Костюм Арлекина - Леонид Юзефович

Та половина жизни князя фон Аренсберга, вернее, треть или даже четверть жизни, которую он проводил дома, очертилась быстро. Князь был человек светский, семейными обязанностями не обремененный, как, впрочем, и служебными. Время от времени он посещал парады и стрельбы на Волковом поле, изредка бывал на маневрах, предпочитая кавалерийские, вот и все его дела. Днем ездил с визитами, вечером часок-другой отдыхал у себя, а ночь проводил в гостях или в Яхт-клубе, за игрой. Возвращался обычно под утро. Иногда привозил женщин.

Накануне князь появился дома около восьми часов вечера, до десяти спал, затем отправился в Яхт-клуб. В таких случаях уезжал он всегда на своих лошадях, но без берейтора, а на обратную дорогу нанимал извозчика. Кучера сразу же отпускал. Вчера тот вернулся в начале двенадцатого, распряг лошадей и лег спать. Кухонный мужик, его сожитель, к тому времени уже спал, берейтор и повар еще с вечера ушли к семьям. В доме находился один лишь камердинер.

Из Яхт-клуба князь возвратился в пятом часу утра, как обычно. Швейцара он не держал, ключ от парадного носил при себе. Камердинер помог ему раздеться, проверил, заперто ли парадное (было заперто), и лег в своей каморке. Ночью ни шума, ни криков не слыхал.

— Пьяный был? — спросил Иван Дмитриевич.

— Господь с вами! В рот не брал.

— Да не ты. Барин.

— Чуток попахивало.

Оставшись наедине с Певцовым, Иван Дмитриевич изложил ему свои сомнения. С верхнего этажа на нижний попасть никак нельзя, это проверено. Замок на парадном не взломан, черный ход закрыт изнутри, в окнах все стекла целы, и рамы тоже изнутри заперты на задвижки. Каким же образом убийцы проникли в дом?

— Как-нибудь ночью подкрались к парадной двери, натолкали в замочную скважину воску и по слепку сработали ключ. Все просто, — пожал плечами Певцов. — Черный ход запирается на внутренний засов, а парадное — нет. Обратили внимание?

— Обратил.

— Они все предусмотрели заранее. Пошлите ваших людей по слесарням, кто-то из мастеров может вспомнить заказчика… Чего тебе, Рукавишников? — спросил Певцов у стремительно вошедшего в гостиную жандармского унтер-офицера с шашкой на боку.

Тот протянул серебряный портсигар с вензелем фон Аренсберга и ткнул пальцем в стоявшего поодаль камердинера:

— При обыске у него в каморке нашли.

— Спер, шельма, под шумок, я же говорил! — возликовал Певцов. — Убийцы не за тем приходили.

Камердинер пустил слезу, начал каяться, причитая:

— Христом Богом клянусь, только его и взял! Больше ничего!

— Молчать! Чего нюни распустил? — прикрикнул на него Иван Дмитриевич. — Отвечай, крымза, для чего князь велел разбудить себя в половине девятого?

— Бес попутал! — рыдал камердинер. — Ничего не знаю!

Позвали кучера. Тот клятвенно заверил, что с утра подавать лошадей у него приказа не было.

— Выходит, князь кого-то ждал к себе, — заключил Певцов.

Это была, пожалуй, первая его мысль, с которой Иван Дмитриевич мог согласиться.

— Сегодня к половине девятого или к девяти он ожидал какого-то визитера, — повторил Певцов, считая, видимо, что его проницательность не вполне оценили. — Вам понятно? А сейчас, господин Путилин, я откланяюсь и начну действовать по своему плану.

ГЛАВА 2

ПОЛЬСКИЙ ПРИНЦ, БОЛГАРСКИЙ СТУДЕНТ, ЗМЕЙ-ИСКУСИТЕЛЬ И ОТРЕЗАННАЯ ГОЛОВА

1

Вскоре после отъезда Певцова в Миллионную явился породистый господин по фамилии Левицкий, большинству своих знакомых известный под другой фамилией. С виду аристократ, в действительности он был выкрест и тайный агент Ивана Дмитриевича.

Когда-то давно, при первой встрече Левицкий передал ему слова своего отца, сапожника из Лодзи: «Каждый еврей — сын короля». Одно тут не подтвердилось: Левицкий выдавал себя не за сына, разумеется, а за правнучатого племянника Станислава Понятовского, последнего короля Речи Посполитой, окончившего свои дни в Петербурге в 1798 году. На этот счет у него имелись какие-то генеалогические бумаги, настолько, видимо, неопровержимые, что открывали перед ним двери Яхт-клуба. Там он играл в карты с цветом столичной аристократии, одновременно прислушиваясь к разговорам титулованных игроков за соседними столами и в буфетной, и если случалось узнать что-либо небезынтересное для Ивана Дмитриевича, просто по дружбе сообщал ему. Тот в свою очередь тоже исключительно по дружбе подбрасывал Левицкому деньжат из секретных фондов сыскной полиции, над которыми никакая ревизия не властна.

