Всем смертям назло - Владислав Титов

Эту ночь Таня провела в больнице. Сидя на стуле около, столика дежурной сестры, силилась задремать, хоть на минуту забыться и не могла. Несколько раз ходила в палату к спящему Сергею, молча смотрела на него и, боясь расплакаться, убегала.

Однажды Тане почудилось, что ее зовут. Бегом направилась в палату. Сергей метался в бреду по постели, хриплым шепотом звал:

— Таня, Танечка… иди ко мне. Не плачь, мама… Мне больно, доктор… я не хочу, не хочу…

Утром Таня взяла полотенце и повесила на спинку кровати, заслоняя лицо Сергея от солнечных лучей.

— Пусть светит, Таня… — услышала она и замерла.

— Ты не спишь, Сережа? — Какое теплое солнце…

— Я не уйду от тебя. Что хочешь делай со мной. Не уйду! Мне жизнь без тебя не нужна.

— Спасибо… Танечка…

Днем больницу осаждали шахтеры. Упрашивали, грозились, потрясали всевозможными бумажками перед глазами главврача и уходили ни с чем. Посещать Петрова категорически запрещалось. К знакомым и незнакомым людям выходила Таня. Сбивчиво рассказывала о состоянии здоровья, принимала кульки, записки, протоколы собраний, вся суть которых сводилась к одному; не. падай духом, друг, мужайся, шахтер!

К вечеру приехал весь состав комсомольского бюро шахты. Ребята, хмурые, присмиревшие, гуськом прошли в приемный покой и попросили к себе врача.

К ним вышел Бадьян.

— Почему к Петрову не пускают друзей? — сердито спросил Мамедов.

— Существует определенный порядок, к тому же больной очень слаб, ответил Вано Ильич.

— Сколько это будет продолжаться? И что сделано для его выздоровления? — выдвинулся вперед Волобуйский.

— Мы все мужчины. Я понимаю ваши чувства. Но… случай исключительный…

— Нас не интересует статистика! — взорвался Николай Гончаров. — Мы спрашиваем: он будет жить?

— Ну, друзья мои!.. Вы говорите так, будто подозреваете что-то нехорошее. Делается все, что в наших силах. Будем надеяться…

— Извините, — смягчился Николай, — это ж наш Сергей, такой парень!.. Мы решили дежурить здесь. Если потребуется кровь, кожа… в общем, все мы в вашем распоряжении, — тихо Закончил ой.

— Спасибо! Пока этого не нужно! Но… все может быть… Бадьян ушел. В белом больничном халате вошла Таня.

— Коля, Сереже и правую готовят…

— Успокойся, Танечка, — обнял ее за плечи Гончаров. — Надо крепиться, понимаешь, надо…

— Как посмотрю на вас, все живы, здоровы, а он… — заплакала Таня, Как же вы не уберегли его?

— Это он сберег нас… большинство было там… в лаве… а он, как Матросов… грудью… — давясь спазмами, медленно сказал Мамедов.

Состояние Сергея час от часу становилось все хуже и хуже. Оттягивать ампутацию второй руки стало опасно.

За несколько минут до начала ампутации он открыл глаза, обвел взглядом суетившихся вокруг врачей и сказал:

— Значит, и правую…

— Сережа, речь идет о твоей жизни.

— Позовите Таню.

В белой маске вошла Таня.

— Прости, Таня, если Что было не так… За вчерашнее… Не хочется мне… Не успели вы пожить… по-настоящему…

По-настоящему… А что было- настоящим в их жизни?

Кольцо, подаренное Сережкой в день свадьбы? Нет, оно было не настоящим. Его сделали из трехкопеечной монеты Сережкины друзья. Таня понимала: откуда у студента деньги? — и не обиделась. Оно и сейчас у нее на руке, рядом с тем золотым, что купил ей Сергей с первой получки. Десять настоящих не надо ей за то блеклое, медное…

Может, настоящей была свадьба? В разгар веселья им вдруг стало тесно под крышей дома, захотелось поделиться своим счастьем со всем миром. Сергей шепнул: "Давай сбежим!".

И они убежали со свадьбы. Шли по пустынным улицам ночного города, под ногами скрипел снег, и от избытка чувств им хотелось крикнуть: "Люди! Смотрите, какие мы счастливые!"

У Тани мерзли руки, и Сергей грел их в своих, больших, крепких. Потом он целовал ее в глаза, щеки, губы и шептал: "Родная моя, я тебя через всю жизнь на руках пронесу".

У Тани перехватило дыхание, она согласно кивала головой, закусывая губы, боясь разрыдаться, и не могла говорить.

Через два часа Сергей Петров лежал в палате без обеих рук…

Утром, после операции, приехал отец. Старый солдат, сам не раз смотревший смерти, в глаза, сел как подкошенный у изголовья лежащего без сознания сына.

