Костюм Арлекина - Леонид Юзефович

— Я вызову вас на дуэль!

— А я, — спокойно улыбнулся Иван Дмитриевич, — не приму ваш вызов.

— Ах так? — Внезапным кошачьим движением поручик ухватил его за нос. — Шпынок полицейский!

Нос будто в тисках зажало, и не хватало сил освободиться, оторвать безжалостную руку. От боли и унижения слезы выступили на глазах. Иван Дмитриевич был грузнее телом, в борьбе задавил бы поручика, но с железными его клешнями совладать не мог. Он замахал кулаками, пытаясь достать обидчика, стукнуть по нахальному конопатому носу, но поручик держался на расстоянии вытянутой руки, а его рука была длиннее.

— Попомнишь меня! Ой попомнишь! — приговаривал он, жестоко терзая пальцами носовой хрящ.

В носу уже хлюпало.

Тогда Иван Дмитриевич воспользовался извечным оружием слабейшего — зубами. Изловчившись, он цапнул поручика за ладонь, в то место, где основание большого пальца образует удобную для укуса выпуклость, известную в хиромантии как «бугор Венеры». Мясистость его свидетельствовала о больших талантах поручика в этой области, где покойный князь мог бы стать ему достойным соперником. Оба они, живой и мертвый, владели, видимо, волшебным ключом от сундуков, ларчиков и шкатулочек, чьи замочные скважины окружены алыми, влажными от ночной росы лепестками царицы цветов — розы.

Таким замечательным ключом Иван Дмитриевич похвалиться не мог, но зубы у него были крепкие. Выругавшись, поручик отпустил его нос, левой рукой достал из кармана платок, зажал им кровоточащую рану и, заслышав шаги в коридоре, скользнул к выходу. В дверях он едва не столкнулся с Певцовым. Тот проводил его удивленным взглядом, затем с не меньшим удивлением увидел покрасневший нос и увлажнившиеся от боли глаза Ивана Дмитриевича.

— Что за тип? — спросил Певцов.

— А-а, какой-то сумасшедший.

— Я думал, ваш агент.

— Еще чего! Таких не держим.

— Зачем он приходил?

— Излить душу. Рассказывал мне, какой сволочью был князь фон Аренсберг.

— И вы расстроились до слез?

— Это-то? — Иван Дмитриевич промокнул глаза платочком. — Это я от смеха. Уморительный малый… Ну а что рассказал ваш болгарин? Боев, кажется?

— Кое-что рассказал, — садясь в кресло, важно ответил Певцов. — По долгу службы вам, полагаю, известна деятельность «Славянского комитета»…

— Разве в его деятельности есть что-то предосудительное? Насколько я знаю, эта организация создана по инициативе властей и находится под высочайшим покровительством.

— Вы преувеличиваете. В высших сферах отношение к ней двоякое, но в данном случае это не важно. Дело вот в чем. Месяц назад «Славянский комитет» провел сбор пожертвований в пользу болгар, бежавших от турецких насилий на территорию Австро-Венгрии, а фон Аренсберг взялся переправить эти деньги по назначению.

— Зачем он это сделал?

— Надеялся таким способом завоевать симпатии некоторых влиятельных лиц в Петербурге, сочувствующих славянскому движению. Хотек его затею не одобрил, но втайне от него князь все-таки принял деньги и выдал расписку. Тогда-то на горизонте и появился Боев. Ему, оказывается, удалось добиться, чтобы часть собранных пожертвований передали на нужды землячества болгарских студентов в России. Третьего дня Боев приходил сюда за деньгами, но фон Аренсберг согласился выдать ему оговоренную сумму не раньше, чем «Славянский комитет» по-новому оформит все финансовые документы. Следующее их свидание назначено на сегодня, на девять часов утра, но Боев на него не пришел.

— Почему?

— Сам он говорит, что прибежал с опозданием, когда в дом никого не впускали. Ночью, дескать, готовился к экзамену, заснул только на рассвете и, соответственно, проспал.

— А что нашли при обыске?

— Ничего существенного. След укуса тоже не обнаружен.

— Вы осмотрели ему руки до локтей?

— До плеч. Потом заставил его раздеться до пояса и обследовал все тело.

— И отпустили?

— Напротив. Посадил на гауптвахту.

— Помилуйте! На каком основании?

Певцов улыбнулся.

— Я, господин Путилин, излагаю вам голые факты. Выводы оставляю при себе, иначе результаты собственных разысканий вы невольно начнете подгонять под мои подозрения.

— Вы так думаете? — оскорбился Иван Дмитриевич.

— Да, но в этом нет никакой вашей вины. Согласитесь, между полицией и жандармами есть известная разница в положении, которую вы при всех ваших талантах и амбициях не можете не сознавать. Моя мысль имеет большую ценность, чем ваша, не потому, что я умнее, а потому, что я — это я. Не хотелось бы подавлять вас авторитетом нашего ведомства.

Придавая значительность этой мысли, часы на стене пробили пять раз.

— Тогда, пожалуйста, объясните мне, — попросил Иван Дмитриевич, возвращая разговор на почву голых фактов, — почему князь пригласил к себе Боева в такую, по его понятиям, рань? После бессонной ночи, проведенной в Яхт-клубе, он мог бы назначить ему свидание и попозже.

— Князь не хотел, чтобы о его встрече с Боевым стало известно. Как правило, в девять и даже в десять часов утра он еще спал, поэтому наблюдение за домом устанавливалось где-то к полудню.

— За ним следили? — поразился Иван Дмитриевич. — Кто?

Но Певцов уже спохватился, что наболтал лишнего.

— Извините, господин Путилин, вам это знать ни к чему, — отрезал он.

— Тайна, затрагивающая государственные интересы России?

— Именно.

— В таком случае, — поколебавшись, все-таки решился Иван Дмитриевич, — советую обратить внимание на того преображенского поручика, с которым вы только что чуть в дверях не столкнулись. Не знаю, к сожалению, его фамилии. Зато знаю, что этот малый изобрел какую-то волшебную винтовку, отвергнутую нашими чинушами из Военного министерства.

К тому времени как часы пробили четверть шестого, он успел рассказать о кознях барона Гогенбрюка, также не сделав никаких выводов. Факты, и ничего больше.

— Да, любопытно. А почему вы сами не хотите заняться этим поручиком? — недоверчиво спросил Певцов. — Почему уступаете его мне?

— Политика, ротмистр, это по вашей части. Куда нам с кувшинным-то рылом! Мы свое место знаем.

— Издеваетесь?

— Есть маленько, — признал Иван Дмитриевич, — но если серьезно, я и вправду считаю, что вы тут лучше справитесь. Моя профессия — ловить уголовников, а не тех джентльменов, что убивают себе подобных из самых благородных политических убеждений.

— Хорошо, — кивнул Певцов, — спасибо за информацию. Однако вы, по-моему, намерены утаить от меня одно весьма важное обстоятельство.

— Какое?

— Отрезанная голова. Мои люди разговаривали с вашим агентом по фамилии Сыч, но мало чего добились. Я, собственно, для того сюда и приехал, чтобы подробнее разузнать о его визите. Что он вам сообщил?

— Нес всякую чушь. Будто австрийскому консулу голову отрубили, а он, видите ли, ее нашел.

— Хороши у вас агенты, — усмехнулся Певцов.

— Он у меня один такой. Выгнал бы, да жалко, у него семеро по лавкам пищат.

— То, что говорил ваш Сыч, дикость, конечно, тем не менее все это звенья одной цепи. У меня определенно складывается впечатление, что кто-то сеет в городе панику.

— А чья голова? — поинтересовался Иван Дмитриевич. — Вам удалось выяснить?

— Голова-то ничья.

— Как ничья?

— Из анатомического театра Медико-хирургической академии. Вчера студент Никольский поспорил с приятелями на бутылку шампанского, что незаметно вынесет эту голову, и, представьте себе, вынес. Пугал ею девиц, пьяный, потом бросил прямо на улице.

— Вот мерзавец! — возмутился Иван Дмитриевич. — Вы его арестовали?

— Это успеется. История не так элементарна, какой она представляется на поверхностный взгляд.

Певцов подошел к окну, громко постучал в стекло, привлекая внимание своего кучера, и подал ему знак, что сейчас выйдет.

— Вы куда едете? — спросил Иван Дмитриевич.

— А вам куда надо?

— На Кирочную.

— Ну, до места не доставлю, но полпути провезу, если желаете.

Через десять минут они проехали под аркой Главного штаба, повернули и покатили по Нев-скому. Вокруг раздавались крики извозчиков и кучеров, слышался неумолчный шелест литых резиновых шин, похожий на шипение оседающей в кружках пивной пены. Веселая нарядная толпа с гулом текла по обеим сторонам проспекта, как всегда бывает в первые теплые весенние вечера, когда в самом воздухе разлито обещание какой-то счастливой перемены жизни.

— Чувствуете? — угрюмо проговорил Певцов. — Повсюду неестественное лихорадочное возбуждение.

Иван Дмитриевич хмыкнул:

— Весна. Щепка на щепку лезет.

Экипаж был на рессорах, его плавное покачивание располагало к откровенности.

— Весна, говорите? А вот мне почему-то не Лель с дудочкой на ум приходит, а знаете кто? Михаил Бакунин, как это ни странно звучит в такую погоду. Слыхали о нем?