Черный ураган. Честный Эйб - Рубинштейн Лев Владимирович

У таких, как Дэви и Джейн, в душе ничего не осталось от рабства. Но живётся им трудно, и до свободы ещё очень далеко.

Опять бьют часы: «Что, Гарриет, ты ещё ничего не придумала?»

Дети Дэви и Джейн живут на Севере, они рабочие. Дети Конго Джима возделывают поля на Юге. Эти больше не прячутся в лесах и болотных трущобах, они выходят рядами на улицы.

Теперь уже белые всадники прячутся по ночам и выезжают на охоту за людьми, как разбойники, с завешенными лицами…

Часы опять бьют: «Ну что, Гарриет?…»

Гарриет повернулась в кресле и проговорила с улыбкой:

— Знаете что, часы, перестаньте беспокоиться! Если я не доживу до дня свободы, то доживут другие. Я часть реки. Не с меня она началась и не мной кончится. Позади меня узкий ручеёк, впереди великий водопад. Сколько ни старайся Джесси Баррингтон и её приятели, им не повернуть реку и не остановить водопад!

Она долго молчала. Часы пробили ещё, на этот раз, кажется, успокоительно.

— Что я ещё увижу? — бормотала Гарриет. — Долго ли я проживу? А, часы?

Часы не отвечали. Их дело только показывать время.

Она жила ещё очень долго. Полная потрясений история Америки продолжала шелестеть перед ней своими страницами.

Сара Брэдфорд дрожащим голосом читала ей, водя пальцем по газетным строчкам:

— «Город Питтсбург полностью во власти людей, одержимых дьявольским духом коммунизма».

Гарриет улыбалась. Она знала, что это ложь. Друзья Бэйтса не могли быть одержимы «дьявольским духом». Но в то время, как на Севере войска и полиция расстреливали рабочих-стачечников, на Юге возвращались к власти старые враги негров.

Старая миссис Джесси Баррингтон написала очень чувствительную и многословную книгу. Это был роман о том, как разорили южную плантацию и как единственная наследница осталась одна среди необразованных и вероломных чернокожих. Пером, полным гнева и скорби, описывала Джесси глубокие страдания и высокое мужество разорённой белой леди. В романе был выведен смешной, неуклюжий лесоруб из штата Иллинойс, по имени Авраам Линкольн. Писательница не забыла и о бабушкиной арфе, и о тонком запахе цветов в старом саду. Джесси призывала ждать, надеяться и хранить в душе святые воспоминания прошлого. Роман назывался «Разгромленные».

Гарриет минуло семьдесят лет. По этому случаю её друзья снова обратились к конгрессу с просьбой дать пенсию героине гражданской войны. Самое упоминание слов «героиня» и «гражданская воина» вызвало возмущённые возгласы. Не «героиня», а просто «участница войны между штатами»!

Но и «участнице» пенсии не дали. Тогда друзья Гарриет обратились в военное министерство. Наконец она получила двадцать долларов в месяц, но не как «участница», а как вдова рядового Нельсона Дэвиса, «который с честью служил в роте «Г» восьмого пехотного полка Соединённых Штатов».

На двадцать долларов с трудом можно было прожить десять дней.

Годы шли. Друзья умирали один за другим, новые поколения вступали в бой.

В 1910 году соседи повели Гарриет посмотреть на недавнее изобретение, называемое «синематограф» или «движущиеся картины». Это было после большого негритянского погрома в Спрингфильде, городе Линкольна, невдалеке от его могилы. На большой белой простыне показывали демонстрацию протеста: маленькие чёрные девочки в белых платьицах шли, взявшись за руки, а над ними колыхался плакат с надписью: «Папы и мамы, за что нас хотят убить?»

Когда Гарриет выбралась на улицу из тёмного сарая «синематографа», к ней подошли двое белых — дама с зонтиком и господин с фотоаппаратом.

— Эй, бабушка, — крикнул господин, — не знаешь ли, где здесь живёт Мойсей Табмен, герой гражданской войны? Мы хотим его сфотографировать.

— Мойсей Табмен? — с недоумением переспросила Гарриет. — Вы думаете, что это мужчина?

