Свой среди воров - Дуглас Хьюлик

Поэтому я медлил, боясь разоблачения. Как объяснить, зачем я копался в Ателевых вещах в полной темноте? Нет, карты лучше не раскрывать. Из всех, кого я знал, в темноте ориентировался лишь Себастьян, который отказался от своего дара в ту ночь, когда провел ритуал и передал его мне. С тех пор прошло много лет, я посвятил в тайну только троих и не собирался вводить в этот круг избранных Хряся с его подручными.

Нет. Я был бы рад отойти в темный угол и посмотреть, как засветятся слабым янтарным светом вещи Ателя, но не хотел рисковать.

Я поднес свечку к вымокшим тряпкам. Уже обыскивал, но не особо тщательно. Я больше надеялся на допрос. Теперь мне остались только имя и хладный труп контрабандиста.

Начал я с одежды – отжал ее и принялся ощупывать: не зашито ли чего в прокладке шва, нет ли потайных карманов. Простучал на предмет тайников каблуки. Ничего. В кошельке нашлась мелочь: три медные совушки, серебряный соколик и поцарапанный свинцовый ромб. Знак паломника времен моего деда. На нем были выбиты три символа императора, по одному на каждое воплощение. Владелец жетона, кем бы он ни был, совершил полное имперское паломничество – немалый подвиг, добрая тысяча миль. Теперь ходили другим путем, так как маршрут сместился императорским указом из-за пограничных войн, и такие знаки стали редкостью. Я ссыпал монеты в кошель – пусть достанутся Хрясю с ребятами, а ромб забрал себе.

Содержимое наплечной сумки тоже не изменилось: трубка, две тонкие свечки (сломанные), кожаный кисет и кусок заплесневелого сыра. Я решил идти до конца, разобрал трубку и раскрошил сыр. И высыпал все из кисета на ящик. В трубке обнаружилась одна зола, сыр давно высох, а в кисете я нашел мелко нарезанный табак и три узкие, перекрученные полоски бумаги – фильтры для трубки.

Вывернув сумку наизнанку, я прощупал подкладку и для очистки совести распорол швы.

Ничего.

Проклятье!

Я прислонился к ящику и уставился во тьму. За моей спиной подручные Хряся ворчали и ругались, волоча что-то тяжелое. Вероятно, труп Ателя. Потом меня кто-то позвал.

– Дрот?

Это был Деган.

– Я здесь, – откликнулся я.

Он долго пробирался во мраке, наталкиваясь на бочки и ящики. Потом я увидел, что вместе с ним приближается какое-то свечение. Наверное, он прихватил фонарь из тех, которыми пользовался Хрясь. Я зажмурился и быстро повернулся спиной, хотя глаза успело обжечь. Здесь было достаточно темно даже со свечкой, чтобы включилось ночное зрение.

– Ну что? – спросил он, подойдя поближе. – Узнал что-нибудь?

– Имя, – ответил я, усердно моргая; глаза негодующе полыхнули болью в последний раз и вернулись к обычному зрению. – Иокладия.

– Старинное, – заметил Деган.

Я согласно кивнул.

– Знаешь кого похожего?

– Не, не слышал.

Я снова кивнул. Хорошего понемногу.

Деган ждал, я помалкивал.

– Скажи, что это не все, – подал он голос.

– Это все.

Деган поставил фонарь на ящик и потер переносицу.

– Вечная история. Почему с тобой не бывает иначе?

– Может, везет?

Деган не улыбнулся. Я вздохнул и взял фонарь.

– Уходим, – сказал я, разворачиваясь. – Пахнет, как…

И застыл на месте.

– Вот черт!..

Рука Дегана неуловимым движением скользнула к мечу.

– Что стряслось?

Я поставил фонарь обратно на ящик и наклонился. На обрывке бумаги, скрученном для фильтра, было что-то нацарапано. Какой-то рисунок.

Я поднял бумажку и аккуратно расправил. Нет, это не шалости освещения. Чернилами был выведен символ «пистос», а рядом – куча других, произвольно намешанных. «Пистос» значит «реликвия». А рядом символ «иммус», означавший «император».

Деган заглянул мне через плечо, всмотрелся в каракули.

– И правда везет, – хмыкнул он

2

Я держал бумажку под углом и подальше, чтобы лучше видеть на солнце, которое светило в спину. Клочок шириной с безымянный палец и чуть длиннее ладони испещряли тонкие линии, странные углы, точки и загогулины, но только левую половину. Правая оставалась чистой. Среди них затесались символы «пистос» и «иммус». В остальном это смахивало на следы мух, вылезших из чернильницы.

– Тележка, – донесся справа голос Дегана.

