Принцесса Анита и ее возлюбленный - Анатолий Афанасьев

— Тетенька, спасите меня! Христом богом прошу!

— От чего спасать, дурочка?

— Они, там… — Анита ткнула пальцем в сторону парилки.

— То-то и оно, — заметила женщина, по всей видимости, никуда не спешившая. — Они — там, а мы здесь… Прелюбодействуешь, девонька? Соблазняешь невинных работничков. Не по уставу это. Большой грех, большой. Отвечать придется. У тебя допуск есть на случку?

— Кто вы? — спросила Анита, шаря по скамье в поисках одежды.

— Известно кто. Можешь звать тетей Викой. Я здешний куратор. Для того и поставлена, чтобы безобразий не было. Тебя знаю, ты Анька из Европы. Ай-ай, девонька моя, как же тебя угораздило?

— Меня не угораздило, тетенька Вика. Они сами ворвались. — Анита уже натянула чулки и юбку.

— Дознание установит, кто куда ворвался. У нас с этим строго. Виталий баловства не любит. За это карцер полагается. В карцере еще не была?

— Нет еще, тетенька Вика.

— Ну и не спеши. Карцер — последнее дело. Там редко кто больше суток выдерживает.

— Помирают? — с надеждой спросила Анита, одергивая свитер.

— Разума лишаются. Недавно до тебя тут была тоже одна красотка на перевоспитании, не тебе чета, крепенькая такая, банкирская дочка. Балованная, страсть. Все требовала, чтобы ее в шампанском купали. Ее и сунули в карцер на цельных три дня, уж не помню за что. Я и провожала. Говорливая была, веселая, а вышла оттель, только мычала. Уже ни бе ни ме. Не только про шампанское забыла, мочилась под себя. Пришлось усыплять.

Из-за двери парилки высунулась волосатая рожа.

— Тетка Вика, давай ее сюда. Заждались пацаны.

Женщина с неожиданной ловкостью метнула медный тазик, как диск, но волосатик успел захлопнуть дверь.

— Мразь бандитская, — в сердцах выругалась женщина. — Кузьма для них старается, колледж им сделал, от армии освободил, а они все как волки лесные… Ну что, девонька, пошли, помолясь.

Оказывается, тетя Вика специально пришла за ней, чтобы отвести в клуб на концерт. Идти пришлось далеко, аж в деревню Агапово, километра четыре, да по снежной тропе, по морозу, при волшебном сиянии звезд. Непокрытые мокрые волосы Аниты в конце пути превратились в стекляшки и позванивали, как елочные украшения. Провожатая заметила, как она дрожит, укорила:

— Не дай бог простудишься, попадешь в лазарет, это хужее карцера.

— Там тоже лишаются рассудка?

— Там всего лишаются, — лаконично ответила тетя Вика.

Честно говоря, Анита не боялась заболеть, она боялась сойти с ума. От безумной Никита наверняка отвернется.

Зал в небольшом деревенском клубе был заполнен едва на треть, и здесь было ненамного теплее, чем на улице. Публика собралась простая: мужики в ватниках, разбитные бабешки, накрашенные, как на панель, шумно, весело — явственно ощущалось, что большинство уже успело проводить старый год. Выделялась лишь группа мужчин на первом ряду — в приличных пальто и дубленках, в пыжиковых шапках, с одинаково отрешенными лицами. Тетя Вика объяснила: здешнее начальство, крупняки.

— На них не заглядайся, — предупредила тетя Вика. — Даже глазом не коси. Примут за террористку, изувечат как матрешку. Время нынче неспокойное.

Анита ни на кого не заглядывалась, блаженно оттаивала на шатком стульчике, куда усадила провожатая. С другой стороны к ней сразу подкатился шустрый мужичок в ватнике, задышал перегаром в ухо. В слова Анита не вслушивалась, посулы знакомые: выйдем на часок, шоколадку дам лизнуть… не пожалеешь, шоколадка импортная…

И, естественно, ласковый матерок. Тетя Вика цыкнула на незваного ухажера:

— Заткнись, падаль, язык вырву.

Ровно в восемь на сцену вышел сам Кузьма Витальевич одетый как на парад. Несмотря на стужу, в строгом черном костюме-тройке, вся грудь в орденах, шум в зале мгновенно стих. Зубатый церемонно поклонился и произнес поздравительную речь.

— Господа! Братья и сестры! Собралися мы по примечательному случаю не токо ради Нового года. Отныне пять годов, как начался великий опыт по справедливому обустройству жизни на отдельной «Зоне счастья». Успехи достигнуты немалые, но это еще не конец. Мы токо начали собороваться, но повсюду уже видны ростки будущего. Отовсюду нам шлют письма и телеграммы, со всех концов страны. Братья по разуму тянутся с мольбой, желая присоединиться, но нам пока рано раздвигаться вширь. Еще много есть временных недоделок. Главная беда: чужеродие. Мракобесы-демократы всей силой навязуют американскую модель, но нам она не годится. Мы люди иного полета. Ихнюю поганую жвачку с отравой не хотим жевать…

— Ох, умен Кузьма, — в восторге пробормотала тетя Вика. — Ничего не понять, а как забирает.

