Последний солдат Третьего рейха. Дневник рядового вермахта. 1942-1945 - Ги Сайер

Часы Гальса со светящимся циферблатом показывали уже половину девятого. Мы решили, что уж на ночь-то нас на станции не оставят. Не тут-то было. Прошел еще час, и некоторые солдаты, разложив спальные мешки, начали устраиваться на ночлег. Чтобы защититься от сырости, некоторые не побоялись лечь прямо на шпалах, под вагонами.

Наш фельдфебель примостился на тюке с армейскими шмотками и закурил. Выглядел он не лучшим образом. В голове не укладывалось, что нас бросят на произвол судьбы, заставят ночевать вот так, под открытым небом. Не может такого быть! Вот-вот раздастся гудок, извещающий об отправлении, тем умникам, что уже расположились на ночлег, придется в спешке паковать спальные мешки. Но лучше бы мы последовали их примеру. Прошло два часа, а мы по– прежнему сидели на холодном каменном полу. Мороз усиливался. Пошел дождь. Наш фельдфебель устроил себе палатку: чемоданы он накрыл водонепроницаемой тканью и так спасался от непогоды. Старый лис!

Нужно найти укрытие. Далеко отходить от ружей нельзя, но мы все равно оставляем их мокнуть под дождем, ожидая наутро настоящую взбучку. Лучшие места уже, конечно, заняты. Остается забраться под вагоны. Лучше бы внутрь, но двери завязаны проволокой.

Проклиная все на свете, устраиваемся на ночлег: какое– никакое, а все ж убежище! С нас течет ручьем; мы вне себя от злости. Но у командования наши мелкие проблемки, наверное, вызывают только смех…

Впервые я спал под открытым небом. Что и говорить, пробыть с закрытыми глазами больше пятнадцати минут мне не удавалось. Пологом постели мне служила огромная ось; иногда мне казалось, что она перемещается, словно бы поезд поехал. Я просыпался и обнаруживал, что все по– прежнему на месте; снова погружался в дремоту и опять пробуждался. С первыми лучами солнца мы, разминая затекшие члены, выбрались наружу. Выглядели, наверно, как мертвецы, которых только что выкопали из земли.

В восемь утра мы построились и направились к перрону. Гальс не переставал повторять, что с тем же успехом мы могли бы заночевать и в казармах. О тяготах солдатской жизни никто из нас не имел ни малейшего представления. Впервые мы провели ночь под открытым небом, а сколько еще таких ночей, только в худших условиях, ожидало нас!

А пока нам предстояло сопровождать состав с боевой техникой. Нашу роту загодя разделили на три части для сопровождения трех эшелонов – по три, а то и два человека на платформу. Мне с Гальсом и Ленсеном выпало охранять прикрытые брезентом крылья самолетов с изображением черного креста и другие детали военной техники, предназначенные для люфтваффе. Судя по маркировке, груз следовал из Ратисбонна в Минск.

Минск, значит, Россия. Во рту пересохло. Сердце забухало.

Вскоре раздался свисток, и состав тронулся.

Спустя какое-то время дождь прекратился, но зато повалил снег. Поразмыслив, мы забрались под брезент и устроились возле авиационного двигателя. Ветер перестал нас трепать. Сразу стало теплее. Прижавшись друг к другу, почти согрелись. Мы, разумеется, пустословили и время от времени разражались хохотом – хотя над чем было смеяться? Состав катил на восток, что происходит вокруг – мы не знали. Лишь время от времени доносилось громыхание встречных поездов.

Вдруг Ленсену послышался крик. Он сделал нам знак замолчать и с опаской высунул голову из-под брезента.

– Лаус… – сказал он спокойно. Помолчав, добавил: – Ложная тревога.

Однако спустя пару секунд кто-то рванул край брезента. Перед нами предстала физиономия фельдфебеля. При виде наших счастливых лиц его перекосило от ярости. Спасаясь от стужи, Лаус надвинул на голову каску и натянул перчатки. Снег запорошил его с ног до головы.

– Стоять! Смирно! – гаркнул он.

Но выполнить команду с обычной резвостью мы не могли. Платформу так и качало из стороны в сторону.

То, что произошло далее, достойно театра абсурда. Я до сих пор, по прошествии стольких лет, вижу неуклюжего медведя Гальса. Он изо всех сил пытается стоять прямо, но состав трясет так, что Гальс вместе с ним шатается влево– вправо. У меня шинель зацепилась за какую-то деталь двигателя и тянет к полу. Лаус тоже не на высоте. Впечатление такое, будто он здорово перебрал.

Наконец, наш фельдфебель состроил зверскую гримасу и встал на одно колено. Мы последовали его примеру. Со стороны нас можно было принять за четверку заговорщиков. Но все было гораздо прозаичнее. Фельдфебель честил нас последними словами.

– Какого дьявола вы тут расселись? – бушевал он. – Вы вообще соображаете, кто вы и зачем мы все здесь?

Гальс, которого тошнило от всяких там церемоний, не долго думая, перебил вышестоящее начальство.

– Стоять снаружи нет смысла, – резонно заметил он. – Холод ужасный, да и чего тут увидишь?

