Последнее искушение Христа - Никос Казандзакис

Так рассуждал сам с собой на ходу Иуда.

Вдруг он взволнованно остановился. «Но кто же есть Мессия? – пробормотал он. – Кто? Неужели весь народ?»

По разгоряченному лбу Иуды струйками побежал пот. «Неужели весь народ?» Эта мысль возникла у него впервые и привела его в замешательство. «Неужели Мессия и есть весь народ?» – снова и снова мысленно повторял он. «Но тогда к чему все эти пророки и лжепророки, к которым мы мучительно присматриваемся, чтобы узнать, он или не он – Мессия? Эх ты! Да ведь Мессия – это же народ: и ты сам, и все мы! Нужно только взяться за оружие!»

И, сказав себе так, он снова зашагал по дороге, размахивая в воздухе палицей.

Иуда радостно шел вперед, играя, словно палицей, новой своей мыслью, и вдруг закричал. Прямо перед ним на горе о двух вершинах сиял прекрасный, белоснежный, горделивый святой Иерусалим. Он не стал звать товарищей, поднимавшихся следом, – он желал насладиться городом сам, наедине, как можно дольше. В зеницах его голубых глаз сияли дворцы, башни, мощные врата, а посреди всего этого – богохранимый Храм, весь из золота, кедра и мрамора.

Подошли остальные товарищи. И они тоже не могли удержаться от возгласов.

– Давайте воспоем красоту госпожи нашей Иерусалим, – предложил Петр, бывший прекрасным певцом. – Ну-ка, ребята, все вместе!

И пятеро пустились в пляс вокруг Иисуса, который неподвижно стоял посредине, и запели священный гимн:

Как возрадовался я, когда сказали мне: «Встань, пойдем в дом Господень!»Стопы мои сами остановились пред двором твоим, Иерусалим!Иерусалим, мощная твердыня, мир в крепких башнях твоих, благоденствие в чертогах твоих!Ради братьев моих и ближних моих мир тебе, Иерусалим!

Глава 16

Улицы, террасы, дворцы, площади – весь Иерусалим был одет в зелень. Был великий праздник осени, и тысячи шатров покрылись виноградными лозами и ветвями маслины, пальмы, сосны и кедра, как и велит Бог Израиля, чтобы люди помнили о сорока годах, проведенных праотцами в шатрах среди пустыни. Позади была жатва и сбор винограда, год близился к завершению, на откормленного черного козла навешали все грехи и погнали его, швыряя камнями, в пустыню. Теперь люди испытывали великое облегчение, души их очистились. Близился новый год, Бог открывал новые расчетные книги, и в течение восьми дней люди будут есть, пить и славить Бога Израиля, который благословил жатву и сбор винограда и послал козла унести с собой их грехи. Козел тоже был своего рода богопосланным Мессией, поскольку принимал на себя все грехи народные, подыхал с голоду в пустыне, а вместе с ним подыхали и их грехи.

Просторные дворы Храма были залиты кровью. Каждый день резали предназначенные для Бога стада, святой город наполнился запахом жертвенного дыма, нечистот и жира. Звуки свирелей и труб сотрясали священный воздух. Люди переели, перепили, и души их отяжелели. В первый день были псалмы, молитвы и покаяния, и довольный Иегова незримо ходил по шатрам, тоже справлял праздник – ел и пил вместе со своим народом. Несколько блаженных видели собственными глазами, как Он прищелкивал языком и вытирал бороду. Но на второй или на третий день избыток мяса и вина ударил людям в голову и они принялись отпускать грубые шутки и с хохотом распевать срамные песни, которые поют в тавернах. Мужчины и женщины без какого бы то ни было стыда обнимались друг с другом среди бела дня поначалу в шатрах, затем открыто, на улицах, прямо на зеленой листве. Изо всех кварталов явились густо покрытые гримом и надушенные мускусом знаменитые иерусалимские блудницы. Простодушные крестьяне и рыбаки, прибывшие с самых отдаленных концов земли Ханаанской поклониться в святая святых, попадали в эти видавшие виды объятия и теряли в них голову. Они и в мыслях не могли себе представить, что поцелуй бывает столь искусным и доставляет столько наслаждения.

Гневный Иисус стремительно шагал по улицам мимо валяющихся на земле, совершенно захмелевших людей, сдерживая дыхание, – его тошнило от запахов, смрада и бесстыжего хохота.

– Идемте, идемте быстрее! – подгонял он своих товарищей.

Правой рукой он обнимал Иоанна, левой – Андрея и шел вперед.

Петр же постоянно останавливался, встречая паломников из Галилеи, которые угощали его вином, предлагали закуску и завязывали разговор. Петр подозвал Иуду, затем к ним подошел и Иаков: не хотелось им обижать никого из друзей. Но трое шедших впереди спешили, окликали их и снова увлекали за собой.

– Ох, не дает нам учитель повеселиться чуток, как все люди, – проворчал Петр, пришедший уж было в веселое настроение. – Нашли себе обузу.

– Эй, где ты там запропастился, злополучный Петр? – окликнул его Иуда, тряхнув своей огромной головой. – Ты что думаешь, мы сюда ради выпивки пришли? Или тебе кажется, что мы идем на свадьбу?

Но когда они снова уж было двинулись вперед быстрым шагом, из шатра вдруг раздался хриплый голос:

– Эй, Петр, сын Ионы, галилеянин негодный, что это ты проходишь мимо?! Даже головы не повернешь и признаваться не желаешь! Погоди-ка, выпей! Может, хоть тогда глаза продерешь и на меня взглянешь?!

Петр узнал голос и остановился:

– Вот тебе на! Привет, Симон, негодник из Кирены!

Он повернулся к двум своим товарищам:

– Ребята, отсюда нам все равно не улизнуть, давайте остановимся и пропустим глоток. Симон – знаменитый пропойца и владелец таверны у Давидовых врат. По нем и виселица и кол плачут, но он добрый малый, нужно уважить его.

Симон и вправду оказался добрым малым. В молодости он прибыл сюда из Кирены, открыл таверну, и всякий раз, когда Петр бывал в Иерусалиме, он заходил к Симону и останавливался у него на ночлег. Вдвоем они ели и пили, болтали, шутили, затем заводили то песню, то ссору, затем мирились, снова пили, и в конце концов Петр заворачивался в покрывало, укладывался на лавке и засыпал. Теперь Симон сидел в шатре, убранном виноградными лозами, держал под мышкой кувшин, а в руке – бронзовую чашу и пил в полном одиночестве.

Друзья обнялись, оба были уже подвыпивши и чувствовали друг к другу столь великую любовь, что на глазах у них выступили слезы. Когда кончились первые восклицания, объятия и целая череда угощений, Симон разразился хохотом.

– Голову даю на отсечение: вы тоже идете принимать крещение. Правильно делаете, примите мое благословение. И я тоже крестился третьего дня и не жалею. Это тоже своего рода удовольствие.

– Тебе стало лучше? – спросил Иуда, который не пил, а только ел, внимательно наблюдая за происходящим.

– Как тебе сказать, друг… Я уже много лет кряду не входил в воду. С водой я на ножах. Я – человек винный, а вода – для жаб. Но третьего дня я сказал себе:

«Послушай, а почему бы и не окреститься? Все люди идут принимать крещение. Так дело не пойдет. Кое-кто из новоозаренных будет пить вино, – не могут же все поголовно сделаться глупцами, – заведу-ка я с ними знакомство, выловлю клиентов. Моя таверна у Давидовых врат – все ее знают». Короче, чтобы не утомлять вас болтовней, – я пошел. Пророк этот – дикарь, зверь неукротимый, что тут еще скажешь? Из ноздрей у него пламя пышет, храни меня Боже! Схватил меня за шиворот, окунул в воду по самую бороду, а я как заору, чтобы безбожник еще, чего доброго, не утопил меня! Но все же я уцелел и остался в живых – вот он я!

– Тебе стало лучше? – снова спросил Иуда.

– Клянусь вином, он устроил мне хорошее купание, очень хорошее! Мне полегчало. Креститель говорит, что мне полегчало, потому что грехи покинули меня. Но, между нами говоря, думаю, что полегчало мне, потому как жиры покинули меня, ибо, выйдя из Иордана, я заметил, что вода покрылась жировыми пятнами в палец толщиной.

Он громко захохотал, наполнил чашу вином, выпил. Выпили и Петр с Иаковом. Симон снова наполнил чашу и повернулся к Иуде:

– А ты почему не пьешь, мастер? Это вино, благословенный ты мой, а вовсе не вода.

– Я никогда не пью, – ответил рыжебородый и отодвинул чашу. Симон вытаращил глаза.

– Неужели ты из тех? – спросил он, понизив голос.

– Из тех, – ответил Иуда и движением руки прервал беседу.

Мимо проходили две размалеванные женщины. Они остановились и принялись строить глазки четверым мужчинам.

– И к женщине тоже нет? – спросил ошеломленный Симон.

– И к женщине, – сухо ответил Иуда.

– Да что ж это такое, несчастный?! – воскликнул, не в силах больше сдерживаться, Симон. – Зачем тогда Бог сотворил вино и женщину, отвечай-ка?! Для собственного времяпрепровождения, что ли, или для нашего?

Тут они увидели спешно приближавшегося к ним Андрея.

– Скорее! – крикнул он. – Учитель торопится.

– Какой еще учитель? – спросил хозяин таверны. – Этот босой, в белоснежных одеждах?

Но три товарища уже шагали, а Симон Киренянин, высунувшись в замешательстве из шатра, с пустой чашей в руке и кувшином под мышкой, смотрел на них, качая огромной головой.