Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Иван Дмитриевич закрыл буфет и еще раз оглядел комнату. Дешевые бумажные обои со следами кошачьих когтей, ветхий диван в клопиных пятнах, засаленное кресло времен Крымской войны, самодельный пуфик. Обстановочка рублей на пятьсот годового жалованья. И конечно, кенар у окошка. Платок с клетки откинут, поет птаха, томит душу вечной тоской по иной жизни.
С кухни волнами наплывал отвратительный запах жаренного на жиру лука. Горничная, разумеется, еще и кухарила.
Возобновлять разговор не имело смысла, однако Иван Дмитриевич счел возможным покинуть квартиру лишь после того, как Стрекалова вновь открыла глаза. Она молча смотрела в одну точку на давно не беленном потолке — туда, где трещины на штукатурке змеились, как плюмаж кирасирского шлема.
«Князь раньше служил в кирасирах», — вспомнил Иван Дмитриевич.
На улице он кликнул извозчика и поехал на Фонтанку, к Шувалову. Давно пора было доложить ему о ходе расследования. Но что докладывать? Что эта женщина любила князя и обморок настоящий? Что кенар в клетке поет о любви?
Извозчик, узнав начальника сыскной полиции, осторожно спросил:
— Война-то будет?
— С кем?
— Не знаю. Говорят, всем офицерам велено из отпусков по своим полкам ехать. Верно, нет?
— Еще что говорят? — заинтересовался Иван Дмитриевич.
— Разное болтают. Я, к примеру, слыхал, будто турецкому посланнику в дом живую свинью запустили. По ихнему басурманскому закону этой обиды хуже нет. Сказывают, монах какой-то в мешке ее принес и пустил через окна в комнаты. Посол сразу в Зимний, к государю, а тот ему монаха не выдал, велел спрятать в надежном месте. Знать, говорит, ничего не знаю…
Когда остановились на углу, пропуская чью-то карету, Иван Дмитриевич услышал, как в открытых окнах первого этажа настенные часы пробили семь раз.
Еще совсем светло было на улице — конец апреля, ночи почти белые под безоблачным небом, но распорядок жизни великого города не мог подчиняться капризной игре света в поднебесье. Пробило семь, и по сигналу с башни Городской Думы начала выступать на улицах бледная сыпь газовых фонарей.
— Я так понимаю, — говорил извозчик, — что раз монаха не выдали, война будет с турками.
Еще утром все эти дикие слухи текли сами по себе, а теперь они сливались в одном русле с подозрениями Певцова.
2
Шувалов сидел у себя в кабинете, сочиняя очередной доклад государю. Если бы тот читал их с тем же напряжением, с каким они писались, эти доклады должны были стать для него изощреннейшей пыткой. Так китайцы капают преступнику воду на выбритое темя: человек сходит с ума от ожидания следующей капли.
— Слава богу, на сегодня это последний, — сказал Шувалов, вручая дежурному офицеру свой опус, — государь соизволил заменить ежечасные доклады на ежедневные. Следующий — завтра в полдень. Надеюсь, к тому времени нам будет что ему сообщить.
— Почему именно в полдень? — спросил Иван Дмитриевич. — Нельзя ли попозже?
— Нельзя. Таков распорядок, а распорядок должен висеть над нами как дамоклов меч. Без распорядка в России не может быть и порядка.
В кабинете у Шувалова имелось трое часов: настенные, настольные и напольные. Иван Дмитриевич отметил, что все они показывают разное время.
— Не уверен, — потягиваясь в кресле, проговорил Шувалов, — что государь многое почерпнет из моих докладов, но лично мне они сослужили хорошую службу. Я глубже вник в суть этого дела и понял, что Певцов прав, убийство было тщательно подготовлено. Нужно найти в себе мужество признать, что князь пал жертвой чьей-то хитроумной интриги.
Выслушав рассказ о сонетке в княжеской спальне и о визите Ивана Дмитриевича на Кирочную, он начал сердиться:
— Любовь, ревность, оскорбленное самолюбие — все эти мелкие житейские страстишки, с которыми вы, полицейские, привыкли иметь дело, здесь не в состоянии ничего объяснить. Вы расследуете преступление государственной важности, и подходить к нему нужно с другими мерками.
— Ваше сиятельство, я всего лишь хочу сказать, что фон Аренсберга убил человек, бывавший прежде у него в спальне и знавший про сонетку, — оправдался Иван Дмитриевич. — Она и так-то почти незаметна, тем более в темноте. Тому, кто попал в спальню впервые, просто в голову бы не пришло переворачивать князя ногами к изголовью.
— Допускаю, хотя все могло произойти случайно, в пылу борьбы. Но что вы прицепились к этой Стрекаловой? Не сама же она связала своего любовника по рукам и ногам к задушила подушками? Зачем?
— А муж? — напомнил Иван Дмитриевич.
— Что — муж?
— Он мог убить из ревности.
— Но ему-то откуда было известно про сонетку? Или, по-вашему, он сам приводил собственную жену в спальню к любовнику?
— Он мог разузнать как-нибудь иначе.
— Как?
— Еще не знаю.
— Тьфу ты! — чертыхнулся Шувалов. — Что за испанские страсти бушуют в вашем воображении? Мы не в Севилье.
— Недавно я читал статью в медицинском журнале, — сказал Иван Дмитриевич. — Автор доказывает, что в Петербурге девочки созревают раньше, чем в Берлине и в Лондоне. Примерно в одном возрасте с итальянками.
— Это вы к чему?
— К вопросу о темпераменте русского человека.
— Вы думаете, — примирительно сказал Шувалов, — мне не хочется верить, что князя придушил муж-рогоносец, ревнивая любовница или его же собственный лакей, польстившийся на серебряный портсигар? Очень хочется. Но не могу я в это поверить, поймите! Так запросто не убивают иностранных дипломатов, в России — тем более.
— Виноват, ваше сиятельство, кого же подозреваете вы?
— В чем и штука, что никого конкретно. Разве что агентов какого-нибудь подпольного польского Жонда, если таковой существует.
— Поляки-то тут при чем?
— Перед тем как отправиться в Ломбардию, на войну с Виктором-Эммануилом и Наполеоном Третьим, кавалерийская дивизия, которой командовал фон Аренсберг, была расквартирована в Кракове. Возможно, он чем-нибудь насолил полякам, а они люди мстительные. Краков принадлежит австрийцам, и, между прочим, там же, в Галиции, начинал когда-то службу граф Хотек.
— По фамилии судя, он — чех, — заметил Иван Дмитриевич.
— Не важно, слуги империи не имеют национальности. А на мысль о поляках меня навел тот факт, что на Хотека сегодня тоже было совершено покушение. Он едва не погиб.
— Ну, это вряд ли. Трудно так зашвырнуть камень в окно кареты, чтобы убить человека.
— Откуда вы знаете? — удивился Шувалов. — Кто вам об этом рассказал?
— Никто. Слух прошел, — уклончиво ответил Иван Дмитриевич.
— Поразительно! Все знают всё и даже больше того, что есть на самом деле. Хотеку, например, какой-то провокатор сообщил, будто убийцу к фон Аренсбергу подослали мы.
— Кто — мы? Вы?
— Да, мы. Жандармы. Представляете?
— А причина?
— Князь якобы связан был с австрийскими и французскими журналистами, снабжал их всякого рода измышлениями о тайных замыслах нашего правительства. Клеветническими, разумеется.
— Действительно снабжал и был связан?
— Не исключаю, но сейчас меня больше заботит другое. Кто-то, похоже, любыми путями стремится подорвать доверие государя к Корпусу жандармов и ко мне лично.
Иван Дмитриевич слушал, а на языке вертелся один вопрос: кто следил за домом фон Аренсберга? Спросить или не стоит? Нет, лучше не спрашивать. Певцов об этом говорить отказался, сославшись на государственную тайну, и невольно возникало чувство, что он, Иван Дмитриевич, сел за стол с игроками, которые заранее распределили между собой выигрыш и проигрыш. В такой ситуации самое разумное — играть по маленькой, не высовываться, если уж нельзя вовсе бросить карты на стол и выйти вон.
— Хотек ведет себя вызывающе, — говорил Шувалов. — Мне он не доверяет, угрожает поставить вопрос о том, чтобы к расследованию были допущены представители австрийской жандармерии. Я вынужден был довольно резко заявить ему, что этого не позволяет честь России.
— Правильно, ваше сиятельство! — горячо одобрил Иван Дмитриевич, вдруг осознав, что честь России, которая никогда не была предметом его насущных забот, зависит от того, насколько быстро сумеет он найти убийцу фон Аренсберга.
— И это еще не все, — пожаловался Шувалов. — Хотек предъявил нам требование поставить вне закона деятельность «Славянского комитета» и намекал, что при отказе возможны серьезные дипломатические осложнения между нашими державами.
— Чем это грозит? Войной? — встревожился Иван Дмитриевич.
— Ну, пока что маловероятно, хотя в более отдаленной перспективе все может быть. В Вене есть влиятельные околоправительственные круги, готовые использовать инцидент в Миллионной для раздувания антирусской истерии. Во что она выльется, одному Богу известно.
Как всегда в минуты волнения, Иван Дмитриевич начал заплетать в косичку правую бакенбарду. Жена тщетно пыталась отучить его от этой безобразной, по ее мнению, привычки. Он ничего не понимал, однако мысль о сонетке немного успокаивала. Стоило потянуть за нее, и весь этот чудовищный бред расползался, как костюм Арлекина.
- Полицейский [Архив сыскной полиции] - Эдуард Хруцкий - Исторический детектив
- Журавли и карлики - Леонид Юзефович - Исторический детектив
- Взаперти - Свечин Николай - Исторический детектив
- Путешествие за смертью. Книга 1. Могильщик из Таллина - Любенко Иван Иванович - Исторический детектив
- Полицейский - Эдуард Хруцкий - Исторический детектив
- Семейное дело - Олег Мушинский - Исторический детектив
- Камуфлет - Антон Чижъ - Исторический детектив
- Ледяной ветер Суоми - Свечин Николай - Исторический детектив
- Жестокая любовь государя - Евгений Сухов - Исторический детектив
- Смертельный дубль - Евгений Игоревич Новицкий - Детектив / Исторический детектив