и мама скрылась за дверью.

Последние слова мамы немного обрадовали меня. Значит, она пошла не к Молоху, а на спектакль. Значит, она вернётся после спектакля. Сыграет свою поганую Варку и вернётся ко мне. А я не буду спать. Буду лежать с закрытыми глазами, ждать её.

На столе стоял стакан остывшего молока и два больших глазированных пряника на блюдце. На электроплитке в сковородке поджаренные с луком рожки. Рожки я не стала есть. Молоко с пряниками выпила с удовольствием.

На дворе совсем стемнело. В стёклах окна отражалась наша комната и тусклая электрическая лампочка, свисающая с потолка на длинном проводе. Сидя за столом, я часто вечерами разглядывала это отражение; видела себя с большим бантом на голове, размахивала ручками, шевелила пальчиками, показывала окну Тамилу в разных позах. "Крутила кино" — однажды сказала мама, застав меня за этим занятием. И вдруг я увидела в мутном отражении комнаты на фоне двери чьё-то незнакомое лицо. Я обомлела, боясь пошевелиться. Кто-то сзади смотрел мне в затылок. Неподвижно и пристально. Я тоже пристально уставилась в отражение. Почувствовала, что волосы на затылке шевелятся. Немного сдвинув голову вправо, я заметила движение страшного лица. Показалось, что оно растянулось в улыбке. Будучи уже взрослой и вспоминая этот случай, я поняла, почему лицо пришло в движение: стёкла нашего окна были волнистые и когда менялся ракурс, отражение искажалось. В детстве этого свойства волнистого стекла я не знала.

"Это он… Молох! Это про него говорила мама. Он отнимает родителей у детей, — молнией пронеслась в голове догадка, — Он пришёл за мамой. Хорошо, что она ушла".

Сжав в руке стакан, я резко развернулась и изо всех сил швырнула его в сторону двери. Стакан, громко ударившись о дверь, отлетел на середину комнаты и раскололся на две части. Долго смотрела я на старую коричневую дверь с облупившейся краской и не понимала, куда девался Молох. Затаив дыхание, на цыпочках подошла к двери и быстро повернула ключ в замке. На дрожащих ногах еле-еле доползла до дивана и рухнула на него без сознания.

Проснулась от громкого стука в дверь и маминого возбуждённого крика:

— Ветуня! Открывай! Ты слышишь? Открой дверь…

Ничего не соображая, сползла с дивана и повернула ключ в двери.

— Доченька моя, — мама прижала меня к холодному и мокрому от растаявшего снега пальто, — что с тобой? Почему заперлась? И не разделась?

Я уткнулась в мокрый мех чернобурки. Холод меха освежил меня, и я окончательно проснулась. Захотелось всё рассказать маме.

— Всё, всё, мамочка, не бойся. Он приходил за тобой, а я не забоялась и кинула на него стакан. Тогда он забоялся и убежал.

— Кто приходил? Жорж? Так он был в театре. Он же занят в спектакле… Ничего не понимаю…

— Не Жорж! А Молох! Я ка-ак развернулась, ка-ак дала ему по башке стаканом… Он сразу убежал… а я закрыла дверь на ключ.

— Ладно, хватит глупости молоть. Разбила стакан и придумала чёрте что… Фантазёрка… Раздевайся и в постельку, — мама встряхнула чернобуркой, и брызги разлетелись по комнате.

А мне так хотелось, чтоб мама пожалела меня, похвалила, поужасалась со мной. А главное, чтоб поверила… чтоб прижала меня к груди, чтоб я унюхала запах грима, который я так любила вдыхать, когда она, придя со спектакля, наклонялась над моей кроваткой, проверяя, сплю ли я. А она… ей стакан дороже.

ПРАЗДНИКИ

Пытаюсь свои воспоминания раскладывать в хронологическом порядке. И вдруг понимаю, что куда-то исчез Новый год… Наверняка в нашем доме была ёлка. "Шишка" Анатолий Василич не мог оставить детей без ёлки. Вспоминается только один эпизод, который относится к Новому 1945-му году. Я стою у огромного стола. Пальцы слипаются от мучного клея. Стараюсь вдеть кусочек бумажной ленточки в колечко длинной цепи, состоящей из множества разноцветных бумажных колец, и склеить концы. Зелёная бумажная ленточка липнет к пальчику, я никак не могу с ней справиться. Генка разрезает ножницами газету на длинные ленты. Витюнчик красит эти ленты акварельными красками. Краски принесла Жанна. Пацаны смеются надо мной, а я "нервичаю". Потом сразу — наряженная ёлка, обвитая разноцветной