Зажигалка - Иоанна Хмелевская

— Э, пустяки, пара кило… Юлита, свой красный жакетик тебе придется выбросить, а может, моим кошкам понравится. Он все равно к рыжим волосам не подойдет, а я куплю тебе другой. Ничего не поделаешь, раз вы сразу не вызвали полицию, теперь всем нам придется скрываться. Может, и хорошо, что так получилось.

— А зажигалка? — вспомнила Малгося. — Раз пан Ришард при таких обстоятельствах ее заметил, то та мегера, ну, предполагаемая сестра, не могла не заметить, как вы ее стибрили. Не могла не заметить! Такие все замечают!

Я осуждающе посмотрела на свою бестактную племянницу.

— Кто стибрил? Что стибрил? Какую такую зажигалку? Первый раз слышу. Вон моя, стоит себе на столе… правда, сейчас не на том, так вот, стоит себе на столе уже лет тридцать. Все видели. Никто ее не крал.

— А ты можешь доказать, что она твоя?

Я триумфально схватила зажигалку и перевернула ее вверх ногами, так, чтобы дно все увидели. И сама посмотрела.

И замерла.

На дне моей зажигалки была выгравирована надпись, окруженная серебряным пояском: «Meilleurs voeux pour Joanna des amis danois Karen et Helge 1976 a.» То есть: С наилучшими пожеланиями для Иоанны от ее датских приятельниц Карен и Хельги 1976 год. Небольшая ошибка, но это не важно.

Датчанки мне дарили, а не француженки.

А на этой зажигалке ничего не было. Даже серебряного пояска.

Вот теперь начнется полька с притопом…

***

Возможно, что окончательное решение, всеми нами принятое и одобренное, было не слишком гуманным и не совсем законопослушным, но, в конце концов, никто из нас святой памяти огородника не пришил, никто не страдал от угрызений совести и никто не чувствовал себя обязанным разыскивать убийцу. Наверняка не только мне пан Мирек устроил пакость, и, честно говоря, мы даже испытывали понимание по отношению к неизвестному убийце. И мы твердо решили молчать, как пни замшелые.

Остался, однако, совершенно непонятный вопрос: а вот что собой представляет эта зажигалка? Моя или не моя?

Все наконец разошлись, я кое-как распаковалась, а сама все думала о зажигалке: моя — не моя, словно мне больше и думать не о чем. Припоминалось даже что-то такое, относящееся к зажигалке, мигало и гасло, никак не могла вспомнить, только знала — связанное с зажигалкой. Мелькали в голове какие-то цыплята, яйца, короче — самые дурацкие сочетания: какое отношение имеют цыплята с яйцами к моей зажигалке? Может, таким странным образом мне лезло в голову нечто желтого цвета, цыплятки обычно бывают желтенькие, и с яйцами — самая прямая связь. Но при чем тут зажигалка? Ни одного, курящего цыпленка не встречала, так какой холеры?..

Я села на диван у журнального столика, взяла зажигалку и в который раз принялась ее внимательно рассматривать. Моя, могу об заклад побиться. Зажгла дополнительную настольную лампу, внимательнейшим образом оглядела дно. Если кто-то содрал серебряный поясок, непременно должен остаться хоть какой-то след. Пыталась вспомнить, каким образом этот поясок был прикреплен к дереву зажигалки. Приклеен? Приклепан? Вбит в дерево булавками? Может, у пояска был острый кант, тогда его след должен остаться на дереве.

Пошла в мастерскую, включила лампу для черчения и отыскала лупу. Я все еще надеялась, что это моя вещь, что мы не сперли чужую. Ведь в конце концов, стибрить имущество жертвы убийства не очень… ну, не очень красиво. И просто глупо. Что же теперь, пробраться мне незаметно в дом мертвеца и подбросить ему украденное?

На дне зажигалки даже через лупу не было видно ничего абсолютно, просто сам центр дна немного выпуклый, и вот на нем-то и обязаны были находиться и. поясок, и дарственная надпись. А не осталось ничего, ни тени намека, словно там никогда ничего и не было. Может, и в самом деле не было?

Крутила-вертела я зажигалку в руках, аж в глазах зарябило, и уже стало казаться — вроде бы даже украшения не те. Да нет, вроде все как было: по низу две полоски черной эмали, по верху тоже две, только там полоски перечеркнуты серебряными ниточками. Ну точно, моя! А может быть, в моей расстояние между нижними полосочками было малость побольше? Или, наоборот, поменьше? И была ли моя совсем гладкой? Эта вот немного шершавая, вроде покрыта фактурой в мелкую точечку, благодаря чему контрастирует с блестящей эмалью. Глупости, моя тоже была шершавая и тоже контрастировала!

Благодаря лупе я разглядела на полосе между серебряными ленточками нечто вроде микроскопических дырочек. Дырочки меня озадачили. Раньше я ни разу не рассматривала зажигалку в лупу, так что за дырочки поручиться не могла.