Плохо то, что Левицкий был шулер. Вообще-то Иван Дмитриевич шулеров преследовал беспощадно, поскольку в юности сам от них пострадал, но для Левицкого делал исключение. Бывая в Яхт-клубе, тот не мог не играть, а играя — не шулерствовать, так что приходилось на это смотреть сквозь пальцы. При этом ни малейшего намека на интимную близость Иван Дмитриевич не допускал, особенно после того, как в минуту жизни трудную Левицкий напросился к нему в агенты на жалованье.

Тот, впрочем, частенько предпринимал попытки сократить дистанцию между собой и начальником: как бы невзначай сбивался на дружеский тон, в разговоре начинал крутить Ивану Дмитриевичу пуговицу на пиджаке или вдруг повадился заезжать к нему домой, когда его не было дома, пил чай с его женой и рассказывал ей светские новости. Словом, Левицкий надеялся из агента стать конфидентом. Всякий раз, получив от Ивана Дмитриевича щелчок по носу, он эту надежду не терял и лишь окрашивал ее в новые цвета. С его природным оптимизмом это ему было несложно.

Тут же, в гостиной, на обороте ресторанного счета Левицкий составил реестр дам, бывших в связи с фон Аренсбергом за последние два года. Реестр вышел довольно длинен, но нельзя сказать, чтобы сильно порадовал Ивана Дмитриевича. Поскольку Левицкий основывался главным образом на случайных встречах с князем и его же мимолетных обмолвках, большинство дам он охарактеризовал таким образом, что разыскать их в огромном городе было едва ли возможно.

Например: блондинка, вдова, любит тарталетки с гусиной печенкой.

Или: рыжая еврейка, имеет той же масти пуделя по кличке Чука.

Или так: пухленькая, при ходьбе подпрыгивает (видел со спины). А то и вовсе написана совершеннейшая бестолковщина: «Была девицей». И все!

— Ты что это мне тут понаписал! — разорался Иван Дмитриевич. — За что я тебе деньги-то плачу! А?

— А вот же, вот! — говорил Левицкий, тыча холеным ногтем в самый низ реестра.

Действительно, под номером девятым и последним значилась некая госпожа Стрекалова, жена чиновника Межевого департамента, имевшая даже адрес. Написано было: «Кирочная улица, дом неизвестен». Левицкий сказал, что князь познакомился с ней осенью, во время гуляния на Крестовом острове. Когда они вдвоем качались на качелях, а муж дожидался внизу, покойный назначил ей первое свидание. С тех пор если у него и были другие увлечения, то мимолетные.

— А эти? — Иван Дмитриевич прошелся пальцем по остальным номерам реестра.

— Так вы же сами велели за два года, — сказал Левицкий.

Иван Дмитриевич прикинул, что с осени любовь и ревность хозяйки рыжего пуделя или охотницы до тарталеток с печенкой должны были утратить убойную силу, как пуля на излете, и все-таки для очистки совести решил поинтересоваться, кто из этих дам посещал княжескую спальню.

Левицкий резонно заметил, что князь, как дипломат и человек общества, очень пекся о своей репутации, к тому же и карьера его была далеко не закончена. То есть он мог изредка привезти к себе номер, скажем, третий, но лишь ночью и будучи в порядочном подпитии, когда забывается всякая осторожность, а вообще-то навещал своих пассий на дому.

Пригласили княжеского кучера, и тот сказал, что да, было дело под Полтавой, возил он барина в Кирочную улицу, в дом, где внизу зеленная лавка.

— Межевые чиновники часто отлучаются из Петербурга, — шепнул Левицкий.

Попутно выяснилось, что княжеский камердинер прежде служил там же, в Кирочной, и лишь месяц назад занял нынешнее место.

— До него Федор был, — сказал кучер. — Хороший лакей, беда — пить стал. Впьяне китайские чашки побил. Лучший фрак у барина во дворе развесил, чтоб ветерком продуло, и аккурат под вороньим гнездом… Да он вчера приходил, Федор-то, жалованье просил недоплаченное. Ну, барин ему тот фрак с чашками и припомнили. А как же! Нашему брату спускать нельзя…

Все так, но Иван Дмитриевич еще утром обратил внимание, что чересчур прост княжеский камердинер. Не таковы бывают камердинеры у сиятельных особ, на портсигары не зарятся. Похоже, не случайно этот малый перекочевал с Кирочной в Миллионную. Ишь сокровище! Тут было над чем поразмыслить.

— Вот оно что делает, вино-то! — говорил кучер, объясняя, как найти дом, где живет теперь бывший княжеский лакей Федор.

К этому времени доверенный агент Константинов был уже впущен в дом и присутствовал при этом разговоре.