Действительно, Анита даже через полусонную одурь заметила, как притихший зал синхронно раскачивается, превратившись в единое существо. Так ведет себя молодняк на выступлениях любимых эстрадных идолов, и точно так же наверное, с помощью ритмических повторов и пассов, шаманы у костров погружали соплеменников в душевное оцепенение. В новейшие времена роль шаманов взяло на себя телевидение, с успехом превращая человечество в утробное покорное стадо. Кузьма Витальевич, бывший вор в законе, безусловно, владел гипнотическим даром, Анита еще раньше испытала это на себе. С первых уроков почувствовала его власть, темную, глухую, беспощадную. Самолюбие иногда давало о себе знать, но все реже и тише. Она радовалась этому. Из глубин сердца, из древнего естества поднималось то, чему вечно дивятся иноземцы, — русское терпение. Все стерплю, а себя сохраню. Пусть ликует враг. Пусть думает, что сломал, победил, уничтожил…

Кузьма Витальевич закончил выступление на высокой ноте, объявив Новый год наступившим и пожелав каждому из сидящих в зале здоровья, любви и достатка, заработанного собственными мозолистыми, честными руками. Дальше начался концерт, который Зубатый вел уже в качестве конферансье. Каждый номер объявлял со множеством ужимок и прибауток, кои публика встречала радостным гоготом, топанием ног и аплодисментами. Концерт был небольшой и Аните очень понравился. Особенно ее растрогал хор старух из двух смежных деревень — Агапово и Вострушки. Их набралось пять человек, и Кузьма Витальевич пошутил, что остальные давно зарыты, а «энти все поют». Наряженные в сарафаны и разноцветные платки, беззубые старухи, раскачиваясь, как под ветром, и поддерживая друг дружку, чтобы не упасть, заунывными, нестройными голосами пропели два известных романса — «Вечерний звон» и «Мурку», а потом ударились в озорные любовные частушки, приведя зал в совершенное неистовство. Кузьма Витальевич подыгрывал на балалайке, ходил кругами и приплясывал, и в какой-то момент Анита почувствовала, что плачет. Слезы полились в два ручья, принеся неожиданное облегчение, и Анита радовалась, что темно и никто не видит. Оказалось, ошиблась. Тетенька Вика больно пихнула локтем в бок:

— Уймись, девка, в праздник реветь — грех большой.

— Бабушек жалко…

— Себя пожалей, — отозвалась кураторша.

В фойе клуба, освещенного по случаю Нового года электричеством, возле наряженной елки стоял длинный стол, где двое мужиков в белых колпаках раздавали бесплатное угощение — по кружке самогона и по пачке печенья «Садко». Анита хотела прошмыгнуть мимо, но тетя Вика удержала за локоть:

— Ты что, полоумная? Халява!

— Я не пью, тетенька.

— Ты не пьешь, другие выпьют. — Женщина сладострастно погладила могучий живот. С изумлением Анита увидела, что самогон из молочного бидона разливает черпаком по кружкам все тот же Кузьма Витальевич. Он поманил ее пальцем, и очередь, вытянувшаяся к столу, тут же расступилась перед ней. Кузьма Витальевич, посмеиваясь, обтер одну из кружек грязным носовым платком, влил черпак, с дурашливым поклоном подал Аните:

— Прими, душа христовенькая, ради праздника.

Что-то в его тусклых, слюдяных глазах было такое, что она не решилась отказаться. Мужик в колпаке сунул ей в руку пачку «Садко». Тетя Вика просипела в ухо:

— Пей, не тяни. Хужее будет, дуреха!

Куда уж хужее, с тоской подумала девушка, поднесла зелье к губам.

— Давай, давай, не брезгуй нашей простотой, — поторопил Зубатый со зловещей ухмылкой. — До дна пей. Все твое счастье в энтой кружке.

До дна, конечно, не справилась, но на добрые две трети осушила бездонную посудину. Пока пила, в желудке, в кишках и в голове произошло несколько томительных, ослепительных взрывов, словно заглатывала пылающую головешку, которая, угасая, рассыпалась множеством огней. Перед глазами просветлело, как днем. Тетя Вика вынула из ее онемевших пальцев кружку, добулькала остаток в себя. Аните сунула печенинку:

— Закуси, дуреха!

Анита не знала, что делать, проглотить или выплюнуть, так и замерла с торчащим изо рта печеньем. Зубатый захохотал, хлопнул себя по ляжкам:

— Любо, девка, любо! Даром что графинечка. Добавки хошь?