Впрочем, уже отсутствия следа от дарственной надписи хватило, чтобы понять — не моя вещь! Ведь невозможно за такое короткое время, всего пару дней, убрать надпись, отдраить и разгладить дно, отполировать дерево до такого же состояния, как и вся зажигалка. Мог ли садовод такое сделать? Он что, сидел без работы, вот и занялся художественной столярной работой?

Нет, все-таки эта зажигалка была не моя…

***

Подъехала ближайшая патрульная машина, убедилась — не пустяшный вызов, экипаж зафиксировал в кухне невменяемую бабу и вызвал следственную бригаду. Ничего не трогали, никуда не заглядывали, нигде не топтались. Комиссар Януш Вольницкий внутренне мобилизовался, как боевой конь, огретый кнутом. Сравнение неудачное, обычно боевых коней не оскорбляли, хлестнув пошлым кнутом, их поощряли ударом по заду плоской стороной меча или сабли, опять же вонзали шпоры, иначе конский организм отозвался бы на такое оскорбление могучим взрывом ярости.

Такой взрыв ярости потряс и комиссара Вольницкого. Ведь он оказался один на один с настоящим убийством, причиной которого стал не пошлый удар ножом пьяного шурина или жены, опять же не удар топором разошедшегося пьяного соседа-садиста, к тому же произошло это убийство не на глазах всей деревни или целой улицы, а культурно, так сказать камерно, с полным ассортиментом неизвестных обстоятельств.

К тому же отсутствовал Роберт Гурский, непосредственный начальник Януша, с которым они работали в мире и согласии. Тот в полном соответствии с нашим трудовым кодексом отправился в отпуск — не как полицейский, просто как нормальный человек, и имел полное право это сделать. К сожалению, отправился не на Бещады или Мазуры, а куда-то в Европу, так что стал абсолютно недоступен для сотового, тем более что сам старательно стремился оказаться в регионах, где «абонент недоступен». Комиссар Вольницкий понимал своего начальника и не осуждал его, но беспокойство засело крепко, и молодой человек никак не мог взять себя в руки.

Потом вдруг сообразил — так ведь ему выпал счастливый случай! Януш остался один, никто ему указывать не будет, самому придется все решать. Гурский вернется через десять дней, а на такой срок другое начальство ему не выделят. Он сам поведет расследование! Первый раз такое с ним случилось, вечно он выполнял указания старшего — и по званию и по опыту. А вот теперь он покажет, что и сам справится!

Амбиция взяла верх. Весь пылая, комиссар тут же в кухне снял предварительные показания. Свидетель у него оказался единственный, а может, и не только свидетель, но и подозреваемый.

— Кто вы и что вы… — с ходу начал бодро, но вежливо комиссар — и прикусил язык. Ведь чуть было не сорвалось «Что тут делаете?», а ведь их учили, что ни в коем случае нельзя валить на свидетеля, а особенно если он еще и может оказаться подозреваемым, сразу лавину вопросов. Следует дозировать свои вопросы, по кусочку, понемножку, не торопясь, во всяком случае стараясь показать, что не торопится. Попросить документы. Кто-то из патрульных что-то ему пробурчал, он же легкомысленно пренебрег подсказкой. Ничего, сейчас все пойдет как положено. Оставил всего один вопрос.

Охваченная истерикой баба немного успокоилась, правда все время не переставая плакала. И странно, на следователя она произвела такое впечатление, что в ней, бабе, больше было ярости, бешенства, чем настоящего горя. Во всяком случае, проявила больше сдержанности, чем следователь, сама сообщая, о чем ему бы следовало спросить.

— Зярнак Габриэла я. А там лежит мой брат.

Вольницкий сообразил, что фамилию погибшего услышал от патрульных, и звучала она иначе. Он не успел скомпрометировать себя преждевременными подозрениями. Баба выручила.

— Зярнак — это фамилия по мужу. А так наша фамилия Кшевец. Вдова. Мирослав Кшевец — мой брат, могу показать паспорт, но он был в торбе, а она там осталась, около телефона, меня сюда загнали и не выпускают, я просила отдать, а они ни в какую. А ведь в паспорте имена родителей и все остальное, вы, пан следователь, сами могли бы посмотреть, а я ведь видела эту паскуду, убивицу проклятую, она еще вон там стояла, на моих глазах, змея подколодная и сука паршивая, курва и есть, на морде написано, и мне не стыдно говорить, теперь все прямо так и называют, а чего скрывать-то, эти суки еще и хвалятся, что за ними кобеля гоняют, потаскуха она и есть, шантрапа проклятая, все они за моим Миречеком увивались, чтоб ее, лахудру бесстыжую, и сиф, и малярия, и этот, как его, аидес поразили, да будь она проклята!