Песни и люди. О русской народной песне - Наталья Павловна Колпакова

богатой одаренности русского человека. Гордимся — и, что можем, творчески используем из их опыта в нашей современной художественной культуре.

Разве не то же — с традиционным песенным искусством? Исследователь народной песни стоит в наши дни перед огромным морем современной народной песенности, образовавшимся из слияния полноводных рек, из пробегающих по эпохам ручьев, ручейков, струек. Но ведь дело не в том, чтобы наши жилища планировались по типу московских теремов и чтобы наша молодежь пела на вечеринках «Лучинушку» и «Березоньку». Никто не требует такой «реанимации» прошлого в нашем повседневном быту. Но это прошлое надо уметь ценить, раскрывать его красоту перед читателями и слушателями.

Историки и социологи, анализируя традиционные песни, находят в них материал для подтверждения исторических фактов, отголоски социальной борьбы, обрисовку характеров русских людей, данные о быте крепостных, русской женщины, русского солдата и т. п. Искусствоведы находят в текстах и напевах этих песен необыкновенное поэтическое и музыкальное мастерство, редкую виртуозность.

Но это все видят исследователи. А как хорошо было бы, если бы и самые широкие круги советских людей вслушались, вдумались в глубину и красоту своих национальных песен.

Конечно, на многих из этих песен, как и на памятниках народного зодчества или народной живописи, не могут не сказываться следы времени. И — не в пример этим памятникам — реставрировать старые песни нельзя, потому что мы не знаем их первоначального звучания, не можем учесть всех тех бесконечно разнообразных отклонений от первоначального текста, которые давал им народ на протяжении столетий в процессе тысячекратного исполнения, создавая параллельные словесные и музыкальные тексты (условно— «варианты»), дополненные новыми образами, языковыми находками и оттенками мысли. Но и нереставрированная, в том виде, в каком донесли ее до нас записи последних двухсот лет, традиционная песня хранит в себе неповторимые сокровища художественных образов, созвучий, красок, языковых жемчужин, принесенных из глубины веков.

И, используя одной ей присущие художественно-выразительные средства, она захватывает слушателя прежде всего глубиной своего эмоционального подтекста.

МАСТЕРСТВО, ОТТОЧЕННОЕ СТОЛЕТИЯМИ

Эи, дак по весны было, да по весны по красной,

Да что-то по летичку было, по лету теплому

Да как на тихой на на вёшной заводи

Да на свежей воды было на ключёвоей

Дак тут плавала сера мала утица…

Дак не одна плавала — да со сереньким со сизым селезнем…

Да как у селезня-то, у молода было

Да в три ряда, в три ряда косыньки по воды да заплеталися,

Да во четвертый-то ряд косыньки по воды плывут,

Да по воды плывут, да по вёшной заводи…

Ой, дак не сами косыньки да заплеталися —

Да заплела косыньки сера да маленька утица.

Ой, да заплела косы, да сама во поход пошла,

Во поход пошла, в зелен сад зашла…

Ох, дак в зеленом саду было во зелененьком

Да тут ходил-гулял да удалой добрый молодец.

Дак не един ходил — да с душой красной девицей.

Дак у удалого да у доброго молодца

Да не сами кудри да завивалися:

Да завила кудри душа красна девица,

Дак завила кудри да своей правой ручушкой.

Дак завила, сама ли во замуж, да во зам*ж пошла…

— Чудесная песня, Иван Николаевич! Мы нигде еще не слыхали.

Иван Николаевич с довольным видом поглаживает большую, тронутую проседью бороду.

— Да уж, верно, ее мало кто помнит сегодня. А надо бы! Хорошая песня, душевная… Да одна ли у нас такая! Герасим Васильич, споем-ка нашим гостям «Как из д*лeчa, д*лeчa», а?

Мы — не гости. Мы приехали сюда, на Мезень, работать, записывать песни, но у гостеприимных северян каждый приезжий, если только он не вовсе разбойник, гость: примут, приветят, усадят к самовару. В деревне Кильца мы еще не бывали. И потому с особым интересом расспрашиваем и слушаем местных певцов. А среди них Иван Николаевич Бутаков — патриарх. С очень большим репертуаром и, что еще важнее, с очень большой любовью к традиционной русской песне.

У Ивана Николаевича большой, крепко рубленный дом со светлыми сенями, высокими затейливыми окошечками, лесенками, с просторными переходами и широкими чистыми лавками по стенам; все это чем-то неуловимо напоминает древнерусские терема, хотя вся обстановка, посуда и разная хозяйственная утварь — наше, сегодняшнее. Правда, на полках по стенам, и в углах, и под лавками множество деревянной посуды, разных корчаг, баклаг, кадушек и т. п., но без этого нельзя: Кильца издавна славится бондарным искусством и до наших дней изготовляет квашонки и кадушки по завету прадедов. Но вместе с тем наш хозяин читал и Пушкина, и Лермонтова, и многих других русских авторов, и даже Жюля Верна, биографию которого он охотно расскажет вам за работой, сколачивая очередной бочонок или отделывая деревянную миску.

Иван Николаевич не только мастер-бондарь и не только певец: он еще и организатор местного кружка знатоков и любителей народной песни. И Герасим Васильевич Рассолов, и Александр Николаевич Чупов, и бабушка Татьяна Г*лицына, сидящие сейчас с нами в доме Ивана Николаевича вокруг магнитофона, — его ближайшие друзья-соседи. Они вместе с другими односельчанами нередко собираются по вечерам и поют. Поют и семейные песни, и рекрутские, и солдатские, и любовные — все, чем издавна богат репертуар старой Мезени. Вот сейчас они спели нам старинную лирическую песню про девушку, оторванную от любимого человека ради замужества с кем-то другим, очевидно нелюбым, если любимый с приглаженными ею кудрями остался без нее в саду. Спели так, что мы заслушались. И теперь ждем с нетерпением: что-то услышим дальше? Дальше должно быть еще много!

— Эта тоже хорошая будет, — помолчав, говорит Иван Николаевич и после маленькой паузы запевает негромко:

Как во далече, далече да во чистом поле,

Ой, что еще того подале — во раздольице,

Ой, стоял сырой дуб да кореховистый.

Ох, окол этого сырй дубй ай три угодья есть,

Ох, три угодьица есть, ай три великие:

Ой, как по корешку сыр* дуб* стоял добрый конь,

Ой, посередочке сыр* дуб* — ай пчелы ярые,

Ох, пчелы ярые, соты медовые,

Ох, по вершиночке сыр* дуб* сидел млад ясен сокол.

Ох, уж конь-от с соколом бились они о велик залог,

Ох, что не о ста рублях они бились, не о тысяче —

Ох, они билися, ругались о своих