Двое суток Сергей был на грани жизни и смерти. Двое суток не отходила от него Таня. Она словно окаменела, сидя на стуле. На уговоры пойти отдохнуть молча качала головой и опять неподвижно застывала, уставившись взглядом в одну точку.

— Сидит, сердешная, моченьки нет на нее глядеть, — рассказывала в соседней палате санитарка тетя Даша. — Аж у самой в грудях все разрывается. Стало быть, дюже любили друг дружку.

— Чегой-то ты, бабка, любовь их хоронишь! Любили, любили… Слушать гадко! — рассердился больной с перевязанным лбом. — Помню, в сорок третьем… Да чего тут рассказывать! Сидела бы, старая, на своей законной пенсии и не рыпалась! Одну жалость разводишь. Послушает иная дура такую антимонию, да так ей станет жалко саму себя, что… — Больной помолчал, кутаясь в одеяло. Улегся и враз потеплевшим голосом заговорил: — Встретил я вчера ее в коридоре, ну, девчушка еще, совсем девчушка. А вот поди ж ты!.. Спасибо ей сказал. А она смотрит удивленно: мол, за что? А я: за это! Больной постучал кулаком в грудь, по тому месту, где сердце. — На людей стало приятней смотреть, не волки они друг другу!

То ли разговор подействовал на тетю Дашу, то ли еще что, но, подговорив сестру, они вдвоем силой уложили Таню в постель.

— Спала недолго. Во сне куда-то бежала отяжелевшими, непослушными ногами, проваливалась в ямы, порывалась кричать, но в рот лезла плотная, тяжелая вата и глушила звук.

Вскочила вспотевшая, еще больше усталая, чем до сна. Внимательно посмотрела на свои руки и удивилась, а чему — сама не поняла.

"Что ж ты наделал с собой, Сережка? — подумала Таня. — Неужели оставишь меня одну? Совсем одну?.. Нет, нет! Ты не имеешь на это права! Я не хочу, не дам тебе умереть! Врачи просто растерялись, да и возможности районной больницы невелики. Поеду в Донецк, к профессорам…"

— Ой, что же я раньше-то не додумалась до этого?!

И мысленно мчалась уже в областной город, к седым докторам, которым, по ее мнению, достаточно посмотреть на Сергея — и он поднимется на ноги.

Бадьян грустно посмотрел на нее, вбежавшую к нему в кабинет, и встал.

— Кровотечение мы пока остановили, — сказал он, — но, к сожалению, кровеносные сосуды поражены током, они разлагаются в живом теле, и приостановить этот процесс мы не можем. У нас нет уверенности, что не поражены другие жизненно важные центры. Конечно, возможности областной клиники выше, но… — Он хотел что-то добавить, но неопределенно махнул рукой и сел.

Таня молчала. Чувствовала, как в груди закипает глухая злоба, и не разобрать на кого. То ли на коварный ток, то ли на беспомощность медицины. Не могла и не хотела поверить, что самый дорогой ей человек перестанет жить.

— Сначала все говорили — он дня не проживет! — неожиданно резко сказала Таня. — Эх вы! Испугались, что такого случая не было! — уже кричала она, убеждаясь, что ехать в Донецк надо немедленно.

На скамье у больницы Таня увидела Сережкиного отца. Он сидел, обхватив руками голову, низко опущенную к земле. — Папа! — окликнула Таня.: Антон-Андреевич поднял- головуу торопливо заговорил:

— Таня, дочка, горе-то какое, горе… Сережа, сынок мой… вот таким пупешком… ручонки тянул ко мне… Говорил: "Папа, не ходи на войну, там убивают". А сам… И войны-то нет…

Таня заглянула ему в лицо и испугалась. На нее смотрели постаревшие, усталые, но такие родные Сережкины глаза. Ей вдруг захотелось сказать этому человеку что-нибудь теплое, ободряющее. Она порывисто обняла отца и побежала.

…По пути в Донецк, сидя в автобусе, она про себя повторяла непривычное для нее слово "папа" и дивилась той легкости, с какой оно было произнесено. Куда девались прежние страхи и опасения, что застрянет это слово в горле, неприятно царапнет слух того, к кому впервые будет обращено? "Папа… А каким был мой? Говорят, добрый, веселый… Ушел на фронт, и по сей день…"

Донецк шумел разноголосицей улиц, шуршал по асфальту колесами автомобилей, громыхал переполненными вагонами трамваев. Порывистый апрельский ветер раскачивал деревья, словно будил их от долгой зимней спячки, торопил насладиться жизнью.

Бойкая синеглазая Девушка Таниных лет долго объясняла Тане, как проехать в клинику имени Калинина, где, по ее мнению, должны быть хорошие врачи. Смешно сощурилась и сочувственным голосом спросила:

— У вас мама больна, да?

— Нет, муж.

Серая громада главного корпуса больницы, холодно блеснув глазницами окон, вселила в Таню робость и вместе с ней слабую уверенность: ехала не зря.