Завтра нас похоронят - Эл Ригби

— Алан…

Сильва появилась на пороге. Шатаясь, она подошла к нему.

— Не может быть… — шепнула она, глядя на прибор. — Я ведь должна была понять уже когда здесь была та одноглазая. Ну почему…

— Как это выключить? — глухо спросил он.

— Я не знаю.

— Ты должна хоть что-то об этом знать! — почти крикнул он. — Ты его дочь!

От этих слов она задрожала… но кажется, эта слабость была недолгой. С огромным усилием она преодолела её и выпрямилась, пристально глядя на изобретателя:

— Всё, что я знаю, — этой штукой он пугал тех, кого вы называете Котами.

Сейчас он неожиданно вспомнил браслеты на запястьях Джины и Леона. Во время нападения он успел разглядеть их — они были похожи на простые полоски металла с погасшими красными лампочками. Но додумать эту мысль он не успел.

— Послушай, Алан, наша горничная лежит на полу. Она без сознания, ей, наверно, стало плохо. Мне нужно вызвать скорую, почини телефон, папа что-то сделал с ним, и..

Её слова звучали как бред. Алан знал, что за городской чертой Чарльз Леонгард скоро начнёт убивать детей и что она по-прежнему не хочет помогать, чтобы как-то остановить его. Зато она думает о какой-то горничной. Чёртова девчонка. Чем только её накачали, что она…

Странная догадка неожиданно заставила его спросить Сильву:

— У вашей горничной есть дети?

— Есть. Двое маленьких. Они…

Ал взглянул на машину. Белый рычаг. Белая лампочка. Низкая частота — ещё маловато, чтобы убить, но уже достаточно, чтобы заставить отключиться всех взрослых, связанных белыми нитями. Нитями родительской привязанности. Снова он вчитался в надписи на металлическом корпусе, протянул руку к рычагу и…

— Не двигаться, Алан. Не смей ничего трогать.

Изобретатель оглянулся и замер, увидев нацеленное на него дуло пистолета. На пороге стояли Скай и Вильгельм Байерс.

4. Ведьма

Она лежала неподвижно, руки у нее были раскинуты в стороны и зафиксированы на запястьях тонкими металлическими обручами. Чтобы она не смогла вытащить вставленные в вены специальные катетеры с трубками, которые тянулись к двум пластиковым пакетам: в одном была бесцветная жидкость, а другом красная. Сквозь мутную пелену страха она услышала, что это — вещество, которое стимулирует выход стволовых клеток из костного мозга в кровь, а в другом — сама кровь с этими клетками.

В лаборатории был очень низкий потолок. Такой низкий, что ей казалось, будто сейчас он просто на неё упадёт. А может быть… ей так казалось потому, что из неё уже выкачали очень много крови. Она даже не знала, что в человеке её столько.

Она снова прикрыла глаза.

Она не хотела этого. Но ребята — те, кто остался в живых после нападения Котов и не смог убежать, — так испуганно жались к стенам комнаты, что она сама шагнула навстречу Чарльзу Леонгарду. Она не знала, вспомнил ли он её. Нет… не должен был. Едва ли он помнил малышку, которой спас жизнь много лет назад. Дочь его друга, ставшего хуже, чем просто врагом.

— Умница, девочка, — цепкие пальцы сжали её предплечье. — Пойдём. Будет не очень больно.

Она обернулась. Дети молча смотрели на неё. В затравленных взглядах не было благодарности, только ужас. Они понимали, что рано или поздно станут следующими. Но она знала, что если не будет сопротивляться, сегодня никого не убьют. Может быть, и завтра.

Сознание туманилось, с каждой минутой становилось хуже. Карвен знала, что не умрёт — для той операции, которую собирался проводить Леонгард, мертвые доноры были не нужны. Только кровь. Много крови, потому что стадия болезни была очень поздней.

Женщина — лет пятидесяти, лысая, с восковой кожей, обтянувшей острые скулы, — лежала в другом углу большой лаборатории, отгороженном стенкой из толстого стекла. Тоже на койке, тоже в переплетении труб, трубочек, идущих от каких-то аппаратов и капельниц.

Карвен не знала, что впрыскивают ей, она поняла только, что это делают, чтобы потом переливать кровь той женщине. А ещё она услышала, что женщину зовут Долли Свайтенбах и что она жена министра, который выглядел совсем не как министр — какой-то маленький, нервный. Он всё время подходил к стеклу и прикладывал туда ладонь. Смотрел на жену. Леонгарда не было.

