Азиатский роман. Необыкновенная история - Валерий Волченко

Молодняк взлетел и рассыпался по сторонам. Я заметил, что один сел на пихту неподалёку, но никак не могу разглядеть его. Вдруг, сучок, неподвижно торчащий из кучки мха на дереве, чуть шевельнулся. Оказывается, это не сучок и не кучка мха, а умело замаскировавшийся рябчик. Я прицелился и выстрелил, теперь не с пустыми руками вернусь с охоты. Вновь применив такую же тактику, мы добыли ещё одного рябчика и решили возвратиться домой.

Держу в руках мёртвую поблёкшую птицу, живой он был такой красивый, и мне откровенно жаль, что загубил эту красоту. Я всегда испытываю чувство сожаления, не важно рябчик это, соболь или медведь. Хорошо, отец не догадывается, смеяться будет.

Глава вторая

Октябрь. Отец в это время всегда берёт отпуск на пару недель, чтобы поохотиться на соболя. У меня на душе праздник, отцу удалось уговорить мать отпустить меня с ним в тайгу. На неё подействовали клятвенные заверения, что, когда вернусь, наверстаю все пропущенные в школе занятия. Впервые иду на настоящую большую охоту, на две недели или больше, пока не навалит столько снега, что собаки увязнут и откажутся идти. Мы идём соболевать в кедровники за Белой речкой.

До речки остаётся километров пятнадцать.

– Не дело, ходить по тайге толпой! – говорит отец. – Я с Жульбой пойду левее, к верховьям Белой, оттуда вниз. А ты с Томиком правее, к речке и затем, вверх по ней, мне навстречу. Мы разошлись.

– Если Томик берлогу найдёт, медведя не шевели, вдвоём возьмём! – уже удаляясь крикнул отец.

Как стало смеркаться, я срубил подходящее сухостойное дерево, соорудил нодью4 и заночевал. Проснулся под утро от холода, костёр еле тлеет. За ночь всё вокруг побелело, выпал небольшой, сантиметра на три, снежок. Подмокшая старенькая фуфайка5 местами промёрзла и задубела. Снег, это хорошо, собакам легче работать по белотропу.6 Только бы не навалило по колено, тогда охоте конец, собаки увязнут и не пойдут. Зимы в горах снежные, местами наметает до двух метров, а то и выше.

Я быстро раздул огонь, нагрёб в котелок чистого снега и вскипятил. Грызу сухарь, обжигаясь, заливаю в себя горячую воду, чтобы быстрее согреться. Бросил сухарь Томику, забросал костёр, и мы снялись с места.

Томик – крупная северная лайка, чёрный, с белым галстуком на груди, рыскает по сторонам, иногда пропадая на некоторое время, а затем надолго исчез. Мы с ним добыли вчера хорошего тёмного соболя. Первосортную шкурку в «Заготпушнине» принимают по шестьдесят рублей. Это почти половина месячной зарплаты отца, очень неплохо для нашей большой семьи. В этом году хороший урожай кедровых орехов, поэтому много белки, значит, будет и соболь7.

Я спускаюсь в долину Белой речки. Издалека, снизу, донёсся лай Томика. По его частому с подвываниями голосу понятно, что он загнал соболя на дерево. Когда зверёк прячется под корнями или в камнях, взять его очень трудно. Тогда собака лает по-другому, редко, так как роет лапами землю и, в азарте, обламывает края норы зубами. Иногда, достать соболя невозможно и, приходится насильно утаскивать собаку с такого места.

На этот раз всё будет иначе. Я тихо подойду к высокому дереву на расстояние выстрела, высмотрю соболя и собью его. Томик никогда не даст зверьку упасть на землю, всегда поймает на лету. В радостном приподнятом настроении ускоряю шаг.

Внизу, метрах в трёхстах, хлопнул ружейный выстрел. Лая собаки некоторое время не было слышно. Затем Томик снова залаял, теперь уже яростно, явно на человека. Опять щёлкнул выстрел, на этот раз из малопульки8, собака взвизгнула и замолчала. Сердце моё вдруг приостановилось, словно раздумывая, бежать дальше или нет, и побежало рывками, спотыкаясь. Я несусь под гору, не задумываясь о том, что там внизу, где замолчал Томик, если судить по выстрелам, не один человек. И намерения у них, скорее всего, не самые лучшие.

Мы с Томиком друзья. Появился он в моей жизни три года назад, совершенно случайно. Как-то, по осени, возвращаясь домой из школы, встретил толстуху Зориху – жену егеря и браконьера Зорина, которая несла корзину с мирно спавшими щенками.

– Тётя Валя, куда Вы их? – заподозрив неладное спросил я.

– На кудыкину гору! – сердито буркнула она. – На речку несу.

– Жалко ведь! – увязался я за ней.

– Жалко, – согласилась она. – Да никто не берёт, куда их девать, шесть штук то. Не прокормишь.

