Всем смертям назло - Владислав Титов

Весть о несчастье поползла по палатам. Сделались сосредоточенно-суровыми лица больных, словно все они нечаянно заглянули в пропасть и она грозно, гипнотически поманила их.

За окном капелью звенела весна, обиженно стучала по окну голой веткой сирени, будто хотела сказать: "Что же вы, люди, забыли обо мне?"

А людям стало не до весны…

4

Таня стоит у окна и смотрит, смотрит…

Цепочка людей, растянувшаяся от шахты до поселка, заметно редеет и через несколько минут совсем обрывается. На руке тикают часы. Таня сердится:

"Опять, у Сергея какое-нибудь заседание!"

На дороге появилась группа людей. Шли, размахивая руками. — вероятно, сварили. Тане показалось, что среди них Сергей. Рассмотрела лучше и рассердилась еще больше: Сергея нет. Люди прошли, и дорога опять опустела.

Из окна квартиры виден террикон. По нему вверх медленно ползет вагонетка. Доезжает до вершины, останавливается на миг и перевертывается ввepx дном. Из вагонетки высыпаются крупные куски породы, катятся вниз и плюхаются в лужу, разлившуюся у основания террикона. Летят брызги, а вагонетка торопится вниз, за новой партией камня.

Сергей дебит смотреть на террикон и эту, как он ее называет, "трудягу-вагонетку". Таня улыбнулась. Вспомнила, как однажды зимой у мужа неожиданно испортилось настроение. Она волновалась, думала — неприятности на работе. А когда утихла вьюга, Сергей подошел к окну и рассмеялся, вагонетку свою увидел. Потом, посерьезнев, сказал: "Кажется, ничего нет примечательного. Гора изломанных камней — и все… Л вдумаешься… Это же сама жизнь! Мудрая, интересная и вечно живая. Прошли миллионы лет. Миллионы!.. Из питекантропа труд сделал умнейшее на земле существо. Миллионы лет… И как мизерно коротка наша жизнь в этой вечности. Одно мгновение… А у вас вчера целый час не работала лава из-за нерасторопности одного шалопая. Вот и войдет этот час пустым местом в вечность. Обидно!"

"Смешной он у меня", — подумала Таня.

Таня не заметила, как к дому подъехала голубая "Победа". Хлопнули дверцы, она увидела людей, торопливо идущих от машины к их дому.

"Это ж Сережкин начальник… И дед с их участка. Где Сергей?" Таня почувствовала, как мозг царапнула мысль, от которой кровь прилила к лицу, часто-часто застучало сердце и вдруг упало, сжавшись в болезненный комок.

"Может быть, не к нам. Чего ж я боюсь?"

В дверь лостучали. Стук грохотом ударил по комнате. Таня подняла руки к похолодевшим щекам и села. "Не открою!" — мелькнула безрассудная мысль.

Стук робко повторился. Послышались приглушенные голоса.

"Надо открыть". Руки дрожат, никак не могут найти задвижку от двери. И когда медленно, словно в квартире покойник, сшвв шапки, вошли Петр Павлович и старый мастер, дед Кузьмич. Таня без слов поняла: случилось что-то ужасное.

— Что с Сережей? — И заплакала.

Метнулась к шкафу за косынкой, но ноги подломились, в глазах пошли черные круги.

— Не плачь, дочка, бог даст, все обойдется, — У Кузьмича срывается голос, старчески дрожит, и нельзя понять, надежда в нем или соболезнование Большая шершавая ладонь неуклюже гладит щеку. — Ничего… там. хорошие врачи, организм у него молодой, крепкий… не плачь… Что ж теперь делать… всякое бывает… такую уж мы выбрали себе долю — на работу, как в бой… Случаются и шальные пули — Спохватившись, что сказал лишнее, заторопился: — Поехали, дочка, одевайся…

Машина едет бесконечно долго. Тане кажется, что они заблудились среди этил многочисленых улиц, переулков и, когда найдут правильную дорогу, будет поздно: Сережка умрет.

— Сейчас приедем, — говорит Кузьмич и весь съеживается.

Какая-то неизвестнаая сила рванула Таню из машины, заставила пробежать по длинному коридору больницы и остановиться именно перед теми дверьми, за которыми был он, ее муж, Сергей Пeтpoв. Толкнула дверь, сделала шаг в палату и застыла на месте.

Слева, на койке, закутанный в бинты, с бледным, осунувшимся лицом лежал Сергей. Таня боком подвинулась я иеете-ли и безвольно осела на пол.

— Сереженка, родной мой, как же ты так, а?.. — Рукой потянулась к лицу и вскрикнула отчаянно, страшно — Сережа!

Очнулась в пустой, просторной комнате. Посмотрела и удивилась: где эта она и что с ней? Вошла женщина в белом халате, что-то сказала и ушла. Когда закрыла дверь, до Taниного слуха, дошил звук ее колеса, а слов пе разобрать. И вдруг обожгло: окровавленный бинт на груда муж".

