Сексуальная жизнь наших предков - Бьянка Питцорно

дальнем конце центрального стола. Время от времени бросая сонные взгляды из-под полуопущенных век, она ухаживала за пожилым человеком с жидкими седыми волосами, зачёсанными поперёк лысины. За спинкой его стула стояли костыли.

– Наверное, дочь, – заметила Ада. – Лицо у неё знакомое.

– Типичное для прерафаэлитов, – возразила Дария. – Она могла бы быть моделью у Данте Габриэля Россетти. «Корделия и Король Лир».

– Или как у Эллен Терри на фото Джулии Маргарет Кэмерон.

Будучи студенткой, Ада завесила всю комнату купленными в Англии постерами с портретами работы знаменитого викторианского фотографа и теперь частенько задавалась вопросом, нравились ли они ей сами по себе или потому, что Джулия Маргарет приходилась тёткой Вирджинии Вульф, ещё одной её юношеской страсти.

Но даже сейчас, спустя почти двадцать лет, меланхоличный вид и усталый, невидящий взгляд этой девушки её заинтересовали.

По приезде Ада и Дария с радостью обнаружили, что спать им придётся не вместе, а в двух одноместных комнатах Old Building, самого древнего и впечатляющего в колледже корпуса, которого студенты обычно избегали из-за отсутствия душа. Обе комнаты располагались на втором этаже; на площадку выходили ещё две двери: первая вела в общую ванную, вторая – в третью спальню. Дверь туда всегда была открыта, а ключ торчал в замке: по-видимому, постоялец пока не прибыл.

– Повезло. Надеюсь, её так никто и не займёт, – сказала Ада. – Тогда весь этаж останется в нашем распоряжении.

Но этим надеждам не суждено было сбыться. А повезло им или нет, никто в тот момент сказать не мог.

4

Утром, всего лишь следующим после приезда утром, хотя казалось, что с тех пор прошла уже целая вечность, Ада проснулась около девяти. Конгресс начинал работу только в одиннадцать, а её выступление и вовсе планировалось на вторую половину дня. Можно было вдоволь понежиться в постели, поэтому будильник Ада не заводила. На двери комнаты Дарии она нашла записку: «Пойду поработать на реку, свет замечательный. Увидимся за обедом».

Фотографии служили Дарии образцом для trompe-l'œil[4], которыми она расписывала стены самых роскошных особняков Болоньи и её окрестностей (периодически называя их «муралями», словно воображая себя этаким женским вариантом Диего Риверы).

В общей ванной обнаружилось лишнее полотенце, ещё влажное, и мужской несессер, а на полочке под зеркалом – бритва. Дверь в третью спальню была закрыта.

Завтрак организаторы устроили под открытом небом. Низкая живая изгородь по краю большой лужайки с тыльной стороны здания пестрела красными фуксиями с лепестками, напоминавшими серёжки в стиле либерти, пионами всех оттенков, от белого до розового, и пышными синими цветами, названия которых Ада не знала, высокими и прямыми, словно алтарные свечи. За столиками оставалось лишь несколько таких же поздних пташек. С подносом в руках она огляделась и увидела все ту же прерафаэлитскую девушку, сидящую в одиночестве под деревом, укрывавшим её своими ветвями, словно огромным зонтиком. Свет, проникавший сквозь листву, пятнал обнажённые руки незнакомки подрагивающими нежно-зелёными бликами, и от этого зрелища Аду вдруг захлестнуло желание. Обычно она не чувствовала влечения к женщинам, пусть иногда и позволяя себе лесбийское приключение, но скорее в порядке эксперимента, редких «заметок на полях», чем ведомая инстинктами. Её психоаналитик предполагал, что это может быть своеобразной реализацией эдипова комплекса, только обращённой не к отцу, а к матери. «Скорее уж тогда к бабушке, – возражала Ада. – Это она меня вырастила, а матери я почти не знала».

Ускорив шаг, она направилась к девушке и уселась напротив неё.

– Good morning[5].

– Доброе утро. Вы же итальянка, верно?

– У меня такой ужасный акцент?

– Нет, что Вы, просто вчера услышала Ваш разговор с подругой.

– А Вы... ты тоже итальянка? Прости за фамильярность, но ты ещё достаточно молода, чтобы я могла обратиться на «ты».

– Вы, мне кажется, тоже слишком молоды для докладчика... Я боялась, что увижу здесь только седобородых старцев, – улыбнувшись, девушка кивнула в сторону Дитера Хорландера, сидевшего за столиком в глубине лужайки в сопровождении крепкой румяной блондинки за сорок.

«А ведь и в самом деле ездит с медсестрой», – вздохнула про себя Ада. Хотя их с прославленным стариком почти ничего не связывало, она беспокоилась, будто он был её дедом или болезненным пожилым дядюшкой.

– О чём будете говорить? – поинтересовалась девушка.

– Ничего особенного. Мне позвонили в последний момент, времени подготовиться почти не было... Может, вообще выйду за рамки темы конгресса.

– В какую сторону?

– А ты, в принципе, понимаешь суть? Все эти разговоры с мёртвыми...

– Немного.

– И что же тебе известно?

– Ну, я изучаю антропологию. В Королевском колледже, в Лондоне. И знаю, что некоторые примитивные народы по сей день... – она запнулась