Как рассвирепел Лаус – это надо было видеть! Он схватил Гальса за воротник, тряхнул, как мешок с сеном.

– На первой же остановке я подам рапорт! – отчеканил он. – Штрафного батальона тебе не миновать. Вы оставили свой пост, ясно? Ты хоть подумал: а что, если взорвется впереди идущая платформа? Каким образом вы оповестите остальных? Штаны просиживая под брезентом?

– А что? – спросил Ленсен. – Впереди идущая платформа вот-вот взорвется?

– Да заткнись ты, идиот! Повсюду орудуют диверсанты. Русские готовы на все. Партизаны отправляют под откос целые поезда, кидают гранаты, бутылки с зажигательной смесью. Для того вы и здесь – чтобы этому помешать. Надевайте каски и вперед, а не то я вас вышвырну!

Повторять приказ ему не пришлось. И хотя холод пробирал до костей, мы расположились в назначенных Лаусом местах. А он, уцепившись за выступ, перепрыгнул на следующую платформу. Он всегда четко выполнял поставленные перед ним задачи. Хотя мне и не доводилось беседовать с ним по душам, я подозревал, что он, в сущности, неплохой человек. Все другие унтер-офицеры не проявляли такой строгости: говорили, будто берегут себя для настоящего дела. Однако в нужный момент от Лауса пользы было не меньше, а то и больше, чем от других. Из фельдфебелей он был самым старым. Может, побывал на передовой, даже пороху понюхал. Короче говоря, на мой взгляд, его нельзя было назвать безответственным. Во всяком случае, нам он спуску не давал.

Если мы не в состоянии переносить холод и прочие тяготы, на фронте нам не выжить. Погибнуть от рук какого-то диверсанта, не повидав настоящей войны, просто глупо.

Неожиданно впереди я увидел человека. Он бежал по соседнему пути. Наверное, заметил его не я один, но никто из солдат, сидевших на передних платформах, даже не шелохнулся.

Я схватил свою винтовку и прицелился в диверсанта. А кто же это, если не диверсант?

Эшелон шел медленно. Лучшей мишени и не сыщешь. Через несколько минут наша платформа поравнялась с бегущим человеком. В его облике не было ничего особенного. Может, просто лесоруб решил поглазеть на состав. Как– никак, мы пока еще в Польше. Я почувствовал себя дураком: приготовился стрелять, а врага-то и нет. Всего-навсего какой-то поляк-ротозей. Я прицелился, намереваясь дать выстрел поверх его головы, и спустил курок.

Прогремел выстрел. Поляк со всех ног бросился бежать. А я подумал: вот так у рейха стало врагом больше…

Эшелон шел с прежней скоростью. Немного погодя появился Лаус. Мороз морозом, а обход надо продолжать! Он окинул меня удивленным взглядом.

Решили дежурить посменно: двое несут вахту на боевом посту, третий греется под брезентом. Мы были в пути уже восемь часов и жутко продрогли; стоило нам подумать, что будет ночью, и становилось совсем паршиво. Я нырнул под брезент, и все двадцать минут у меня зуб на зуб не попадал. Мы приближались к Минску. Темнел лес. Четверть часа назад эшелон стал прибавлять скорость. Свирепый ветер обещал смерть от холода. Чтобы согреться, мы съели чуть ли не половину рациона.

Вдруг поезд стал сбавлять ход. Заскрипели тормоза, брякнули муфты сцепления. Вот мы уже движемся еле-еле. Первые платформы повернули направо. Нас переводили на второй путь.

Еще минут пять эшелон продолжает двигаться и, наконец, замирает. Два офицера, спрыгнувшие с одной из передних платформ, идут в конец состава. Им навстречу вышли Лаус и еще два сержанта. Они о чем-то посовещались, но нам ничего не сказали. Солдаты высунули головы и осматривали округу. Для террористов лучшего места, чем лес, не найти. Поезд стоял уже несколько минут – и тут вдалеке раздался стук колес. Мы спустились и, чтобы согреться, ходили туда-сюда, когда раздался свисток, призывающий нас вернуться в вагоны. На колее, с которой наш состав только что ушел, показался локомотив, окутанный облаком дыма.

То, что я увидел, ужаснуло меня. Хотел бы я быть гениальным писателем, чтобы во всех красках описать представшее перед нами зрелище. Вначале появился вагон, наполненный железнодорожным оборудованием. Он шел впереди локомотива и скрывал и без того неяркий свет фар. Затем последовал сцепленный с ним локомотив, затем – вагон, в крыше которого была проделана дыра – судя по всему, полевая кухня. Из короткой трубы ее шел дым. Вот еще один вагон с высокими поручнями; в нем едут до зубов вооруженные немецкие солдаты. В остальной части состава – открытых платформах, вроде той, на которой ехали мы, – перевозился совсем иного рода груз. Вначале я с непривычки даже не смог разобрать, что же это, и лишь через несколько мгновений понял, что вагон переполнен человеческими телами, за которыми сидели или стояли скорчившись живые люди. Самый осведомленный из нас коротко пояснил: «Русские военнопленные».