5

На вторые сутки утром Сергей открыл глаза. Таня сидевшая рядам на стуле, затаила дыхание. Тихонько позвала:

— Сережа!

Глаза повернулись к ней, я захрипел:

— Та-н-я, разбуди меня. Я не могу сам проснутся.

— Сереженька, тебе больно?

— Буди скорей!

— Ты не спишь, Сережа. Мы в больнице. Тебе руки то" ком обожгло… немного…

— Неправда… меня убило… Там же шесть тысяч вольт… Таня молчала. Глотала комок, подступивший к горлу, и не могла проглотить. "Заговорил, заговорил, — значит, будет жить, будет!" А слезы заливали лицо.

— Почему ты плачешь?

— Я ничего… я так… я уже не плачу…

— Что в шахте?

— Ты спас людей и шахту от пожара… Там что-то могло взорваться…

— Кто подобрал меня?

— Коля Гончаров с проходчиками.

— Что говорят врачи?

— Врачи?.. Врачи говорят: ничего страшного нет. Немного полежишь здесь, и все пройдет. — Таня старается сказать это быстро-быстро, словно ждет, что вот войдет кто-нибудь в палату и крикнет: "Нет, не говорят этого врачи, они не надеются на спасение жизни!" И опять замолчит Сережка, и снова надвинется страшная ночь.

— Ты мне говоришь неправду, Таня. Зачем?

— Они… они ничего не понимают… они… — И со слезами выдохнула: Они говорят, что ты умрешь… Это неправда, неправда!

Взгляд Сергея устремлен в потолок, высокий и ослепительно белый. Справа, из угла, тянется узкая темная трещинка, тоненько петляет среди маленьких белых бугорков и незаметно теряется.

И опять показалось Петрову, что он спит и видит сон. Сон, как спрут, засосал его в свои липкие объятия, и нет сил высвободиться из них.

— Выйдите на минутку, мы посмотрим его, — обращается человек в белом.

Сзади стоят двое, держат стеклянного спрута с длинными резиновыми щупальцами.

"Врачи!" — мелькает мысль.

Женщина в белой косынке долго разбинтовывает левую руку Сергея. Бинт собрался в большой окровавленный клубок, а она все мотает и мотает, время от времени смотрит в лицо больному, вздыхает и вновь сматывает бинт. Сергей приподнимает голову, пытаясь увидеть свои руки. Сестра прикасается к его лбу и придерживает голову на подушке.

— Не надо смотреть! Не надо…

Горюнов наклонился над койкой, спрашивает:

— Больно? А здесь?

Сергей не чувствует боли и, только когда укололи в плечо, ойкнул.

— Я так и предполагал… Плохи твои дела, парень! Может быть, придется ампутировать. Я о руках говорю.

— Как ампутировать?! Резать?! Вы шутите, да?!

Горюнов смотрит мимо больного и молчит.

— Ам-пу-ти-ро-вать… Как же это, а?! Как же я жить-то буду?! Руки… Таня! — И вдруг закричал диким, нечеловеческим криком: — Не дам, варвары, лучше убейте меня!

И затих.

На третий день началась гангрена. Выход был один — ампутация.

И немедленная…

6

Валерий Иванович Горюнов воспринял без энтузиазма Свое назначение лечащим врачом Сергея Петрова. При первом же осмотре Сергея, не вдаваясь в тонкости медицинского анализа, он твердо и категорически заключил — не выживет.

Человек эгоистичный и трусливый, Горюнов был напуган обширностью ран у больного, его воля была парализована видом человеческой трагедии. Одна мысль поставить себя в положение Петрова приводила его в уныние. Он и сам не знал, почему возникла эта кошмарная мысль, и всеми силами гнал ее. Ободрял себя тем, что ничего подобного с ним не может произойти, что вот сегодня же он пойдет домой цел и невредим, там его встретит жена, они будут смотреть телевизор, болтать о всяких пустяках, а может, пойдут в кино, наступила весна, летом они поедут на юг, к морю… От сердца отлегло, но ненадолго. Камнем над головой повисла все та же мысль. Сострадания к больному не было. В груди росло раздражение и злоба. "Его же придется оперировать, а он умрет под скальпелем. Не хватало еще смерти пациента в моем послужном списке. Все верят в сказочки Бадьяна… Ну и пусть берет его себе!"

В кабинете их было трое. Главврач больницы супился и молчал.

— Больной безнадежен. Зачем его дополнительно мучить операцией? говорил Горюнов.

— Не согласен. Надо испытать все. Вы лечащий врач и не имеете права отказываться от риска, — возражал Вано Ильич Бадьян.

Главврач еще долго слушал, как хитрил и изворачивался Горюнов, всеми средствами старался избавиться от трудного больного. Потом встал и, скрывая раздражение, сказал: