БЕЗ НАЗВАНИЯ - Кирилл Маев

Они уходят, ухмыляясь, а мне не смешно. Мне страшно. Окна трясутся от ветра. Меня трясет.

15

– Тебя же уволили как полгода?

– Полгода? Не может быть, мне нужно подготовить бумаги к понедельнику.

– Послушай, да стой же ты! Что с пальцами?

Я побежал, и бежал быстро. Господи, что он несет? Я видел, как человек бежит по улице, он бежал, а я наблюдал за ним. Дыхание перехватывало. Он бежал быстрее, и в правом боку начало колоть.

После работы я зашел в кафе. Тяжелый вышел день. В голове какая-то каша – ничего не могу собрать воедино. Бумаги-бумаги, кажется, это было как-то связано с музыкой.

Это была она. Там – в кафе.

Она сразу меня узнала – глаза вспыхнули. Рядом с ней сидел какой-то парень. У нее разве не сутки на работе сегодня?

– Привет, – сказал я.

– Да, привет.

– Когда ты будешь дома? Я волнуюсь.

Она посмотрела на своего друга.

– Ты что имеешь ввиду?

– У тебя же сегодня смена кончается? Что ты вообще здесь делаешь, кто он?

Парень недовольно посмотрел на меня.

– Слушай, уходи, – сказал он, – оставь уже нас в покое.

– Нет, постой, я не понимаю, что происходит?

– Уходи, – сказала она, потупив взгляд.

– Но я же жду тебя, я же..

– Уходи, я уже все тебе сказала.

Парень поднимается из-за стола. Полегче, полегче. Вы – вместе? А мы? Мы ведь тоже. Мы были вместе? Мы были?

Как ты могла.

Как ты могла

Как ты

Как ты?

Я выхожу на улицу.

Передо мной гигантские клавиши. Под ними пропасть – с одной стороны, там, где кончаются белые. Я иду по этим белым – пытаюсь, они большие, по пять метров в ширину каждая, и длинные – бесконечно длинные, уходящие в эту пропасть. Над ними – черные, уходящие в темноту, но на них не залезть. Клавиши скользкие. Очень скользкие. Кроме них ничего нет. Я начинаю скатываться в пропасть по белым. Иду и скатываюсь – слишком скользко. Я не могу зацепиться ни за что – пальцы, что с моими пальцами?

Цепляться, цепляться! Пытаюсь, но ничего не получается. Я все скатываюсь, и затем – падаю – падаю в эту пропасть, клавиши остаются где-то сверху, а меня окружает темнота, бесконечная, холодная, сжирающая темнота.

Остается только темнота.

16

Все спутывалось.

– Спокойной ночи, – сказала она.

– Да, слушай, так что ты думаешь?

– Я не знаю, мне завтра на работу.

– Я просто подумал..

– Давай потом, ты нормально сыграл.

Ох уж эти творческие люди. Понимаю, они любого могут довести до белого каления, а вот довести письмо до коммунальных служб – не всегда. Вокруг бардак и грязная посуда. Что же – я совсем не против, прости, я где-то был там, я просто не заметил, я просто не.

Отвернулся к стенке. Не могу уснуть. Пошел налить воды. Вернулся. Ее уже нет. Что? Куда ты делась, милая? Милая? Я помою посуду, обещаю, уже очень скоро, уже завтра, уже почти что! Ветер пронизывает окно насквозь. Он его сейчас разорвет. И стены. Стены такие узкие, такие мрачные. Я ищу по всей комнате – за занавеской, в шкафу, под кроватью. Где ты, где?

Сажусь на кровать. На матрас, точнее. Да, это моя комната. Я вижу, как он сидит в моей комнате. Он встает, смотрит на меня. Я смотрю на него.

Что он делает? Он берет листки, пытается что-то дописать – не выходит, нет-нет, это абсолютно точно – ничего. Он идет к шкафу – постой, зачем? Ножницы. Ох, нет, погоди, погоди! Он берет ножницы и приставляет их к пальцам – СТОЙ ЖЕ, МАТЬ ТВОЮ, СТОЙ, НЕ ДЕЛАЙ ЭТОГО!

Он нажимает – ЧЕРТ, КАК БОЛЬНО, я не могу – ОСТАНОВИСЬ, СУКИН СЫН, ЧТО ТЫ ДЕЛАЕШЬ, ЧТО ТЫ – как же больно, господи, как же БОЛЬНО!

ПРОШУ НЕТ, ПРЕКРАТИ

ПРЕКРАТИ

НЕТ

НЕТ

НЕТ!

17

Проспекты тянулись в бесконечность. Я просто шел вперед – не зная дороги, не видя ее. Тучи сверху изредка пронизывались солнцем. Грустным, холодным солнцем – и от него было еще холоднее идти сквозь эти проспекты. Руки мерзли даже в карманах. Они ледяные, их почти что не чувствуешь уже. Сигареты, сигареты. Жадно закуриваешь до тяжести в легких, пока уже просто не можешь больше.

И все равно тянешься за новой.

Это отчаяние.

