Добронега - Владимир Романовский

— Где? — заинтересовалась жена.

— Вон на крыльце стоит. Видишь, народ собирается? Сейчас он будет говорить, а народ будет слушать, уши развесив.

Да, подумал он, изменился князь. Следя за тем, как он ведет себя, как стоит на крыльце, будто погрузясь в государственные думы, иногда по-доброму поглядывая на толпу, муж решил, что надо будет навестить князя в резиденции. Он и так собирался это сделать, но теперь решил, что совершенно точно это сделает.

— Какой-то он маленький, — сказала жена, вглядываясь. — Но симпатичный. И старый.

— Да, — протянул муж удрученно. — Старость, старость…

Жена удивленно посмотрела на него. И тут он, наконец, засмеялся.

— Не бойся, дитя мое, — он нежно обнял жену за плечи. — Дядя шутит.

Жена хихикнула.

— Послушаем, что он скажет? — спросила она.

— Нет, зачем же. Князья всегда говорят одно и тоже. Это неинтересно. А вот навестить его — навестим. К вечеру ближе. Впрочем, тебе следует сначала хорошо выспаться.

* * *

Киевскому князю было пятьдесят восемь лет, и выглядел он моложаво. Не портили его ни солидные залысины, ни проседь в длинных светлых волосах, ни погустевшие от возраста, а некогда очень правильного рисунка, брови. Серые внимательные глаза, когда-то яростные, смотрели мудро. Кожа на щеках и высоких скулах молодая, здоровая, с розовым оттенком. Крупный скандинавский нос, начавший уже загибаться к пухлым славянским губам, выглядел тем не менее по-имперски солидно, а прямоугольный подбородок подчеркивал твердость и решительность натуры.

Увы, тело князя после потери любимой жены три года назад, быстро приходило в упадок. Маленького роста, но некогда очень крепко, компактно сбитый, князь обрюзг и растолстел. Округлились бока, наметилось брюхо, а на шее под затылком появилась характерная для махнувших на себя рукой мужчин жировая складка полуобручем, скрытая, правда, длинными волосами. Маленький и круглый — таким бы воспринимался князь, если бы не особый поворот головы, особый взгляд, и особая, величественная манера держаться.

Князь сидел за столом и мрачно смотрел на своего сына. Борис, стоя напротив, отводил похмельные глаза. Одежда на нем висела мешком, темные волосы растрепались и отсвечивали сально, под глазом наличествовал, играя оттенками, синяк.

— Тебе самому-то как, не грустно? — спросил наконец Владимир.

— Башка болит, — с трудом выговорил Борис, объясняя.

Владимир покачал головой, уперся в стол локтем, а подбородок положил на сжатый кулак.

— Что же мне с тобой делать, — сказал, а не спросил, он. — Что мне с тобой, чучело крапивное, делать. Пороть тебя уже поздно. Кричать на тебя бесполезно. Женить тебя, что ли. На какой-нибудь толстой, степенной, сварливой бабе. Где ты вчера пил?

— Ну, известно…

— Не ври.

— На Подоле. У межей.

— И что же, там дешевле, да? А разве на Подоле место тебе, посаднику? Хочешь гулять — гуляй здесь. У меня под надзором.

— Может, ты еще и расписание придумаешь, когда мне гулять? — заворчал было Борис, и вдруг слегка подвыл. Очевидно, ему ударило в затылок. Он прикрыл глаза и качнулся.

— За что били-то тебя?

— Меня не били. Это был честный отважный поединок. Если бы я не споткнулся…

— Какой еще поединок! — Владимир махнул рукой. — Скольким непотребным девкам задолжал, признавайся сразу. На остальных мне плевать, а вот за девок обидно. Они же безответные, скотина ты бессовестная! Говори, скольким?

— Трем, — ответил нехотя Борис и побледнел от боли в голове.

— Добрыня! — крикнул князь.

Большой величественный старик в чистой, богатой одежде появился в комнате и, неспешно ступая, приблизился к столу, жуя на ходу укроп. На Бориса он старался не глядеть.

— Да?

— Отнеси, будь добр… тебе там покажут, каким именно девкам… на Подоле… не знаю, ну хоть по гривне каждой.

— Это много, — возмутился Борис.

— Засупонь хлебало! — злобно рыкнул Владимир, не сдержавшись. Прикрыв глаза, он вздохнул, снова их открыл, и посмотрел на Добрыню.

— Не в службу, а в дружбу.

— Стар я, Владимир, для передачи денег таким особам.

Какие все медлительные кругом, и как туго соображают, подумал князь. Вот поэтому, наверное, я и толстею, хорла.

— Не могу же я холопа послать, — объяснил он. — Если эта свинья ведет себя так, как она себя ведет, надо же это как-то уравновесить. Пошлю холопа, а там скажут — а, так князь считает, что детям его все можно, вон холоп подачку принес. А придешь ты — какое-никакое, а уважение.

