Осколок в форме сердца - Сергей Тютюнник

– Завтра или послезавтра пойдешь на выписку. – Ольга мельком взглянула на Васильева и отвела глаза.

– Жаль, – вздохнул Женя и поднял синюю казенную штанину на раненой ноге.

– Почему? – Руки у Ольги чуть подрагивали, когда она возилась с повязкой. Она сама не понимала, почему это происходило.

– Да так… Жаль, и все. – Женя смотрел на копну соломенных Ольгиных волос, на шевельнувшуюся грудь под белым халатом…

– Из дому что пишут? – Феликсовна спросила, удивляясь себе: зачем ей это надо, почему ее вдруг стали волновать отношения этого капитана с женой и сыном.

– Не знаю, не интересовался. Может, писем и вообще не было. – Васильеву неприятно было говорить о доме.

– Так ведь скоро замена. Поедешь домой. – Обработав перекисью водорода и зеленкой заживающие раны, Ольга стала накладывать повязку.

– Ну-у, это когда еще будет…

– Когда? – Феликсовна подняла глаза.

– Что-то около месяца.

– Мне здесь сидеть дольше. – И ловко сделала узелок на повязке. – Готов, артиллерист.

– Ольга… – Васильев замялся. – Может, посидим сегодня вечером. На прощанье… Ты же говорила, что у нас с тобой – купейно-поездной вариант. До конечной станции еще есть время…

Феликсовна стояла у шкафчика с медикаментами, звенела склянками и думала. На фоне окна был четко виден ее греческий профиль.

– Ладно, – сказала, не глядя на Женьку. – Приходи.

– А ты водку пьешь? – У Васильева сверкнули глаза и стало распирать грудь.

– Пью, – сказала Ольга и закрыла шкафчик. Затем повернулась к Жене и спрятала в карманы халата задрожавшие руки.

– Ну, тогда я пошел? – воспламененный Васильев зашевелил усами, не зная, что делать со своим горящим телом. А делать что-нибудь очень хотелось: подпрыгнуть, побежать, закричать… Он резко стукнул об пол своей клюкой. – До вечера?

– До вечера. – Ольга улыбнулась, обнажив белую обойму зубов.

Васильев постучал и открыл дверь.

– Проходи. – Ольга была в бежевом, плотно облегающем ее крупноватую фигуру платье с деревянными пуговицами сверху донизу.

Магнитофон разливал по комнате французскую печаль. На электрической плите в «кухонном» закутке шкворчала черная сковородка. Дух жареной картошки забивал все другие запахи комнаты. Женя демонстративно втянул носом гастрономический аромат:

– Вот это закусь! А то эти казенные каши в столовой уже поперек горла стоят.

– Поэтому мы с девочками в столовку и не ходим. Договорились с начпродом: берем продукты на складе и сами готовим. – Феликсовна расставляла на столе посуду.

– А где твоя соседка? – с надеждой спросил Женя.

– Узнала, что у меня будут гости, и ушла к подругам. – Ольга еще ни разу не улыбнулась.

– Значит, мы вдвоем? – Васильев, еле сдерживая радость, достал из-за пазухи бутылку водки.

– Не липовая? – Ольга покосилась на бутылку. – Не траванемся?

– Не должны. Брал у проверенных «боевых товарищей».

Ольга пошла в «кухонный угол» за картошкой. Пар поднимался над сковородкой. Женя плеснул по стаканам водку.

– Ну что, Феликсовна, – начнем?

– Это будет пьянка, – мотнула головой Феликсовна. – Нужно с тостом.

– Тогда, – Васильев секунду подумал, – за возвышенное и земное. – Французский минор из магнитофона настраивал на подобный тост.

– В каком смысле? – Ольга подняла стакан.

– Не за роман о Моцарте, конечно, – быстро скорректировал курс Женя. – За то, чтобы было у нас побольше возвышенного, поменьше земного…

– Что ж, за это выпить можно. – Феликсовна протянула стакан и чокнулась с Васильевым. Выпила одним глотком, по-мужски, не скривившись. Лишь глаза наполнились влагой. – Ешь, пока горячая!

– Кстати, ты читаешь про Моцарта, потому что другое чтиво под руку не попалось?

– Нет, мне очень нравится его музыка. Особенно «Реквием». У меня дома есть пластинка. Ты слышал когда-нибудь «Реквием»?

– Конечно… Опять ты спрашиваешь так, будто современные офицеры кроме Газманова никого не знают.

– Да ладно тебе обижаться. – Ольга улыбнулась. – Сам знаешь, что я почти права…

– Я впервые вижу тебя «не по форме» одетой. – Женя решил переменить тему. – То есть не в белом халате, а в «гражданке». – Он стал есть, почти не прожевывая, обжигаясь раскаленной картошкой.

– Ну, и как? – спросила Ольга, орудуя вилкой, и при этом не выразила на лице любопытства.

