Злой ГЕНий, или Сперматозоиды штурмуют… - Михаил Башкиров

Ох, и умница все-таки доцентша!

– Для всех без исключения: Денис Денисович у дока играет в шахматы. И, возможно, до самого утра.

– Понятно.

– Только без утренних сюрпризов, Нинель Осиповна. Никаких самостоятельных действий. Я обойдусь без торжественной встречи.

– Да я теперь ночью и в сад побоюсь выйти, не то что к мосту.

– Нет, я сегодня обязательно сотворю Олегу Иннокентьевичу Расмусу мат.

Следуя с велосипедом к калитке, я ожидал чего угодно – еще один выстрел в спину, еще одно яблоко, проткнутое стрелой, еще один подозрительный зуб…

Но, видно, пока в обработке моей психики взяли перерыв.

Я убедился в этом, благополучно докатив до владений главного врача садоградского роддома.

Глава 10 Матч-реванш

За все эти дни я умудрился еще ни разу не выиграть у дока.

Пора было менять расстановку сил, и я предложил Олегу Иннокентьевичу сменить шахматы на игру в детективов.

Пусть-ка док посостязается со мной на дедуктивной территории.

Олег Иннокентьевич на удивление легко согласился воздержаться на целый вечер от гамбитов и цугцвангов.

Но с условием, что я с ним отужинаю.

Подкрепиться никогда не мешает, особенно перед засадой.

Мы прошли в залу.

И тут я увидел фрегат из Пнево.

Да, модель корабля, без сомнения, была та самая, которую доделывал малолетний предатель, ненавидевший беременную мать.

– Олег Иннокентьевич, откуда эта шикарная посудина?

– Да я тут на днях спас роженицу. Вот ее сынок, очаровательный мальчик, преподнес мне, в знак благодарности.

– Тяжелый случай?

– Честно говоря, жизнь матери и ребенка висела на волоске… Изначальное положение плода…

Я дал специалисту высказаться.

Мне представилось, как Снегурочка в белых сапожках и белой шапочке, лежит в гробу, а рядом – посиневшее дите.

А предатель-сирота шепчет: «сука, сука, сука»…

Главный врач закончил сыпать терминами.

– И часто у вас такое случается?

– Нет – чрезвычайно редко. Система отлажена.

Я не стал развивать тему подросткового коварства и сыновьей ненависти.

Пока док накрывал стол для полноценного ужина, я как следует осмотрел фрегат.

Пушки не заряжены картечью.

Паруса не пропитаны отравленной дрянью.

А объемистый трюм не содержал ни грамма пластида.

Также отсутствовал замаскированный под бушприт «жучок».

Ни док, ни фотоаппарат, ни салат из морепродуктов не подозревали о моей гипертрофированной мнительности.

Вскоре сели за стол.

Рассказ дока о тяжелых родах подал мне блестящую идею.

Нет, эту детективную партию я должен выиграть у Олега Иннокентьевича Расмуса обязательно.

И хорошо бы – за явным преимуществом.

– Ну-с, молодой человек, первый ход – за вами.

– Давненько не пробовал крабов.

Хлеб.

– Я тут в Садограде, занимаясь поиском метеоритов, ненароком раскрутил одну историю, или, как любят выражаться в криминальных сериалах, «глухаря».

– У меня идиосинкразия на экранные убийства.

Вилка.

– Помните, Олег Иннокентьевич, печальную кончину своего предшественника на посту главврача?

– Еще бы. Утопленник с кирпичами, привязанными к гениталиям…

Салат.

– Так вот: я могу назвать имя человека, поспособствовавшего так называемому суициду.

– Денис, надеюсь, вы не подозреваете меня?

Хлеб.

– Что вы! Конечно, нет. Вы бы не пошли на такое изощренное преступление даже ради самой перспективной карьеры.

– Благодарю.

Нож.

– Так вот, по мотиву наиболее всего на роль злодея подходит старший садовник.

– Месть?

Паштет.

– Да – за погибшую жену.

– Но как он это смог устроить?

Вилка.

– Ну, способов много.

– А если утопленник просто не вынес фактов, порочащих его славное имя?

Похоже, док пытается даже в детективной игре перехватить инициативу.

– Каких?

– Повального рождения мальчиков.

Нож.

– Нет, Олег Иннокентьевич, вы сейчас поймете, что старший садовник имеет непосредственное отношение к этому делу.

– У вас есть доказательства?

Филе.

– Прямых улик нет. Но вот заранее обеспеченное алиби…

– Что-то мудреное.

Филе.

– Выстроим следующую временную цепочку. Сначала гибнет неразродившаяся жена. Несчастный муж понимает, что месть в данный момент выдаст его. Начинает ждать. Год. Три. Пять. И вот в Садограде объявляется маньяк с кулинарным уклоном.

– Но при чем здесь Повар?

Филе.

– Не торопитесь с выводами. Я, знаете, понял весь расклад после одного разговора с бывшей дорожной шлюхой.

– Она тоже принимала участие в утоплении?

Клюквенный морс.

– Вряд ли. Но она видела муху.

– Какую муху?

– Чужую. В столовском борще!

– Какая гадость!

Олег Иннокентьевич перестал жевать.

Я же продолжал дедуктировать.

– Думаю, однажды Повар и старший садовод пересеклись.

Главный врач воздержался от реплики.

– При очередном обходе садов наш подозреваемый засек Повара за очередным приготовлением кровавого блюда из подвернувшейся физиономии.

Док молча пытался анализировать мои сугубо теоретические выкладки.

– Вот и пришла нечаянному свидетелю мысль обеспечить себе внушительное алиби.

– Посредством Повара?

Доку не хватало вариантов.

– Странный и весьма болезненный ход. Я бы сказал, похоже на элементарную жертву качества.

– Док, вы мыслите в правильном направлении.

– Стараюсь.

– Итак, продолжим раскручивать версию. Старший садовод пришел в столовую и заказал борщ.

– Без второго и третьего?

К доку возвращалась хватка.

Я продолжил с прежним энтузиазмом:

– А с собой хитрый садовод принес дохлую муху.

– Зачем?

Док впал в растерянность.

– Зачем?

– Чтобы бросить муху в борщ.

– Зачем?

Док начал повторять ходы.

– Чтобы вызвать Повара на скандал.

– С тяжкими последствиями!

Хлеб.

– Чтобы получить статус невинной жертвы.

– Невероятная гипотеза.

Нож.

– Правда, рисковал садовод основательно, дразня Повара. Вдруг бы кондитер переусердствовал – и вместо реанимации пришлось бы отправляться на кладбище.

– Нет, я все-таки не понимаю связи между Поваром, борщом с мухой и утопленником.

Паштет.

– Олег Иннокентьевич, как бы это попонятней выразиться… Получив статус жертвы маньяка, садовод обеспечил себе полный карт-бланш.

– Хотите сказать, что изуродованное лицо гарантировало садоводу всеобщую жалость и презумпцию невиновности вдобавок?

– Вроде того.

– Но вы же его не сдадите в правоохранительные органы?

Морс.

– Во-первых, вашего предшественника не вернешь с того света. Во-вторых, нет прямых доказательств. В-третьих, Садоград осиротеет. Кто будет за яблонями приглядывать?

– Вы правы, правы…

Морс.

– Да и жизнь наказала садовода не хуже самого справедливого суда. Жену потерял. Дочку потерял. Науку потерял. Лицо потерял.

– Глубоко трагичный человек.

Морс.

– И впереди – ничего, кроме яблок сорта «Ева».

Я почти загнал доктора в матовую ситуацию.

Но тут док отыгрался по полной.

– Знаете, Денис, чего не хватает в вашей обвинительной истории?

– Логики?

– Нет, дозированности. Муха, Повар, алиби… Вот если бы вы просто объяснили, что садовод элементарно заставил несчастного утопленника проделать фокус с кирпичами…

– Тогда бы вы не слушали с таким интересом.

И мы оба рассмеялись.

Не знаю, как к моей детективной импровизации отнесся гарант Конституции, но дока она малость позабавила.

Дальнейшее опробование морепродуктов прошло без слов.

Гипотетическая вина старшего садовода не подтвердилась за время ужина.

Но мой невинный следственный розыгрыш имел очень серьезное продолжение.

Иногда не знаешь, где найдешь, а где потеряешь.

Когда ужин был закончен и до отбывки в лес оставалось не больше минуты, Олег Иннокентьевич Расмус заговорил:

– Денис, но вы не исключаете, что моего предшественника действительно убили?

– Процентов на девяносто – что заставили утопнуть.

– Тогда я могу предположить…

– Валяйте, док.

– Мне тут акушерка в ночное дежурство призналась… Утопленник, видите ли, вел дневник, где фиксировал все происходящее в Садограде.

– Интересно…

– Так вот: этот дневник после его гибели нигде не обнаружили.

– Ну все, Олег Иннокентьевич, за мной двенадцать партий.

– Надеюсь.

Док задумчиво ушел в дом.

Надо было перемыть столько посуды…

А я, проведя велосипед между яблонь, покинул владения Олега Иннокентьевича Расмуса с другой стороны.

Из-за кованой решетки соседнего участка смотрел на улицу трехлетний малыш, вцепившись ручонками в прутья.

Глава 11 Проклятье носорога

До заката еще часа полтора, до моста – сто метров, не меньше.

Березовая аллея пуста.

Только на скамейке восьмидесятивосьмилетняя – не больше – старушенция обмахивается траурным веером.

Вальяжно прокатываю и миную одинокую пенсионность.