Скиф - Николай Коробков

— Конечно, он не сомневался в том, что его предложение, кому бы оно ни было сделано, будет принято, как счастье. Ему ведь совсем чужды наши представления о достоинстве гражданина и твое отношение к богатству. Но что ты ему ответил? — решился, наконец, спросить Никиас.

Эксандр, ходивший по комнате, остановился.

— Поблагодарил за неожиданную честь и просил передать, что могу ответить не раньше, чем посоветуюсь с богами.

— А римлянин?

Он удивился, потом надменно заявил: «Ты знаешь, что боги покровительствуют Адриану; они могут дать только один ответ. Но не заставляй ждать слишком долго».

— Он может быть сильным политическим врагом, — помолчав, сказал Никиас, — и его нельзя раздражать.

— Хуже всего то, что недовольство мной он может перенести и на город. Он может расстроить налаживающиеся отношения с Люцием, и тогда понтийская партия, конечно, возобладает. А после этого скоро наступит конец независимости Херсонеса.

— Да. Получив Ию, он может не оказать никакой помощи; не получив ее — будет вредить наверное.

— Значит, ты думаешь, что следует согласиться, даже не рассчитывая на пользу от этой жертвы? Ты должен дать мне совет, Никиас. Ты можешь рассуждать здесь как гражданин, лучше, чем я.

— Я был когда-то архонтом-эпонимом, — ответил тот. — Но это уже давно миновало. С тех пор я занимаюсь только искусством и философией. Я наблюдаю вещи со стороны и мало верю в их важность. С городом случится то, что должно случиться. Допустимо ли думать, чтобы Ия могла изменить ход истории? Ведь это значило бы изменить непреложность неизвестных нам законов, которые то порождают новые государства, то сокрушают их и стирают с лица земли остатки разрушенных городов.

То, что есть, должно быть. Ты думаешь о гражданском долге; но для тебя он один, для сторонников понтийской партии — другой, для Диомеда, полагающего, что надо лишь собрать деньги и устроить новый набор, — третий. И все верят, что именно они исполняют гражданский долг и спасают город, а другие губят его. Откуда может быть уверенность, что ты прав, а остальные ошибаются? И почему они думают, что предложенный тобою союз с Римом вреден для Херсонеса? И кто из вас в действительности сумеет отстоять свободу? Может быть — никто.

Рассуждая так, я перестаю быть гражданином. Я вообще перестал им быть с того времени, как начал рассуждать. Таким образом, ты видишь, что никакого совета я дать тебе не могу. Мне кажется, что ты будешь более прав, оценивая вещи не с точки зрения политики. Но и в этом я не стал бы тебя убеждать. Потому что — откуда у меня может быть уверенность в том, что я прав?

— Я знаю твои взгляды, Никиас. Но я думал, что ты сегодня найдешь для меня другие слова. Ведь у меня только одна дочь, и я должен решить за нее на всю жизнь. В то же время я должен не забывать о городе. Поговори с нею сам. Может быть, она сумеет разрешить твои колебания. Тогда тебе будет проще определить, нужна ли эта жертва или не нужна, или, быть может, это окажется даже не жертвой, а удачным замужеством. Кто знает мысли девушки?..

— Прощай, — сказал Никиас, вставая, — не буду тебе мешать. Ты увидишь, в следующий раз, когда мы встретимся, ты уже не будешь нуждаться ни в чьем совете.

Эксандр остался в нерешительности.

Конечно, ему самому надо ответить на этот важный вопрос. Ия любит Херсонес, она способна на жертву, но решение не должно принадлежать ей. А может быть, она сама пожелает стать женой Адриана? Ей достанется тогда та баснословная роскошь, и драгоценные камни, и украшения, о которых римлянин когда-то рассказывал ей. Богатство ослепляет. Какая женщина не соблазнится этим?

Но втайне он надеялся, что воспитал дочь не так, чтобы она могла продать себя за богатство.

Наконец он решил переговорить с ней самой и пошел в гинекей.

Ия сидела в своей комнате, склонившись над вышивкой голубого праздничного гиматиона. Эксандр приказал сидевшим вокруг нее рабыням, также вышивавшим ткани, удалиться и сел на выгнутую софу с изголовьем, украшенным вызолоченными фигурами грифонов.

Ия молча взглянула на отца, счастливо улыбнулась и продолжала работать, ожидая, что он скажет. Он смотрел внимательно, и ему показалось, что он видит ее такой в первый раз. Отчего она могла так измениться? В ее всегда прекрасном лице было теперь что-то новое; выражение необычайной мягкости и глубокой женственности придавало особенную прелесть строгому классическому профилю. В каждом движении ее рук, в изгибе шеи, в дыхании, заставлявшем ее грудь обрисовываться под складками хитона, была такая грация, такая весенняя свежесть и молодость, что он вдруг почувствовал смутную грусть.

— Я пришел, — начал он, — рассказать тебе кое-что приятное. Но сначала пойдем, я покажу тебе чудесные украшения, каких у тебя никогда не бывало прежде.

Ия опять улыбнулась.

— У тебя только что были римляне. Это привез кто-нибудь из них?

Он уклонился от прямого ответа.

— Пойдем, сначала ты взглянешь на эти вещи.

У себя в комнате он снял с маленького столика массивный серебряный ларец, покрытый тончайшей резьбой, перенес его на стол, стоявший около окна, и поднял украшенную аметистовой геммой крышку.

— Посмотри, вот ожерелье из редчайших жемчугов; обрати внимание на их лиловатый отлив. Такие тебе, вероятно, никогда не приходилось видеть! Они громадной ценности. Вот браслет; он кажется немного массивным, и обнявшая узел своими крыльями птица слишком велика, но это потому, что он сделан по древнему образцу. А как играют камни!

Эксандр повернул браслет, рассыпавший вокруг себя радужные брызги преломленного света.

— Взгляни на эту диадему из алмазов и рубинов. Это не то, что тоненькая жемчужная цепочка, стягивающая твои волосы. ...

Потом резким движением он высыпал на стол целую кучу сверкающих драгоценностей: колец, фибул, цепочек, перемешивавших мелкие звенья золота с крупными изумрудами и сапфирами.

Ия смотрела восхищенно и несколько испуганно.

— Зачем ты показываешь мне это, отец?

Жрец принужденно улыбнулся.

— Это все принадлежит тебе.

Девушка не понимала.

— Это прислано человеком, желающим сделать тебя своей женой.

Он ожидал, что, испуганная или обрадованная, она непременно спросит: «кто». Но Ия молчала и медленно бледнела. Встревоженный, он захотел ей помочь.

— Что же ты не спрашиваешь имени?

Ее губы вздрогнули. Она сделала маленькое движение, хотела что-то сказать, но промолчала.

— Я не знаю, почему ты пугаешься? Ты ведь даже не можешь себе представить, кто этот человек. — И он закончил поспешно: — это Адриан. Ты будешь самой богатой женщиной Херсонеса.

Она взглянула вопрошающе и укоризненно.

— Ты шутишь, отец?

Эксандр начинал раздражаться.

— Разве кто-нибудь другой может прислать такие драгоценности?

Ия почти обрадовалась.

— Ему-то ты, конечно, не захочешь меня отдать?

— Почему? Тысячи девушек мечтали бы об этом, как о величайшем счастье.

— Но ведь ты сам учил меня не искать такого счастья.

Жрец смутился.

— Не забывай, что богатство Адриана может послужить и Херсонесу.

Ия как будто поняла и сказала резко:

— Так ты хочешь продать меня Адриану за помощь городу?

Он сурово нахмурился.

— Отец может отдать свою дочь, кому находит нужным. Я тебя позвал, чтобы с тобой поговорить. Но я был уверен, что ты умеешь любить родину больше себя.

— Так ты серьезно думаешь о том, чтобы отдать меня этому ростовщику? — И добавила: — Раньше мне казалось, что ты любишь меня.

— Что я люблю тебя, ты знаешь. Но ты сама можешь не понимать, в чем заключается твое счастье.

Ее лицо стало замкнутым и сосредоточенным.

— Я ни за что не выйду замуж за Адриана.

— Даже если это может спасти Херсонес?

— Ты воспитывал меня в любви к городу, и я любила его, потому что любила тебя. Но теперь я вижу, что я была тебе нужна лишь для того, чтобы примести меня в жертву Херсонесу. Ты можешь это сделать. Но я сейчас же отравлюсь или вскрою себе вены.

Ия побледнела. В глазах прыгали мерцающие огоньки. Эксандр по-прежнему сурово смотрел на нее.

— Почему ты так боишься этого?

— Вспомни, что ты сам говорил мне об Адриане. И не забудь, что я отравлюсь не сама, а потому, что ты меня заставил.

Девушка повернулась и направилась к двери. Отец остановил ее.

— Подожди. Ведь ты еще не знаешь, что я ему ответил. Я ничего не обещал ему. Я хотел прежде спросить тебя.

— Разве это было нужно? И для чего ты оставил эти драгоценности? Ты думал, что если я не захочу пожертвовать собой за город, то продам себя за золото?

Эксандр схватился рукой за спинку кресла и почти закричал надтреснутым, обрывающимся голосом:

— Замолчи! Ты не смеешь так разговаривать со мной! Разве я не мог отдать тебя, кому захочу, даже не говоря тебе об этом?

Мелкими твердыми шагами она подошла к нему и сказала презрительно:

— Ты многому учил меня, и я это запомнила. Но ты сам всему этому не верил. Ты говорил о свободе и любви к народу. Но ты говорил также о любви вообще, о совести, о чести. Если бы ты захотел меня убить на пользу государства, я не стала бы возражать. Но ты готовишь мне позор, против которого сам предостерегал.