Веки опять тяжело опустились. Карвен с трудом пошевелила пальцами — просто чтобы почувствовать, что они ещё слушаются. Ей хотелось увидеть кого-то из друзей — не живых, а призраков. Хотя бы мистера Штрайфа, погибшего пожарного. Он бы обязательно сказал, что боль — это не страшно. Даже если она умрёт. Но у неё не было сил, чтобы сосредоточиться. Мысли расплывались. И она стала думать о папе. О том, что бы она сказала, если бы вдруг увидела его.

Она никогда на него не сердилась. Даже за глупое имя, которое он разрешил ей дать. Аннет. Такое мягкое и воздушное. Она не сердилась и потом — когда он ушёл. Когда не появлялся на выходные или на день рожденья, хотя и обещал. Когда всё-таки появлялся и от него пахло сигаретами и немного — спиртным. Когда ругался с мамой.

Папа просто был — где-то там, в одном с ней городе, на одной планете, — и уже этого ей было достаточно, чтобы его любить.

Он совсем о ней не заботился. Наверно, она была для него такой же обязанностью, как ношение пистолета, а может, даже и чем-то менее нужным. Но он о ней не забывал. И ради возможности пройтись с ним рядом по улице, покататься на колесе обозрения в Пратере или хотя бы поговорить по телефону она готова была отдать все книги и игрушки.

А потом что-то случилось.

Чарльз Леонгард появился на пороге, к нему незаметной тенью шагнул министр Свайтенбах.

— Скоро? — спросил он.

— Ещё немного, — Леонгард приблизился к её койке.

Девочка быстро закрыла глаза, делая вид, что забылась. Неожиданно она услышала, как ученый произнёс:

— Скорее всего, не выживет. Слабая. Если она умрёт, министр, моё предложение…

— Мой порок сердца не требует такой срочной операции, герр Леонгард.

— И всё же подумайте.

Карвен сжала кулаки. Сердце. У неё могут вырезать сердце, чтобы пересадить этому старику! Она не открыла глаз, но почувствовала, как выступают слёзы. Кажется к Чарльзу Леонгарду приблизился своей шаркающей поступью министр и сказал:

— Герр Леонгард, если вы думаете, что я выпущу вас из страны в благодарность за то, что вы поставите мне новый мотор…

— Я не жду этого, министр.

— Славно. Идите готовьтесь. Я ещё побуду с ней.

Скрипнула сначала одна дверь, потом другая. Когда Карвен открыла глаза, Свайтенбах уже опять стоял у стеклянной перегородки и смотрел на жену:

— Не бойся, милая… тебе скоро полегчает. Ты выздоровеешь, я знаю.

Тонкие высушенные пальцы потянулись к нему — девочка отчётливо это увидела. Она чуть повернула голову, от жесткой койки затылок и шею сковала ноющая боль. Карвен опять провалилась в забытье. И опять вспомнила…

…Мама умирала. Она это видела. Видела, как она падает на пол и вцепляется пальцами в свое горло. Как слюна вперемешку с кровью течет изо рта. Аннет кричала и пыталась помочь ей встать, но мама только отталкивала её руки. А ещё она смотрела на неё — так, будто это дочь была причиной таких мук. Диких, немыслимых страданий, от которых тело женщины содрогалось.

— Ведьма! — хрипела Виктория Ланн. — Чёртова девчонка!

А потом внутри неё будто остановился механизм. Мама затихла на полу. Она была ещё тёплой. Аннет плакала. Ей никто ничего не объяснил, но она поняла сама, почувствовала… — если не убежит сейчас, то же может случиться с папой. Ведь может… и она побежала.

Она бежала по улицам и слышала, как в домах кричат люди. Кричат и умирают. Умирали и на улицах. Не все, только некоторые. Ей казалось, что ей просто снится плохой сон. Ничего больше. Просто сон.

— Ты не умрёшь, папа… — шептала она.

Она прибежала на дорожный вокзал и села в автобус — она помнила, что место, куда он идёт, на карте очень далеко от города. Далеко от папы, который давно её забыл и не любит. Она чувствовала: так нужно. Её не хотели пускать без родителей… но она просто дала деньги, и автобус поехал. Маленький и душный, почти совсем без людей. Зато те, кто ехал с Аннет, были живые. Не кричали. И чем дальше она уезжала, тем меньше боялась за папу. А за себя она не боялась вообще, ведь у неё были друзья. Настоящие привидения. Так — в совсем другом конце страны — умерла Аннет. И появилась Карвен. Это было красивое имя, которое она придумала сама. В конце концов… могла ведь она подарить себе хоть что-то красивое?

Она не знала, сколько прошло времени, когда голос Чарльза Леонгарда снова раздался над её ухом: