Комедии - Дмитрий Борисович Угрюмов

же катастрофа…

И н г а  Х р и с т о ф о р о в н а. Игнат, подожди! Нельзя же губить театр.

Х л о п у ш к и н. Борис Семенович, где договор? Скорее несите договор!

З о н т и к о в. Как же так? Пьеса за нами, мы за вами, а вы?..

П у з ы р е в (грозно). Не дам!

Все бросаются к Пузыреву и окружают его тесным кольцом, закрывая выход.

Н а с т ы р с к а я. Кто-нибудь, сбегайте за договором! Быстро!

Х о д у н о в. Сейчас… Сейчас будет договор. Зигфрид, где он? Купюрцев, позвоните в бухгалтерию. Сейчас, сейчас будут пятьдесят процентов, без паники.

П у з ы р е в. Не дам!

К у п ю р ц е в. Игнатий Игнатьевич, для нас «Гололедица» — это… это этап, веха, компас, маяк, программная работа!

П у з ы р е в. Я сказал — не дам!

Х о д у н о в. Одну минуточку! Игнатий Игнатьевич, дорогой, я сейчас говорю с вами не как деятель с деятелем, а как мужчина с мужчиной, — мы в тупике, ни одна афиша не тянет. Если вы не выручите нас «Гололедицей»…

П у з ы р е в. Где у вас выход?

Х о д у н о в. У нас нет выхода. Или назад в классическое наследство, или… головой в самотек.

П у з ы р е в. Туда вам и дорога! Хотел я вас выручить, так вы мне тут каких-то старух понаставили. (Бережковой.) Вы… вы мне ответите. За все! Инга, пошли! (Растолкав всех, уходит.)

И н г а  Х р и с т о ф о р о в н а. Игнат, успокойся! Ну для меня, Игнат, пощади! (Убегает за ним.)

Х о д у н о в. Купюрцев, не выпускайте его… Возьмите пьесу!

К у п ю р ц е в. Уже бесполезно. (Убегает.)

Х л о п у ш к и н. Ну вот, доигрались. Теперь он позвонит к Платону Платоновичу, скажет Оглоблиной, и… разноса не миновать. Вы как знаете, Борис Семенович, а я больше не могу. Я зады-хаюсь от этого балласта!

Х о д у н о в (Бережковой). Что вы сделали, я вас спрашиваю? Вы же… вы же угробили театр, вы подрубили сук, и мы все летим черт знает куда. Вы же знаете, что у нас ничего нет. Мы сидим в тупике, с голым схематизмом и без профиля. И в такой момент поссорить нас с Пузыревым! Какое ваше дело? Вы — суфлер! У вас есть другая пьеса? Давайте! Но у вас же ничего нет, кроме трудовой книжки. Что вы хотите? Сесть на мое место? Садитесь! Я уйду.

Б е р е ж к о в а (устало). Какая разница, батенька, сидите вы в кресле, нет ли вас — все равно… пустое пространство. (Уходит.)

Х л о п у ш к и н. Теперь вы убедились, что Пузырев прав? Надо вырвать с корнем! А вы миндальничаете, вы боитесь…

Н а с т ы р с к а я. Я не понимаю, неужели так трудно избавиться от одной старухи?

Х о д у н о в. Вы так думаете? Легче сдвинуть памятник на площади, чем уволить старуху из театра. Вы что, не знаете тетю Капу? Могу вам представить — активистка, общественница, производственница, чуткий товарищ, друг молодежи, член месткома и редактор стенной газеты. Устраивает? Попробуйте ее тронуть, так за нее встанет весь театр. Она вам приведет выездную сессию Верховного суда, ее восстановят, а вас будут судить. И, наконец, за что ее увольнять? За что? Закройте двери… За критику? Так вот вам мое перо и подписывайте приказ вы, а я буду подсчитывать ваши неприятности.

Н а с т ы р с к а я. Зачем за критику? Она старуха и, может быть… часто болеет?

Х о д у н о в. Она болеет только за производство.

Х л о п у ш к и н. Че-пу-ха! Надо действовать решительно! Убрать ее из театра! Иначе Пузырев поднимет на ноги все руководство, он выступит со статьей, и тогда…

Х о д у н о в. Что вы хотите? Что? Сделать из меня Раскольникова? Не могу! Не та старуха. (Настырской.) Это вы думаете, что она «старой формации», а я вам говорю, что это новейшей конструкции, последнего образца, огнеупорная, небьющаяся старуха.

Х л о п у ш к и н. Значит, отступить перед какой-то скандальной старушенцией? Нет уж, Борис Семенович, вы директор, и вы обязаны…

Х о д у н о в. Что я обязан?

Вбегает  З и г ф р и д  с блокнотом и карандашом в руках.

З и г ф р и д. Извините, Борис Семенович, сейчас все будет готово. Будет договор. Только я забыл, как это вы сказали? Значит, с одной стороны, он, именуемый в дальнейшем «Гололедица», а… кто с другой стороны?

Х о д у н о в (в ярости). С другой стороны — вы! Именуемый с этой минуты в дальнейшем и во веки веков полный и законченный…

З и г ф р и д. Борис Семенович, умоляю, не при женщинах! Я… я не могу!

Х о д у н о в. Стойте, Зигфрид! Позвать сюда Бережкову!

З и г ф р и д. Ее сейчас увезли домой, ей стало плохо.

Х о д у н о в. Плохо? Очень хорошо! Единственная инстанция, которая может забрать от нас Бережкову, — это… господь бог. Господи! Неужели тебе не нужна активистка?!

Картина вторая

Скромная комната Бережковой. Справа у окна небольшой письменный столик. На нем книги, маленький радиоприемник и лампа под зеленым абажуром. В глубине комнаты дверь. На книжном шкафу гипсовый бюст Ермоловой. На стенах афиши, фотографии Бережковой в ролях. В центре, над диваном, большой портрет мальчика лет восьми в матросском костюме.

При поднятии занавеса на сцене никого нет. Слышны чьи-то голоса за входной дверью слева. Потом  К о р н е й  Е г о р ы ч, плотный старичок небольшого роста, и  Ю л я  осторожно, под руки вводят в комнату ослабевшую  Б е р е ж к о в у.

К о р н е й  Е г о р ы ч. Ну вот, мы и дома! Приехали, как после бенефису. Только вот цветов нет…

Ю л я. Да помогите вы ей раздеться, Корней Егорыч! Вы… вы, тетя Капа, прилягте, вам сразу легче станет. Давайте-ка сюда подушку.

К о р н е й  Е г о р ы ч. Не командуй, сам знаю.

Ю л я. Где ваши лекарства? В столе? В ящике, да? Я сейчас найду.

К о р н е й  Е г о р ы ч. Никаких лекарств. Ей сейчас кофейку для бодрости и…

Ю л я. Будет вам, Корней Егорыч. Вы бы на кухне воду вскипятили для грелки.

Б е р е ж к о в а. Не надо, Юленька. Уже все… все прошло.

К о р н е й  Е г о р ы ч. Это закаленному-то бойцу, гвардии старшине русского театра — грелку? Отставить! Не грелку ей, а знамя в руки, и — марш вперед, на сцену. Вот как. Да-а-а, если б знала публика наша, что ты сегодня для нее сделала, так она б тебе, Капитолина, венок лавровый да ленту с надписью «За предотвращение «Гололедицы» — благодарные зрители». Да и в театре тебе спасибочко скажут.

Б е р е ж к о в а. Уже сказали, Егорыч. Сказали, что гнать надо эту… комическую старуху. Нахлебница, говорят, иждивенка…

К о р н е й  Е г о р ы ч. Ах, вот как! Не выйдет это у них, слышишь, не выйдет! Слава тебе господи, есть местком, общественность, кол-лек-тив! Мы пойдем куда следует да заявим: «Бережковыми не швыряйтесь, товарищи. Мы не позволим расправляться так с человеком!» Вот как. Ты… ты нынче суфлер, твоя критика, она… с самого низу идет. Понятно? Не посмеют они!

Б е р е ж к о в а. Посмеют, Егорыч. Да кому я нужна? Всем мешаю, во все вмешиваюсь. Зачем? Не знаю… Может, я и впрямь смешная Мерчуткина, а? Водевильная тетка с зонтиком? Ее гонят в одну дверь, а она в другую. Смешно, не правда ли, Юленька?

Ю л я. Да что вы такое говорите, тетя Капа? Как можно? Да мы все… и я, и Славка, и Леденцова, и Ребиков Валька — мы тоже придем