Всегда наготове - Анатолий Шинкин

– Не Сонюшка, а Любаша, – Любка улыбнулась сквозь слезы. – Я и не читала его в школе. – И добавила без связи. – Сижу тут голая.

– Не оправдывайся, – Сашка потянул ее, поднимая с пола за руки. – Я уже осудил твое преступление, и наказание последует незамедлительно. Помнится, «ес» на майке было сзади.

Он выпрямился, и Любка сама повернулась и наклонилась, легко шевельнувшись, помогла войти. Задвигались, постепенно убыстряясь, в слаженном опьяняющем танце. Сашка наклонился вперед, дотянулся до грудей, перебирая пальцами, нащупал соски, обвел их пальцами, и оргазм, объединяющий, сливающий, сладкий, пришел к ним, как ожидаемый подарок.

Оставшиеся сваи доколачивали вместе. На крюки крана подвесили полутонный блок. Сашка несколькими ударами закреплял клин, и размахнув блок, бил торцом в клин. Оголовники слетали один за другим. Любанька восторженным криком встречала каждый удачный удар, и аккуратно передвигала блок к следующей свае.

К пяти закончили работу. Любка вышла из кабины крана и с лестницы замахала рукой, заулыбалась. Сашка улыбнулся, хотел махнуть рукой в ответ, но сообразил вдруг, что Любаня машет кому-то за его спиной. Оглянулся и помрачнел. Около бригадного вагончика стоял самосвал, а через лобовое стекло светился улыбкой Ленька, Любкин муж.

На стыке вечера и утра небо затянулось облаками и начался долгожданный дождь. Вода ссыпалась неостановимой моросью, и поселковые собаки не спешили укрыться. Бегали и кружили по улицам, выгоняя из тела накопленный за две недели жар. Посветлели лица людей – выспались.

Сашка, изредка поглядывая на кабину крана, сколачивал щиты опалубки: настилал три доски и соединял их поперечинами. С маху одним ударом вгонял стомиллиметровые гвозди. Любаня не появлялась. Не выдержав, пошел в прорабскую.

– Михалыч, где Любаня?

– Ты что с Луны свалился? – прораб передвинул очки на кончик носа. – Где-где? На легком труде. Пять месяцев. Теперь в конторе книжку читает.

– А как же я?… – растерялся Сашка. – В смысле, кто щиты растаскивать будет?

– Через три дня Женька выйдет, – успокоил Михалыч. – Ну, а пока собственными силами. Как говорится, легко взяли, быстро понесли.

Зависть черная дыра

«Черный квадрат» Малевича – это средоточие зависти,

потому и привлекает».

Мимоходом

Грош цена мудрости, которая не умеет прикинуться глупостью

Мимоходом

Колька, лохматый высокий парняга, картинно изогнувшись над ватманом двадцать четвертого формата, по памяти рисовал копию «Черного квадрата» Малевича, а Витька, «сокамерник» по общаге, сидел и привычно свирепо завидовал, оттого что Картина, совершенно ему, кстати сказать, ненужная, будет висеть в спальне девчат, а не над его кроватью.

Колька с тоской встряхнул баночку с краской: ее катастрофически не хватало закрасить половину квадратного метра в локальный цвет

– А мне можешь такую нарисовать? – подался вперед Витька. – А я краску достану.

– Я не рисую копий со своих копий, но, если достанешь краску и бутылку, могу нарисовать оригинал – черный шести -, нет зеленый восьмиугольник.

– А почему им квадрат, а мне восьми, как его?

– Восьмиугольник. Хлопчик ты многогранный, угловатый и зеленый. За краской идешь?

– Не, я тоже черный – мужского цвета, – Витька выкатил из-под кровати трехкилограммовую банку печного лака. – Как знал, прихватил в котельной.

– Тогда беги за пузырем и поскорей возвращайся: будешь натурщиком и Музой в написании бессмертного полотна.

Витька закраснел от удовольствия:

– Бессмертного – это круто.

– И вечного. Гигантски увеличенная детская пирамидка становится Седьмым Чудом Света и Вечной памятью Хеопсу. Гипертрофированная клякса станет Портретом Твоей Зависти и произведением искусства, а оно принадлежит народу. Ты народ?

– Ясный хрен!

– Заметано! Печной лак хорошо держится на бумаге, а зависть – вечная тема.

– А я завидую? – спросил Витька, натягивая куртку. – Угу. – разоткровенничался вдруг. – Я всем завидую и хочу, как у них.

– Зависть как стимул к достижению, хотя нет, к обладанию. Витя, я работаю уже два часа, сегодня суббота, а у меня ни в одном глазу. Отложим обсуждение вечных тем на… Ты идешь или продолжишь нарушать график развлечений субботнего дня?