Мне непонятно, это Зорихе не прокормить?! Всё время мясом торгует. Сам Зорин частенько то медведя, то марала или косулю завалит, а то и чужого бычка в лесу скарапчит (украдёт), без мяса не бывают.

– Тётя Валя! Отдайте мне!

– Ну, кто тебе разрешит? У вас ведь есть собака. Мать, небось, выбросит или самого топить заставит, – она остановилась. – Ладно, возьми одного.

Я выбрал чёрного, с белым пятном на груди щенка и, сунув за пазуху, помчался домой. Под стогом сена устроил ему тёплое гнездо. Кормил молоком из бутылочки. Из опасений, что мать или отец обнаружат щенка, чтобы он не кричал, каждую ночь дважды тайком выходил покормить его. Мать у нас строгая, точно скажет: «Лучше поросёнка кормить, неси куда хочешь, чтоб и духу его здесь не было». Тем более, что собака у нас есть, здоровенный лохматый Жульба.

Однажды на охоте, прежняя наша собака Берка погибла. Она была смелая, азартная до неосторожности, и нарвалась на удар мощной когтистой лапы медведя. Охоте был бы конец, но у отцовского напарника было две собаки. После долгих уговоров и торга он, наконец, отдал Жульбу за гордость отца – отличный американский винчестер.

Жульба не охотничьей породы, не то водолаз, не то сенбернар, но в охоте на соболя ему нет равных. Среди собак он драчун и забияка, что не мешает ему панически бояться медведя. Егерь Зорин в бане держал медвежонка, и мне пришла мысль избавить Жульбу от «медвежьей болезни». Я втолкнул его в баню и захлопнул дверь. Будучи в три-четыре раза крупнее медвежонка, Жульба, с жутким воем, вышиб стекло маленького оконца и, оставив на раме клочья рыжей шерсти, удрал домой. Он долго не вылезал из-под крыльца. Мне пришлось приложить немало усилий, чтобы помириться с ним.

Мой щенок быстро окреп, уже ест сырое рубленое мясо и не требует кормить его по ночам. Он узнает меня по шагам, выбирается из убежища и галопом мчится навстречу, когда прихожу кормить, и прячется, заслышав приближение кого-то другого. То, чего я боялся, всё-таки случилось. Отец, задавая корове корм, увидел непорядок: стожок сена внизу оказался разворошён. Поправляя сено, он обнаружил щенка и принёс в дом. «Дурак, я мог его случайно заколоть вилами!» – отругал он меня.

Мы сделали щенку тёплую будку. Жульба его обнюхал, перевернул огромной лапой и, не видя соперничества, миролюбиво шевельнул хвостом. Мать тоже сильно не ругалась, поворчала для виду. Отец убедил её, что Жульба уже стареет, а без собаки в доме и в тайге не обойтись. Мы жили в верховьях реки Томь и, по названию реки, щенка назвали Томиком.

Мы с Томиком вместе растём, он очень умный. Часто, разговаривая с ним, я говорю: «Ты Томка, тоже человек». Он пытается что-то ответить, старается выговорить какое-то слово человеческим голосом, но у него получаются лишь нечленораздельные горловые звуки. За три года Томик вырос, стал сильным свирепым псом, готовым без колебаний вступить в схватку с медведем и стоять насмерть.

Томик лежит недалеко от берега речки, под высоким кедром, на пропитанном кровью снегу. Увидев меня, попытался ползти навстречу, но сил уже нет, и он уронил голову. В боку собаки небольшая сильно кровящая ранка. Пуля из малокалиберной винтовки, с близкого расстояния, прошила его. Томик умирает. Изредка тоненько взвизгивает от боли, глядит на меня умными глазами. Он словно извиняется за то, что вынужден уйти далеко-далеко, оставляя меня одного. Я ничего не могу сделать для него, только глажу успокаивая. Дыхание его всё тяжелее, с каждым вдохом вырывается стон. Он стонет совсем как человек.

Не в силах смотреть на эти муки, я зашёл сзади, поднял ружьё и направил ствол в голову Томика. Но сколько ни обзывал себя тряпкой, бабой, тюфяком – так и не смог спустить курок. Через какое-то время началась агония. Наконец, Томик судорожно встрепенулся и затих. Осознав, что потерял друга, что он никогда больше не подойдёт и не положит голову мне на колени, я плачу, как маленький ребёнок. Кажется, остался совсем один на свете и бесследно растворяюсь в окружившей глухой тайге.

Вверх по Белой речке, навстречу отцу, я не пошёл. Следы показывают, что злоумышленник один. Видимо, у него ружьё такое же, как у меня, – распространённая в этих местах «Белка». Это хорошая лёгкая двустволка, с вертикально спаренными стволами: нижний ствол гладкий, двадцать восьмого калибра, а верхний малокалиберный, нарезной – пять целых и шесть десятых миллиметра. Дробью он сбил загнанного собакой на кедр соболя, а когда Томик поймал падающего зверька и не захотел отдать чужаку, выстрелил в него из малокалиберного ствола.