Дай Андрей Поводырь в опале. - Неизв.

Пока же город наполнялся бумажками с витиеватыми подписями. Мои векселя учитывались, и под их обеспечение выписывались другие - на меньшие суммы, которые шли в оплату труда работников. Те снова делили долги на части и оплачивали ими покупки в лавках. И так до бесконечности, пока вся эта макулатура не будет обменена на настоящие хрустящие ассигнации Государственного банка Российской Империи.

Благо, местным обывателям было не привыкать большую часть дел вести в долг. Кое-кто даже умудрялся заработать, разменивая векселя не слишком авторитетных купцов, на те, что вышли из-под пера торговцев известных своей порядочностью.

Потом денег хватать перестало. Снова и снова я пересчитывал столбики цифр, и каждый раз убеждался, что уже даже слегка перепрыгнул виртуальную планку в шестьсот тысяч. И что самое печальное - при наверняка успешно работавшей в пригороде столицы фабрики канцтоваров, о своих доходах я мог только догадываться. Отец писал редко - он все еще пребывал в Верном, присматривая за медленно и трудно поправляющимся Морицем. И, по понятной причине, больше не радовал меня сведениями об увеличении моего счета.

У Васьки Гилева, весьма успешно торговавшего товарами вывезенными за лето из Кош-Агача, было немного моих денег - доля с "подпольного" серебряного рудника, но он даже в письмах писать о величине суммы писать побаивался. Казна многое может простить, но только не самовольную добычу и вывоз за границу драгоценных металлов. Сам бийский купец в Томск пока не собирался - занимался пуском суконной мануфактуры, и приказчикам большие деньги не доверял. Остальные же мои проекты средства из меня только тянули, обещая прибыли в светлом будущем.

В итоге, когда потребовался очередной платеж, я рассудил, что за конец зимы и весну канцелярия принесла мне никак не меньше пятидесяти тысяч. И выписал очередное обязательство - нужно было срочно выкупить доставленное в Томск продовольствие для датчан. Понятно, что рано или поздно принц Ольденбургский мне эти траты компенсирует, но в долги влезать оказалось неприятно.

После, подумал, что к осени, когда Госбанк откроется и мне станет известно состояние счета, папочки-скоросшиватели и скрепки с кнопками еще тысяч хоть сорок, но принесут, и решительно подмахнул очередной вексель.

Потом сгорел один из застрахованных в моем страховом обществе дом, и понадобились деньги на выплату погорельцам. Я уже не сомневался. Неужели мой собственный на треть банк откажет в кредите...

Была у меня мысль, как обеспечить этот самый заем в Томском Промышленном банке. Но прежде нужно было хоть примерно знать, сколько именно монеток мне бийский купец в клювике готов принести. С одной стороны и деньги нужны - ужас как. С другой - и поучаствовать в деятельности Гилева хотелось.

Василий Алексеевич меня не забывал. Письма я с двухнедельной периодичностью от него получал. Знал, что в этот сезон, невероятно обогатившийся торговец, в Чуйскую степь сам не поехал. Приказчиков отправил. Дело разрасталось, и требовало присутствия главы торгового дома в "штабе". Весной еще, в одном из посланий, хвастался, что только в Ирбите наторговал на шестьсот тысяч. Причем шерсть вообще себе оставил, как сырье для шерстяных тканей. А чай и искусно выделанную китайскую посуду в Томск для перепродажи отправил.

Вот и думай, как хочешь. Что из этих товаров на наше общее, уворованное из недр Империи, серебро закуплено, а что на деньги Гилева? Мне ведь чужого-то не нужно. Мне и так каждый пятый рубль с общих дел шел. Но хотелось думать, что из тех, ирбитских, шестисот, хотя бы сто тысяч - точно мои.

Ну, может быть, чуть меньше. Я Василия за моей медицинской лабораторией, которая окружной больницей официально называется, присматривать попросил. Чтоб у господина Дионисия Михайловича Михайловского ни в чем нужды не было.

Тут позволю себе еще одно отступление, раз уж речь о медицине зашла.

Я уже, кажется, говорил, что Стоцкий навел порядок в пересыльном остроге. Наладил учет и распределение арестантов и ссыльнопоселенцев. Завел картотеку. Выяснил кто какими талантами обладает. Молодец - нечего сказать! Я уже Дюгамелю и представление на повышение Фелициана Игнатьевича в чине отправил.

Ну так вот. Среди "врагов народа" обнаружилось масса интереснейших личностей. Парочка железнодорожников - специалистов по водоснабжению, десяток недоучившихся студентов, четверо типографских мастеров. И в том числе - Флориан Петрович Зацкевич - Варшавский врач-акушер. Учитывая страшенный дефицит в губернии людей с медицинскими знаниями, этого я сразу велел из общих бараков перевести в сравнительно комфортабельную камеру Тюремного замка, и потребовал его личное дело. Нужно же было выяснить - могу я доверить здоровье людей Зацкевичу, или он маньяк какой-нибудь.

Слава Богу, ни маньяком, ни бунтовщиком акушер не был. В его аптеке в Варшаве полиция обнаружила небольшую химическую лабораторию, и доктор не сумел внятно объяснить назначение некоторых веществ, по мнению исправников, смахивающих на взрывчатые. Флориана Петровича обвинили в пособничестве сепаратистам, и в том, что он будто бы занимался изготовлением для них бомб. Судили скорым военно-полевым судом, и приговорили к поселению в Сибири на пятнадцать лет.

Встретился, поговорил. Тот сначала даже верить не хотел, что мне именно правда нужна - очень уж любопытно стало что же такое этакое он в аптеке варил. Да еще и похожее на взрывчатку. Оказалось, доморощенный химик всего - на всего исследовал лекарственные свойства нитроглицерина.

Ну, да, - пожал я плечами. - При стенокардии - первейшее средство. В мельчайших дозах и с глюкозой. При некоторых других сердечных болезнях - тоже...

Чем вызвал у варшавского "химика" натуральнейший шок. Мне кажется, он и вдыхать перестал.

Только использовать средство с осторожностью великой следует, - продолжал "добивать" я изобретателя. - Особенно господам с пониженным артериальным давлением.

Помилуйте, Ваше превосходительство, - выговорил Зацкевич, когда снова начал дышать. - Но откуда же вам это известно?

Читал где-то, - отмахнулся я. - У меня, Флориан Петрович, знаете ли, отличная память.

В общем, экспериментатор в числе прочих ссыльных отправился на одной из барж в Бийск, только там должен был и остаться. Как раз в больнице Михайловского. Я и письмо старому доктору не поленился с варшавским химиком передать. С рекомендациями, так сказать. В том числе с прямым приказом изготовлением нитроглицерина не баловаться. Мне еще катастроф не хватало.

Как-то незаметно наступило лето. Я и заметил-то смену сезонов только, обнаружив однажды отсутствие верхней одежды посетителей моей приемной. Сам за пределы усадьбы уже месяц как не выходил. И некогда было, и некуда.

Но вот вернулся Штукенберг с Волтатисом, и вытащили меня из уютного затворничества. Заставили-таки, ироды, сесть в седло, и отправиться сначала к берегу Томи, а потом, на юго-восток, за кирпичные заводы, на луг, где со следующего уже года должен был начать строиться вокзал и товарная станция. И, наконец, еще дальше, по не слишком популярной грунтовой дорогой, в сторону близлежащей деревни Санино - первому полустанку будущей железной дороги Томск-Ачинск.

Но быстро выяснилось, что вся эта прогулка, ничего общего с заявленными "ознакомительными" целями, не имеет. У двух как-то подозрительно спевшихся инженеров было ко мне деловое предложение.

О Павле Григорьевиче фон Дервизе мой Герочка только слышал. Молодой Лерхе едва-едва поступил на пансион и обучение в Императорское училище правоведения, когда Павел Григорьевич его уже закончил с золотой медалью. Какое-то время фон Дервиз служил в департаменте по герольдии при Сенате, а с началом Крымской войны, так сказать, по зову сердца, перевелся в провиантское управление военного министерства. Где был замечен и оценен кригскомиссаром Якобсоном. После войны талантливый администратор мог сделать быструю карьеру, но вдруг оставляет государственную службу и принимает приглашение Государственного контролера Николая Николаевича Анненкова заняться организацией строительства Москово-Саратовской железной дороги. Потом, Павел Григорьевич добился концессии на устройство Рязанско-Козловской дороги, которую уже благополучно достраивал.

Главным инженером у Дервиза служил старый приятель Штукенберга, так же выпускник Института путей сообщения, Карл Федорович фон Мекк. Не трудно догадаться, что мой управляющий сносился с более опытным в железнодорожном строительстве знакомцем по поводу Западносибирского железного пути. Особенно, инженера интересовали новинки в технологиях возведения мостов. Все-таки в стране через реки уровня Оби мостовых переправ еще не строили ни разу.

Фон Мекк дал несколько весьма ценных, по мнению Штукенберга и Волтатиса, советов. А так же рекомендовал обратить внимание не только на собственно берега, но и на логистическое обеспечение строительства. Наличие устроенных дорог, населенных пунктов у реки с возможностью оборудования причалов для барж и пароходов. Мои инженеры немедленно признали правоту Карла Федоровича, и отправились изучать выбранные участки рек заново.