Пустота внутри – такая, что ты все понимаешь, ты все видишь. И все это так далеко, и все это так нереально. И ты где-то не здесь, и ты уже ничего не понимаешь, как будто все происходит с кем-то другим, не по-настоящему. Лишь сигареты и отчаяние.

В комнате по-прежнему ничего нет. Еще холодней, еще. Дико от всего этого. Я подхожу к шкафу, я никого не пускаю сюда, никого. Открываю. Почему я о нем не вспоминал, что не так?

Кажется, это чья-то нога. Господи, что? Пакеты какие-то, кровь – или? Это же не по-настоящему? Еще одна нога, но не целиком, явно не целиком, и их разделили. А это – ОХ ЧЕРТ, ЭТО – мне становится дурно. Я вижу остатки тела, напоминающие туловище, что-то еще осталось, может, часть головы. И сиреневое платье рядом – такое красивое, такое испорченное..

Где остальное? Куда я все дел? Я ничего не выносил из комнаты, я ничего не делал, я же всего лишь. Я же всего лишь.

Я начинаю вспоминать.

18

Он пытается играть, но что-то не получатся. Как всегда, как всегда. Он берет ножницы и приставляет их к пальцам – снова и снова, палец за пальцем. БОЛЬ, УЖАСНАЯ БОЛЬ.

Прошу, нет.

Не могу, отворачиваюсь. Я сижу в углу. Камеры нет. Только эти больнично-зеленые стены. Руки в крови. Кровь стекает вниз, прямо на пол, и далее, далее. Дверь открыта. Я пока не вижу, что за ней. Немного знобит. Зубы стучат, тихо, тихо. Встаю, делаю пару шагов к двери, и аккуратно выглядываю.

Мне страшно. Оттуда веет холодом и темнотой.

Становится все холодней. Я не чувствую пальцев.

Делаю шаги дальше. Захожу внутрь.

Дверь закрывается за мной.

Я иду в темноте.

Я иду?

Маяк

1

Это был хороший дождливый день. Потом был дождливый день похуже. Наконец настал тот день, в котором я ползал по полу собственной спальни в надежде найти еще хотя бы один удачный окурок.

– Опять ты тут ползаешь, да? – начинала она.

– Нет, не ползаю.

– Ползаешь-ползаешь, я же вижу.

– Это я пуговицу ищу.

– Какие такие пуговицы ты ищешь? У нас молнии.

И правда – стоит взглянуть в окно, и мы увидим, что все небо в них, и гигантские раскаты грома разбивались о числа в календаре.

А жизнь – это одиночество. Одиночество и отчаяние. Иногда чего-то становится меньше – например, одиночества, и тогда для равновесия увеличивается количество отчаяния. Это я опытным путем пришел к таким умозаключениям, и дальше по этому пути идти бы мне не хотелось.

Съел сырок, чтобы поднять хотя бы сахар в крови.

– Поднимешь потом коробки в спальне? – попросила она.

– Конечно, конечно.

– Спасибо, а я тогда пойду, у меня сегодня тяжелая встреча – один клиент хочет получить страховку за самоубийство.

– Он что, ненормальный?

Я пошел в спальню, стал поднимать коробки. Из какой-то выпала праздничная открытка. Праздник был неочевиден – на ней были изображены маяк с островом.

Потом вышел, сел за руль, мотор неохотно завелся. Это еще полбеды – надо давать какие-то премии людям, которые бы смогли управиться здесь со сцеплением. Я управлялся, но мне никаких премий не давали.

– Вы привезли мне гардины?

– Да, вот они, – показывал я ему то, что привез.

– Подозрительные гардины.

Пока не было счастья в литературе, я подрабатывал то там, то здесь – мыл посуду, разгружал склад с печеньем, развозил гардины..

– Вы поможете мне их затащить наверх?

– Наверх?

– Я живу на двадцать первом этаже и даже чуть выше – прямо там, под люстрой.

– Ох, эти люстры.

– Да, это они. Ну что, согласны?

Конечно нет – я отрицательно помотал головой.

– Давайте, вам понравится.

– Обманываете вы меня.

– Понравится, – уверенно сказал он.

Мы поднялись. Мне не понравилось. Хотя квартира была хорошая, теплая, с умеренным субтропическим климатом. За этими днями я как-то заметил, что жизнь – и не жизнь вовсе, но длинная однородная полоса этих дней. На стене у человека висел огромный плакат с островом и маяком. Точно такой же.

– Плакат у вас очень интересный.

– О, это несбываемая мечта.

– Несбываемая? Вы что, пытались кому-то ее сбыть?

– Много раз, и знаете что?

– Знаю.

– Ох, опять вы за свое – она до сих пор у меня!

Я посмотрел на плакат еще раз. На человека, на плакат.

– Я возьму ее.

– Да в любой момент! Прямо хоть сейчас забирайте. Стройте лодку и плывите к этому острову.

Я задумался.

– И не думайте, плывите, я вам говорю.

– Как же я построю лодку?

– Из досок, вот они.

Он показывает рукой в угол, и мы видим, что там куча разнообразных досок. Лежат друг на друге, греются. Я выбрал те, что посимпатичнее, поблагодарил его, и поехал домой.

Остров у меня в кармане.

Большой карман.

2