– Тебе очень идет это бежевое платье. Наверное, вообще идут все цвета янтарной гаммы. Но особенно мне нравятся эти деревянные пуговицы. Я люблю все натуральное, не синтетическое.

– Особенно людей. – В глазах Ольги сверкнула ирония.

– Да, людей особенно. – И Васильев налил по второй. – Ну, что: выпьем за то, чтобы у нас все было настоящее, не искусственное?

– Только у нас? – Феликсовна хитро улыбнулась.

– Остальные меня в данный момент не волнуют. – Женя выпил.

– Я не знаю, честно говоря, что у нас с тобой может быть настоящего, поскольку перспектива не просматривается, но выпить выпью. – И Ольга сделала один глоток из стакана.

– А ты поменьше о перспективах думай, – закурил Васильев, выпустив густое облако дыма. – Такое время настало, Феликсовна, что одним днем жить нужно. Вот здесь, например, на этой войне непонятной: сегодня живой-здоровый, а завтра или труп, или калека. Какая, к черту, перспектива?!

– Ну-ну, – настроилась слушать дальше Ольга.

– Ты думаешь, я сейчас философию своей жизни тебе нарисую? – серьезно говорил уже расслабившийся от водки Женя.

– Надеюсь, – улыбнулась Феликсовна.

– Не хочу тебя утомлять. Надо проще.

– Будь проще, – хмыкнула Ольга и закольцевала банальную фразу: – И люди к тебе потянутся.

– Все люди мне не нужны. Кто-то один нужен. – Музыкальный плач французов толкал Женю на откровенность.

– Я так понимаю, что в настоящий момент это Феликсовна. – Ольга демонстративно направила взгляд в потолок.

– А почему это так тебя веселит? – с печальными глазами спросил Васильев, не думая об ответе. – Ты видишь, что нравишься, что я хочу быть с тобой, мне с тобой интересно… Что тут смешного?

– А смешно здесь то, что подобные возвышенные разговоры я слышала сотни раз, – вздохнула Ольга, и глаза ее похолодели, – и знаю, что это обычное словесное оформление вполне земного желания залезть ко мне в постель.

Расстрелянный в упор Васильев онемел на какое-то время. Кровь хлынула в голову. Лицо вспыхнуло.

– Ну, раз так, – он смешался, не зная, что еще сказать, – я пойду. Спасибо за все! – и поднялся.

Ольга, тронутая его растерянностью и обидой, опустила глаза. Стало стыдно.

– Ладно. Извини меня. Останься.

Женя, в полном душевном раздрае, не знал, что делать.

– Не обижайся, – продолжала Ольга. – Сам знаешь, каково одинокой бабе на войне, среди кучи мужиков, у которых почти поголовно семейное положение – «командировочный»…

Васильев сел.

– Наливай! – Феликсовна подсказала выход из тупика. – Мы еще не выпили обязательный третий тост по вашей старой афганской традиции – за тех, кого с нами нет.

Женя молча налил, встал, подумал и выпил. В голове размазанно, нечетко мелькнуло несколько лиц погибших ребят.

Пауза продолжалась. Разговор не вытанцовывался.

– Ну, тогда уж сразу и четвертый, чтоб за нас не пили третий! – Женя сказал резко и опять налил.

– Подожди. Не гони лошадей, – поправила прическу Ольга. – Я же тебе не мужик – пить, как из пулемета.

Васильев не мог смотреть ей в глаза. Почему-то было неловко. Наверное, потому, что Феликсовна срезала его на взлете почти справедливо. Она сказала правду. Не всю, но правду. И Жене захотелось исправить положение.

– Понимаешь… – начал он.

– Понимаю, – спокойно обрубила Ольга. – Я сместила акценты. Не слепая, все вижу. Извини.

– Да. – Женя закусил губу, повернулся и, взяв Ольгу за руку, прижал ее ладонь к своему горящему лицу.

Феликсовна, положив ногу на ногу, сдерживала разгулявшуюся волну в груди и слушала гулкое биение своего сердца. Оно отдавалось в ладони, прижатой Васильевым к своему лицу, накаляя руку, словно калорифер.

Долго сидеть без движения Ольга не смогла и, высвободив ладонь, запустила пальцы в седеющий Женькин затылок. Васильев сполз со стула, стал на колени рядом с Ольгой и обнял ее. Ольга пахла аптекой. Женя коснулся мягкими усами ее полных сухих губ, опустил лицо к груди, взял в рот деревянную пуговицу платья и расстегнул ее зубами и языком. Потом то же самое проделал и со следующей пуговицей.

Платье медленно распадалось на неподвижной, удивленной такой манерой раздевания Ольгой, обнажая пышную грудь. Когда Женя дошел до последней пуговицы, Ольга наконец среагировала:

– Ты все будешь делать зубами?

– Нет, – не отвлекаясь от «дела», буркнул Васильев и, скользнув рукой от круглого колена вниз, сбросил тапочку с Ольгиной ноги и мягко сжал в ладони теплую женскую ступню.