— Разве женщина может называться Мойсеем? — спросил фотограф.

— Мы слышали, что он пережил много увлекательных приключений, — добавила дама.

Гарриет расхохоталась.

— Мойсей умер, — сказала она. — Сердце у него от гнева окаменело, и он скончался.

Господин и дама переглянулись.

Вероятно, они оба подумали, что старушка выжила из ума.

— О каком гневе она болтает, — проговорила дама, — ведь негры, кажется, давно пользуются всеми правами? Чего им ещё нужно?

Гарриет не слышала этих слов. Семеня ногами и стуча палкой, она спешила домой.

Давным-давно она посадила перед своим окном яблоню.

За долгие годы дерево выросло и окрепло. Его пышная листва закрыла окно, и летом золотисто-зелёные тени суетились но дощатому полу и по кровати.

На этой кровати Гарриет провела весь февраль 1913 года.

У неё было воспаление лёгких.

В сильном жару она видела то рыжую миссис Сьюзен с хозяйственной плёткой, то дымящиеся скаты Форта Вагнер и лицо мёртвого Пинча. Потом мокрые чёрные ленты на штыках караула возле Белого дома. Потом искажённое ненавистью лицо проводника вагона и его завывающий голос: «Цветные нападают на белых!» И Гарриет снова заплакала. Это ведь не беда — плакать, когда никто не видит.

Джейн бы не заплакала. Джейн из другого теста.

Утром жар спал. Пот выступил на искалеченном лбу Гарриет, и у неё не было силы его смахнуть. Но ей стало легче.

Тени ветвей яблони двигались по одеялу. Весенний ветер шумел за окном, но Гарриет казалось, что шумит не ветер, а старые леса Мэриленда. Ей казалось, что на лесной делянке звонко тюкают топоры и Большой Бен одобрительно кричит: «О-хэй-о, покажи им, Хэт, как ты свалишь дядю Хикори!» И солнце пробивается сквозь листву золотой струёй, словно крынку мёда вылили на зелёное блюдо.

Молодость нельзя вернуть, но о ней можно вспомнить.

Гарриет казалось, что она выздоравливает, хотя руки и ноги у неё становились всё тяжелее. Воздух был лесной, свежий, смолистый.

Она улыбнулась и прошептала:

— Всё впереди… дети… люди…

Больше ей ничего не удалось сказать.

Сердце у неё остановилось 10 марта 1913 года, в восемь часов утра.

Последнее, что ей привиделось и послышалось, — это тонкий звук скрипки и смычок Сэма Грина, указывающий на Полярную звезду.

ЧЕСТНЫЙ ЭЙБ

Пустыня

Там я вырос…

Авраам Линкольн

В лесу можно разговаривать громко с самим собой. Никто этого не услышит, никто не удивится, кроме птиц. Иногда кажется, что птица отвечает на человеческий голос. По крайней мере, она смолкает, когда слышит ваш голос, а потом начинает петь. Попоёт и перестанет, словно ждёт ответа. Ответьте ей, и она снова начнёт петь. Только не кричите.

Так, наверно, чувствовал себя Робинзон Крузо на своём необитаемом острове. Но ему было хуже. У него не было ни отца Тома Линкольна, ни мачехи Сары Буш, ни сестры Сары Линкольн, ни брата Джона Джонстона, ни сестры Матильды, ни дяди Денниса Хэнкса, ни подруги Кэйт Роби…

Собственно говоря, из-за Кэйт шестнадцатилетний Эйб Линкольн и ушёл в лес.

Началось это с того…

В самом деле — с чего это началось? С того, как они с Кэйт сидели, опустив ноги в ручей, и Эйб рассказывал ей про дневник знаменитого Робинзона Крузо?

Нет, пожалуй, это началось раньше — с тех пор, как Эйб подсказывал ей в школе, как пишется слово «возглас». «Воз» она написала сама, а потом Эйб указал пальцем на свой глаз, и она сообразила. (Кэйт очень хорошо соображала, когда ей подсказывали.) Но всё-таки надо писать «возглас», а не «возглаз». За это Кэйт согласилась погулять с Эйбом возле ручья, и Эйб объяснил ей, что самая главная книга на свете после библии — это «Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо».