Свой среди воров - Дуглас Хьюлик

– Еще новости есть? – спросил я.

– Разборки в Десяти Путях.

Я фыркнул:

– В Десяти Путях вечно разборки.

Это была дыра, которую никто толком не контролировал. Никко имел там небольшой интерес – как и несколько других Тузов.

– Давай угадаю: пара бригад порезвилась на чужой территории и ощипала кого-то из клиентов Никко. А теперь этот клиент жалуется, потому что платил за крышу. Так?

Мендросс бросил перекладывать апельсины и уставился на меня:

– Драки не было, но в целом ты прав. Зачем я рассказываю, если знаешь?

Я криво усмехнулся. Как не знать – сам оттуда. Из Десяти Путей.

И я оторвал от апельсина несколько долек. По ладони потек сок.

– Еще что-нибудь?

Мендросс наклонился над горкой фиников.

– Люди болтают, – прошептал он, – что Никко пасут.

Я застыл, не донеся дольку до рта. Там разом пересохло.

– Пасут?

Это плохо. Шпионов никто не любит, но Никко они приводили в поистине небывалую ярость. Достаточно было намека на то, что кто-то из Тузов заслал к нам крота, – и все, Никко шел вразнос. А когда Никко шел вразнос, он камня на камне не оставлял, пока не находил гада, – ему хватало слуха или намека.

В такой обстановке под подозрением мог оказаться любой, даже люди вроде меня, которые отслеживали сплетни и стукачей.

– И громко поют?

– Пока тишком.

– А кто погнал волну?

Мендросс пожал плечами:

– Кто-то кому-то сказал, что кто-то еще говорил, будто его дядя знает Резуна, который как-то подслушал, как муж сестры говорит какому-то парню…

– Это не тишком, – с облегчением выдохнул я. – Это, зараза, почти молчком.

– Думай что хочешь, но слух уже пару дней как ходит. Ты меня знаешь: если люди болтают один день, другой, то я докладываюсь.

Я одобрительно кивнул и закинул апельсиновую дольку в рот. Громко или тихо, но слух пошел и рано или поздно может дойти до Никко. А если он взбесится, то плохо придется всему и всем, в том числе моему душевному здоровью. Но главное – промыслу.

– Ты не слышал, чтобы заваривалось что-то крупное? – спросил я.

– Нет, – покачал головой Мендросс.

– Может, прибили какую шишку?

– Не было, нет.

– Чужаки к нам не лезли? На территории Никко все путем?

– Вроде да.

– Вот и я ничего такого не слышал, – подытожил я. – И потому думаю, что это пустая болтовня. Шпика слишком трудно подрядить, чтобы размениваться на мелочовку, а ничего другого не происходит. Шпику незачем палиться на ерунде.

– Может, он лажанулся на ровном месте? – предположил Мендросс.

– В таком деле не лажают. Не забывай, что речь идет об организации Никко. Любой шпион, ежели он не совсем придурок, будет сидеть тише воды ниже травы. Да к черту, я Никко сведения сливаю, а сам дрожу, как представлю, что будет, если он что-то унюхает!

Мендросс подумал и пожал плечами:

– Тебе видней.

Еще бы! Конечно видней. Но Мендросс был прав в одном: на такое нельзя закрыть глаза. Я еще раз окинул взглядом базар и принял решение.

– Может, все это пустое. Или подстава, – проговорил я и съел еще дольку. – Может, кто-то сводит старые счеты.

Или готовится начать войну за власть. Смятение в рядах – отличный отвлекающий маневр.

– Пусти слух, что все это чушь собачья. Если заткнутся – отлично. А если нет – дай мне знать.

Черт, лучше бы заткнулись, иначе мне придется искать источник, пока не дошло до Никко.

– Я постараюсь.

И Мендросс передал мне остальные новости, пока я заканчивал завтрак. Что-то я отложил на потом, но большая часть была ерундой. На улицах не происходило ничего особенного.

Разговор подошел к концу, и я демонстративно вытер пальцы о полотенце, свисавшее с лотка.

– Рицце поклон, – сказал я, взял фигу и взвесил ее на ладони.

Мендросс довольно кивнул и отступил на шаг. Я поднял руку и запустил в него фигой. Она пролетела в паре дюймов от лица.

– И больше не пудри мне мозги! – рявкнул я, чтобы все слышали.

Мендросс угодливо согнулся и забормотал извинения. Мы с Деганом развернулись и пошли прочь. Я напустил на себя наглый и развязный вид.

Едва базар остался позади, я перестал выступать гоголем и взял черепашью скорость.

Деган зевнул и почесал подбородок.

– У тебя еще есть дела?

Я посмотрел на небо. Солнце стояло вызывающе высоко – четыре часа как взошло. Мне очень хотелось заползти в темную нору, но предстояло встретиться с одним человеком, и сейчас наступило самое время.

– Ага, – отозвался я. – Дела еще есть.

– Я тебе нужен?

– Нет.

– Ну и отлично, я все равно бы не пошел.

– Тогда, пожалуй, нужен.

– Не борзей.

И Деган, не дожидаясь ответа, смешался с толпой и почесал к дому. Клянусь, он еще и насвистывал. Урод!

Я посмотрел ему вслед и пошел в противоположную сторону. Мне нужно было поговорить о клочке бумаги.

3

Балдезар был Фальшаком, то есть читал и писал на старинных и современных языках, а также был мастером по изготовлению подделок и копий. Еще он числился главным писцом и держал лавку в квартале, граничившем с моим собственным. Работал он с размахом: в мастерской под его беспощадным надзором трудилось с дюжину учеников и поденщиков. Балдезар ни за какие деньги не разглашал содержание вверенных ему документов, но с удовольствием подделывал и копировал все, что приносили.

В лавке было светло, все занимались делом. Окна нараспашку, панели крыши тоже раздвинули, впуская солнечный свет. Этаж был занят высокими конторками – большей частью с оригиналами и копиями, но за некоторыми налоями шла работа штучная. Там корпели над бумагами самые умелые писцы и иллюстраторы. И каждая страница, каждая строчка могла бы войти в историю искусств.

Я глубоко вдохнул, смакуя запах чернил, краски, бумаги и мела. Вот он, любимый аромат знания, истории. Неважно, что там копировали – сказания или описи. По мне, так воздух этой лавки пропитался подлинным волшебством.

– Что-то ты рано, Дрот, – сказали рядом.

Я обернулся: ко мне направлялся Ликоннис. В пухлых лапах зажат пергаментный свиток, а в глазах – добродушная усмешка. Ликоннис был выше меня – дело нехитрое – и сложением больше смахивал на фермера, чем на писца. Широкие плечи, толстые руки и ноги, короткая шея и приветливое, располагающее лицо. Мне всегда становилось неловко в его присутствии. Я не привык иметь дело с кристально честными людьми.

– Не выспался? – спросил поденщик.

– А что, заметно?

– Боюсь, что да. – Ликоннис махнул в сторону своего стола, находившегося в задней части мастерской. – Хочешь, табурет придвинем, я как раз очередную главу закончил.

– Про Четвертое Регентство?

– А какую же еще?

Я облизнулся – соблазнительно. Очень. Четвертое Регентство – тот самый период в имперской истории, когда легенда смыкалась с реальностью. Именно тогда очередное воплощение Стефана Дорминикоса оказалось под вопросом, а душевное здоровье императора впервые пошатнулось.

К тому времени император правил уже лет двести – в той или иной инкарнации. Конечно, не сравнить с шестисотлетним юбилеем, который мы недавно отмечали в Илдрекке, но и тогда уже воля Ангелов проявилась четко и ясно: вот избранный, который будет вечно возрождаться как наш император. Точнее, он представлял собой Вечный Триумвират, ибо душу правителя разъяли на три части и он мог возрождаться в одном из трех: Маркино, Теодуа и Люсиене. Одно воплощение сменяло другое раз в поколение и так хранило покой империи. Так повелели Ангелы, и быть посему.

Но это не означало всеобщей радости.

Как все мы, Стефан Дорминикос родился обычным смертным, и люди помнили об этом. И если человек родился и даже возродился, то разумно было предположить, что он мог и умереть. И Стефан умирал – даже несколько раз. Вот почему императоры назначали Регентов, которые правили страной после смерти очередного владыки и до того, как обнаруживали его новое воплощение. Во Второе и Третье Регентства императора долго не было из-за придворных интриг и прочих грязных махинаций. Тем не менее с Четвертым Регентством вышло иначе: случилось моровое поветрие, унесшее жизни двух воплощений Стефана – одного за другим. Никакого насилия, оба умерли от естественных причин, но и к такому империя была подготовлена. Тем удивительнее был последовавший хаос.

Поскольку два воплощения Стефана умерли, кто-то – никто не знал, кто именно, – задался вопросом: а что, если погибнут все три? Возможно ли возрождение? Известно, что всякий раз, когда император умирал, его новое воплощение уже здравствовало в каком-то уголке империи, за исключением самого первого раза, когда скончался и отошел к Ангелам собственно Стефан. В священных императорских писаниях намекалось, что если император исчезнет с лица земли, то жди беды, но никто не знал, как толковать эти строки – как апокриф или пророчество?