Радио «Пустота» (сборник) - Алексей Егоров

2. Желтый. Облегченный вариант. Можно даже сказать… женщина-мечта. Как правило, отличная домохозяйка, аккуратная, чистюля, красавица. Богатый внутренний мир. Любит выстроить из себя недотрогу, но, как правило, случается это и редко, и вообще… Частичное отсутствие массы в голове с лихвой восполняет своими прелестями. Обожает себя, свое тело и постоянно за ним ухаживает. Наряжает его, моет, красит, одним словом, любит. Но, несмотря на это, вряд ли поедет к вам из-за конфет и цветов. А вот из-за конфет, цветов и прикольненьких таких сережек – запросто. Хотя до конца будет строить бесприданницу, что по природе ей несвойственно. Легко встречается с женатыми (скорее, в основном), любит подарки, презенты, бонусы. В отличие от красного типа, неотразимой себя не ощущает, но, несмотря на этот факт, в мужском внимании голода не испытывает. С такой женщиной запросто можно прожить жизнь, да и вообще с ней можно… Расчетливый подход с букетом наперевес, уверенная улыбка и небольшие капиталовложения – вот путь к сердцу желтого типа ментальности.

3. Зеленый. Ну… Блядь, она и в Африке, как говорится… И несмотря на то, что нередко и с первого взгляда (да и со второго тоже) кажется приличной женщиной. Хотя анализатор-то вряд ли обманешь! Таковой, как правило, и является. По жизни! Беда заключается в том, что зеленый тип ментальности обладает нередко всеми признаками первых двух типов. И даже иногда (как кажется) определяется как некий подтип одного из вышеперечисленных. Но это заблуждение. И внимания она стоит лишь в некоторых случаях:

1. Пьяная вечеринка у друга на даче.

2. Временное отсутствие на жизненном пути первых двух типов.

3. Безнаказанная и беспричинная разгульная жизнь.

4. Погрешность при определении ее как типа ментальности. Понимание этого позже как ошибки в четкой работе природы-матушки.

Редкий ствол пропускает мимо себя, не гнушается ни старым, ни младым. Жизнь для нее – увеселительный процесс, вращающийся вокруг ее сладкой дырочки. Путь к ее сердцу не лежит вообще. По причине отсутствие такового.

4. Голубенький. Но…

– А что же голубенький, – шепотом спросил я его.

Он крепко затянулся и сплюнул через открытое окно.

– На сегодня все, – подытожил он.

– А голубенький? – Не унимался я. – Как же голубенький?

И тогда он со всей свойственной ему строгостью посмотрел мне в глаза и сказал:

– Уж лучше, чтобы в твоей жизни никогда, ты слышишь, ни-ког-да не загорался голубенький индикатор анализатора.

Тогда я развернулся и пошел спать. Но спалось мне все равно плохо. Прибор я аккуратно завернул в чистый носовой платок и отложил. До времени.

– А что еще печальнее, – опять вмешался он, – так это твое неиссякаемое изобретательство. Помню, как ты рассказывал дальше…

– Тетушке моей так и не вышло сделать из меня настоящего человека. И, немного повзрослев, я поступил в институт. АЖБ-1 пригождался буквально каждый день. И друзья по альма-матер иногда просто поражались, как это я так очевидно разбираюсь в девочках. Благодаря ему я стал довольно популярен в институте, хотя сам себя позиционировал не иначе как лузер. Уж так мне внушили с детства. Женщины попадались разные: и красные, и желтые, а чаще всего, конечно, зеленые. Голубеньких же здесь не было вовсе.

Анна Петровна, декан факультета, отсвечивающая красным, явно давала мне понять, что я тяну на красный диплом. Но учиться мне было всегда лень, точнее, в охотку. Девочки считали меня своим, не чурались меня и не бегали. Конечно, я же так явственно прочувствовал всю их суть. Я любил сидеть с одной из них в студенческом кафе и слушать многочасовую исповедь о не сложившемся и так уныло растраченном. О том, как жизнь жестоко ударила их о створку вроде бы, с первого взгляда, распахнутой двери.

– Я полюбила его с первого взгляда, – откровенничала со мной девушка, отсвечивающая желтым индикатором, – и, как мне казалось, он тоже был ко мне неравнодушен.

Я же группировался и всегда был готов в подобным слюням.

– Давай, – шептал я желтенькой, – рассказывай.

– Сначала я заискивающе смотрела в его сторону. Потом первой пригласила его в кафе. И ведь он же не отказался, – еще бы, и я бы не отказался. – Позже мы начали спать. И он даже познакомил меня со своей мамой. Мы вместе варили варенье, пололи грядки и подвязывали помидоры, – дура, разве это нужно мужчине. – А потом он принес серый бумажный пакет. Мы сложили туда всю нашу любовь и он попросил меня закопать это подальше и поглубже. Я еще долго копалась потом в этом пакете, что-то рассматривала, вспоминая общие приколы и утренние пробуждения. Все здесь пахло им, до невозможности пахло им. Но со временем начало вонять, и, как бы мне не желалось того, пакет этот пришлось мне закопать. Ночью я, взяв лопату, вышла к палисаднику у дома. И, выкопав яму достаточной глубины, поместила туда его. А потом я плакала, плакала, но усердно работала лопатой, закапывая все то, чем жила последнее время. И, закопав, почувствовала облегчение. Конечно, иногда я думаю о нем, как ему там под землей, не грустно ли гнить себе в одиночестве. Но раскапывать его я вряд ли стану, вряд ли его запах остался прежним, все вещи поблекли, а эмоции улетучились.

Другая особа делилась со мной своей жизнью с не меньшей охотой.

– Он, – говорила она медленно и загадочно, делая акцент на слове «он», – настоящий поэт. И стихи он пишет только настоящие, о главном. Сказал, что ради меня разведется с женой, да и развелся, кажется.

– А ты?

– А я завела себе паренька с первого курса… Лобзик. Может, слышал, длинный такой, черненький. У нас с ним разница в возрасте семь лет, да и пох… Зато молодой, главное же, это не возраст, главное, это член!

– Что, простите, – подавился я яблоком, – что-что?!

– Член, говорю, – уверенно заявила она. – А что, на разок пойдет.

– М-м-м, – только и ответил я и спокойно посмотрел на прибор, который, в свою очередь, светился зеленым. – Все ясно, – улыбнулся я и повел ее к себе. Поделиться житейским опытом и показать ей все то, что незамысловато наросло у меня к двадцати с небольшим. Все самое главное.

Третья же просто плакалась мне в жилетку.

– А ты знаешь, что такое настоящая любовь? – рыдала она.

– И что же, – спокойно спрашивал я, ведь именно это она хотела услышать в данную минуту.

– Это, – захлебывалась девочка, – это нечто подлое и гнусное. И до такой степени грязное и паршивое, что и не стоит внимания вовсе. Когда ты очарованно смотришь ему в рот, ты на какой-то стадии отношений не можешь поделать с собой ничего. Он может унижать тебя, поливать грязью, вытирать об тебя ноги, а ты просто и наивно дышишь ему в лицо. И ты не способна жить без его воздуха, без его рук, без его фраз. Его образ всегда стоит перед твоими глазами. И он делает с тобой все, что захочет. Безнаказанно. Потом… Возможно, позже к тебе все же придет осознание того, что тебя в очередной раз смешали с дерьмом. Но потом… Это случится потом. А пока тебе ломают кости, потрошат твою жизнь, с легкостью лезут в твою душу и лицемерно лгут. Сначала он говорит, что никакой любви и нет вовсе, а ты, съежившись в комочек, продолжаешь верить и, что самое подлое, надеяться. И когда позже он позвонит тебе и скажет: «Дорогая, я нашел свое счастье, я полюбил, прости», ты в отчаянии сначала просто не поймешь всего того, что он сказал тебе. Значит, он лгал, лгал, когда твердил тебе, что любви-то нет, лгал и спал с тобой. Или лжет теперь. И где правда, – уже орет она мне в лицо, – где правда? И зачем впускать в свою жизнь такое… И больно, невыносимо больно.

– Все пройдет, обязательно пройдет, – успокаиваю ее я и с удивлением смотрю на зеленый цвет анализатора. – Все у тебя будет хорошо, – уже выходя из кафе, кричу ей. Странно, а с первого взгляда и не скажешь.

Сам же я воспринимал жизнь гораздо проще. Может, в силу своего недоразвитого интеллекта вся бытность, стоящая перед глазами, впитывалась мной в узкой специализации. Да и виделось мне все гораздо проще, чем было на самом деле. Любовь я расценивал как эгоизм, ну или на крайний случай – половое влечение. Желание всеобъемлюще обладать кем-то или чем-то частенько пробуждалось во мне, но так же быстро угасало. На корню. В громкие и шумные предприятия я не лез, с плохими мальчиками дел не имел. Учился средне, так, семь-восемь. Порой мне казалось, что вот если растет, к примеру, одуванчик, то он и есть одуванчик. Не цветок солнца, не роддом для парашютов и не желтенькое счастье. А одуванчик, и все! И не надо все усложнять, не надо всего этого словесного и мыслительного онанизма. К чему оно все? Это поэты и писатели, художники и философы так усложнили жизнь. Ища в холодном камне творческое начало, скульптор ваяет из него жизнь, вкладывает в кусок мрамора свою душу, а зачем? Чтобы казаться лучше или чтобы… Хотя, как мне казалось, все это только лишь для самореализации, и не более того. Каждому хочется счастья и, по моему мнению, стать кем-то в жизни. Это и есть самореализация, поиск себя как некой субстанции. Никто же не хочет быть никем. Пустым местом. Человека же за что-то надо уважать, ценить, любить. И где же, я вас спрашиваю, положительные человеческие качества как сегмент общества, как институт нашей жизни? И кто же после всего этого он, одуванчик? Растет себе запросто на лугу, тащится от солнечного света, самокопанием и самореализацией не увлечен. Просто растет, дурак он, что ли? Вот и я рос, учился общаться и рос.