Я поднял взгляд и чуть не врезался в тележку булочника. Я шагнул в сторону, но поздно – задел ее бедром. Буханки и булки подпрыгнули, а пекарь нахмурился и проверил, не слямзил ли я чего.

– Странно, что ты меня предупредил, – заметил я, когда поравнялся с Деганом, потирая ушибленное место.

– Не хотел, – отозвался Деган. – Но пожалел булочника. Не стал ради забавы портить ему день.

– Знаешь, что про друзей говорят?

Деган рассмеялся.

Мы шли через Длинный кордон. Малые доки и склады остались далеко позади, и в воздухе еще витал запах моря, но с каждым шагом усиливался земной, который источался уличной грязью, взопревшими работягами, женщинами, спешившими к фонтанчикам для питья, и, разумеется, свежим хлебом. Ватаги детей лавировали между тележками и путались под ногами, добавляя суеты и без того запруженной улице. Я заключил, что примерно четверть из них занималась серьезным делом: воровали с прилавков, срезали кошельки и выслеживали жертв для старших товарищей.

Здесь проходила граница владений Никко, а также моих; то и дело попадались члены Круга: вот Щипунья с ловкими ручками и крохотным острым ножиком; вот Хвосторез в обязательном длинном плаще, чтобы прятать мечи и шпаги, похищенные с чужих поясов. А вот и Болтун – надувала, мастер заговаривать зубы и обирать дурачье, а также масса прочего жулья. Повсюду сидели и трясли чашками для подаяния Мастера-Чернецы, выставившие перед Светляками свои фальшивые увечья. Иные украдкой кивали мне, но большинство занималось делом и ни на что не отвлекалось. Я поступал так же.

Деган откашлялся.

– Ну?.. – молвил он и показал на бумажку, которую я так и держал.

– Ум за разум заходит, – буркнул я, свернул ее и сунул в кисет с ахрами. – Может, код. Может, шифр. А то и вовсе, черт побери, простая бумажка для трубки…

– Простая бумажонка, на которой помянута имперская реликвия? – усмехнулся Деган. – Обалдеть можно.

– Там написано «император» и «реликвия». Но это еще никак не «имперская реликвия».

Деган лишь выразительно промолчал.

– Ну ладно, – сдался я. – Я тоже не верю в такие совпадения. Но тут одно действительно непонятно…

– Только одно?

– По-настоящему непонятно только одно, – настойчиво повторил я. – С чего вдруг Атель так уперся?

– Ах, это, – сказал Деган.

– Вот именно.

Охота за реликвиями считалась делом небезопасным даже по нашим меркам. В империи не жаловали граждан, которые крали святыни, не говоря уже о сбытчиках краденого. С ними, если ловили за руку, не церемонились. Это считалось менее тяжким преступлением, чем покушение на убийство императора, но более серьезным, чем осквернение императорской гробницы. Профессионалы знали, что ждало их в случае поимки, и снисхождения не чаяли.

Отчасти поэтому я старался с ними не связываться, но Атель превратил это ремесло в искусство. Он прославился тем, что нашпиговывал колбасные кишки молитвенными свитками, заливал оливковым маслом и провозил в кувшинах святую воду, а кушак от ризы наматывал на голову, как тюрбан. Но он предпочел спалить древний, четырехсотлетний трактат о божественности императора, чем отдать его Кающимся Братьям – имперским сыщикам, охотящимся на святокупцев. Атель умел рисковать, но никогда не делал этого понапрасну. И очень хорошо знал, что почем. Зачем он уперся так, что даже Хрясь его не расколол?

– Почему Атель молчал? – произнес я вслух. – Какой в этом смысл?

– Деньги? – предположил Деган.

Я помотал головой:

– Реликвия ценная, но Атель, как только мы его взяли, сразу понял, что ему конец. Так зачем молчать? Мертвому соколики ни к чему.

– Может, из мести?

– В смысле?

– Ты все равно его кончишь – зачем колоться? И он подумал: все равно помирать, так пусть хоть утрутся напоследок.

– Это не похоже на Ателя, – возразил я.

– Будет похоже, Дрот, когда приставят нож к горлу.

– Может быть, – сказал я, – но Хрясь его так обработал, что не до мести. Терпеть такую боль из мелочности? Не знаю, не знаю.

– Если человек мелочный – вытерпит.

Я вспомнил предсмертный взгляд Ателя.

– Нет, он был далек от мелочности, – проговорил я.

Деган вздохнул:

– Ну ладно. А как насчет верности?

– Он же из наших! – расхохотался я.

– Я знал пару человек, которые умели держать слово, – покосился он на ходу. – У некоторых это даже в привычку вошло.

– Им же хуже, – парировал я сухо.

И поискал глазами Кентов. Найдется ли хоть один, кто сунется под нож за товарища, не говоря уж о местном Тузе? И выдержит все, как выдержал Атель?