Добрыня мрачно смотрел на князя. Лет десять назад он бы густо покраснел и ни слова не говоря ушел бы, уехал бы за тридевять земель дуться. Какое-никакое, надо же.

Князь порассматривал угрюмого Добрыню с пучком укропа в руке и потеплел.

— Ну прости. — Владимир засмеялся. — Люблю шутить.

— Это ты так шутишь? — спросил Добрыня.

Князь опять засмеялся.

— Отнеси, — сказал он. — Будь другом.

— Ладно.

Добрыня вышел. Князь еще раз хохотнул беззвучно. Злость на сына прошла. Пришла жалость.

Хорохорится, думал Владимир. Эх! Помру я, не дадут ему спокойно править. Слабый он у меня. Но очень хочет, чтобы его сильным считали. Во всем мне подражает, а получается глупо. И говорит нескладно. Мать его была женщина мягкая.

Вспомнив о матери Бориса, Владимир загрустил. В жизни его было очень много женщин. Мать Бориса была единственной, изменяя которой он чувствовал себя виноватым.

— Теперь можно? — спросил Борис, изображая ворчание.

— Можно.

Борис подошел к столу, взялся за тяжелый кувшин, налил себе в кружку бодрящего свира, и выпил залпом. Некоторое время он стоял, держась за стол и жмурясь. Схватив две редиски с блюда, он запихал их себе в рот и зажевал смачно.

— Сватополка я навещал вчера утром, — сообщил он некоторое время спустя.

— Святополка.

— Да.

— Где же это?

— В темнице, где же еще. Куда ты его засадил, там он с тех пор и сидит.

— А ты, стало быть, в гости ходишь.

— Нельзя?

— Можно, — неприязненно сказал Владимир. — Вот только не знаю, зачем это тебе.

— Он говорит, что никакой он не заговорщик. И что все это клевета. И вообще его надо отпустить.

— Это он так говорит, что его отпустить надо, или ты сам так считаешь?

— Я сам так считаю. С ним интересно. То он истории рассказывает разные, то мы с ним в игры играем всякие. Вчера вон в шахматы играли. Он говорит, что хоть ты его и не любишь, он тебя любит, и почитает.

— Отец! — раздался звонкий, но низкий и густой, женский голос. В помещение вбежала привлекательная молодая женщина. — К тебе гости из дальних стран!

— Дура! — закричал Владимир, приподнимаясь из-за стола. — Сколько тебе раз велено не носиться по комнатам как кобыла гривастая по пастбищу! Посмотри в окно! Что там?

— Киев, отец ненаглядный мой, — с притворным смущением и испугом ответила женщина. — Как есть Киев. Я тут было подумала, что Чернигов, или, чего доброго, Лютеция, а тут смотрю — Киев.

— Так вот должен быть в княжьем дворце порядок и, как говорят франки, этикет. Ну и дети у меня. Что сыновья, что дочери.

— А ты вчера опять напился? — спросила она радостно у Бориса. — То-то я слышу вы тут оба кричите, как на торге. Отец! К тебе дорогие гости, много лет не виденные светлыми твоими очами.

— Докладывают слуги, — заметил Владимир.

— Да какие там слуги! Александр приехал. Сам Александр!

— Александр Великий? — переспросил Владимир. — Тот, что узелки развязывает и с этим… который в бочке… болтает?

— Перестань, отец! Будто ты не знаешь, какой Александр.

— Знаю. — Владимир почесал в затылке. — Ты в него влюблена была когда-то.

— Ах, оставь пожалуйста! Женат он, с женой приехал. Будет сегодня пир! Будет он рассказывать! Наконец-то в тереме появился человек, умеющий толком что-то интересное рассказать. А то все очень заняты государственными делами.

Борис икнул и снова налил себе бодрящего свира.

Владимир покачал головой. Дочь свою Предславу он очень любил, по-своему, и позволял ей очень много, и был даже рад, что не выдал ее пока что замуж. Княжьим дочерям ждать не опасно. Их можно и в сорок лет замуж выдавать. А ей только двадцать. Ну, хорошо, двадцать два. Ну, пусть является Александр. Старый воин, не желающий выглядеть старым воином. Бабник и проходимец, но умен, смел, и не враждебен. Женат он? Надо же.

— Что ж, зови Александра.

Александр вошел энергичной походкой, клацая сапогами по мраморному полу. Франкский плащ перекинут через согнутую руку. Владимир не удержался — встал и пошел навстречу. Не давая Александру поклониться, он горячо и искренне его обнял.

— Здравствуй, здравствуй, негодник, — сказал он.

Борис тут же взревновал Александра к отцу. Долговязый Александр и маленький Владимир вместе выглядели глупо. И вообще — является неизвестно откуда, а ему вон какое радушие выказывают. Вот его надо вместо Святополка посадить в темницу. Он быстро налил себе еще полкружки, пожалел, что это не брага, и выпил.