– Тебе я тоже завидую: хочу научиться говорить красиво, чтоб любую телку уболтать.

– Витя, потом с ней еще и спать нужно, а у меня принцип: переспал – женись.

– Заливай! Ты же не женат.

– Только потому, Витя, что не могу с ними красивыми уснуть.

– Прикалываешься… Запомню и перед девчонками потом понтанусь.

– Иди уже. Можно и запомнить чужой юмор, но лучше создавать свой, а для этого, как говорится в известном фильме: «Книжки надо читать… научные».

Колька задумчиво посмотрел на закрывшуюся за Витькой обшарпанную дверь, перевел взгляд на картину:

– Верх, низ, лево, право. Как тут Малевич ориентировался? Сохни, живопИсь.

Перебросил лист на свою кровать и, достав из тубуса свежий, расстелил, придавив стаканом и пол-литровой банкой с солью. Быстро набросал карандашом восьмиугольник, но тормознул и потянулся за сигаретами:

– А паренек-то у нас не простой.

Колька вспомнил, как год назад пришел в бригаду Витька, рыжий косноязычный деревенский недотыка.

– Витя, будем стоять или как?

– Да, не знай, чо делать та.

В комплексной строительной бригаде каждый и стропаль, и монтажник, и каменщик, и плотник. Деревенская привычка постоянно быть в работе, хваткие мозги, крепкие руки и простецкий юмор, когда смеялись не над анекдотом, а над рассказчиком, быстро сделали Витьку своим в бригаде. Недотыка быстро наливался опытом, а глаза его посматривали из-под плохо расчесанной челки очень не глупо.

Вскоре открылся и «пунктик» – цель приезда на Крайний Север:

– Мы у себя по Телятникову в кирзачах, в телогрейках, «Беломор—Приму» курим. Один председатель прикинут по-черному: шляпа, костюмчик, галстук; вылезает из «Волги», «Золотое руно» с фильтром в зубах. Сволочь. Сдохну, а на машину накоплю и по Телятникову, мимо сельсовета в костюме и в шляпе проеду.

– А галстук?

– И в галстуке!

Как не крутись, а пунктик выглядел позицией, которой Колька как художник пренебречь не мог, и решительно потянулся за стирашкой. Так сяк прикинул и провел длинную черту наискось по листу, стер и заменил волнистой:

– Завидовать – это не прямо, завидовать – это криво!

За дверью приблизились шаги, и в комнату зашел Витек.

– Легок на помине, – Колька присмотрелся к его лицу и решительно провел две прямые от верхнего края волнистой. – Витя, суетись, работай, стол накрывай. Картина не должна выглядеть статичной, искусство должно быть живым. Хлеб, если тараканы не съели, порежь. Сколько взял?

– Две, чтоб потом не бегать.

– Умный человек, уважаю. И, надень каску для полноты картины.

– Угу. Щас!

– Только на пять минут: мне нужен штришок. Доминанту в тебе я уже определил, но ведь ты хочешь похожести?

Витькино лицо расплылось и поглупело. Сняв с гвоздя, покорно надвинул на лоб строительную каску и враждебно уставился на Кольку. Тот торопливо вел черту вниз, остановился, поправил на Витькиной голове каску и добавил к прямой пару сантиметров:

– Все, снимай.

С каской была своя история. По деревенской привычке тащил Витька со стройки все, что на глаза попадалось, превращая потихоньку общаговскую комнату в склад стройматериалов:

– А чо? Будет квартира – пригодиться.

Однажды во время затянувшегося из-за отсутствия раствора перекура, когда большая часть бригады резалась в «дурака», Витька сидел у печки, крутил в руках каску и сосредоточенно о чем-то раздумывал.

– О чем задумался, детина? – спросил Колька.

– Да вот, не пойму: на кой хрен мне эта каска дома нужна?

На другой день Колька обнаружил каску в комнате на гвоздике, рассказал в бригаде, и шуточкам теперь не было конца.

Витька, тем временем, приспособив вместо стола табурет, открыл и вывалил ножом на сковородку две банки «каша с мясом», гречневую и рисовую, поставил сковороду на плитку и налил по полстакана водки:

– Давай, пока разогревается.

– Ну. За тебя. В Телятникове, полагаю, ты был не из последних.

Выпили и закусили хлебом.

– Можно и так сказать. На тракторе. Тому вспахать, этому привезти – все ко мне. Хоть каждый день пьяный ходи.

– Деньгами брал бы.

– Откуда деньги в деревне? Деньги у городских.

– Стоп! – Колька торопливо схватил карандаш и провел наискось вниз еще одну прямую. – Ты не тормози, ты наливай. Так что с городскими?

– Дрались все время. Они к нам и на картошку и на уборку, и так отдыхать.

– А кто победил?