В ловушке безысходности - Анастасия Акулова

…Все эти годы я искала выход, любой. Но его не было. В нашем мире нет женских профессий, ни одной, так как права оказалась Танильдиз — мы не более чем бесправные безделушки. Это устанавливалось тысячелетиями и проявляется даже в самых отдалённых, захолустных и диких уголках мира. Женщина может быть только женой, дочерью, сестрой, любовницей, наложницей, падшей женщиной или рабыней. Полностью, во всём и всегда зависимы от мужчин. Если кто-то не согласен, это приравнивается к преступлению.

Совершеннолетие моё наступает через месяц, и нас уже предупредили, что дом заберут. Куда идти, что делать — я не знаю. Знаю только, что уже согласна поступиться любыми принципами, чтобы мой маленький ангел, улыбчивая белокурая сестрёнка, Эва, могла жить в достатке. Даже если станет наплевать на собственную жизнь — буду жить ради неё, как пообещала себе уже давно.

Астарта

…Который день я просыпаюсь с первым лучом рассвета. Бессонница — болезнь, мешающая жить и здраво мыслить. Беспрестанно болит голова, но это, наверное, уже от безысходности.

Несколько месяцев, да что там, уже несколько лет я провела в беспрестанном поиске хоть какой-нибудь работы — всё без толку. Женщины в нашем мире всего лишь бесправные игрушки, необходимые лишь для удовлетворения желаний своих господ и продолжения рода. При том вне зависимости от того, королева ли ты или служанка — всё едино, меняются лишь условия жизни.

Я, выращенная в любви обоих родителей, откровенно ненавижу эти предрассудки, но, опять же, бессильна что-либо изменить.

Иногда даже посещала шальная мысль: а не лучше ли остаться одинокой, нежели всю жизнь зависеть от мужа, как рабыня?

Сейчас эти мысли посещают редко, потому что голова забита совсем другим. Если честно, я уже согласна даже стать женой какого-нибудь господина, почитающего, как и все, женщин за одалиску, лишь бы обрести хоть какую-нибудь стабильность и уверенность в завтрашнем дне. Жить хочется всем, и, прежде всего, обеспечить благополучие тем, кто дорог.

До моего совершеннолетия осталось пару недель. Единственное, из-за чего я сохраняю маску уверенности и самообладания, а не бьюсь в истерике, это умиротворённая улыбка моей непоседливой Эванджелины, моей всегда жизнерадостной, полной детской непосредственности и счастья сестрички, которая, слава всем богам, даже не замечает трудностей. Как бы я хотела, чтобы ничто и никто не разрушил её детства. Она должна быть счастлива — ныне это всё, что я прошу, нет, требую у судьбы.

Сама бы давно уже опустила руки, пустила бы всё на самотёк. Зачем и за что бороться, если никого и ничего не осталось? Да, я слабая — неженка, не приспособленная к жизни, которую очень легко сломить. Но если есть то или те, за что стоит жить и бороться, слабый обретает силу.

Гляжу на будущность с боязнью,Гляжу на прошлое с тоскойИ как преступник перед казньюИщу кругом души родной…

Михаил Юрьевич Лермонтов

Вот и сегодня я, едва рассвело, иду по городу, внимательно, почти умоляюще, как последняя нищенка, оглядываясь по сторонам. Надеюсь на что-то… на что? Уж точно не на чудо, ибо я, увы, давно уже не верю в чудеса, счастливые случайности и прочую дребедень, которой пудрят мозги маленьким и наивным. Да и не располагает к подобной вере этот город, который раньше казался огромным и прекрасным, а теперь виделся лишь суетливым и грязным местом, где не стоит искать удачи и сострадания.

Город, где вертятся деньги, где вечная борьба за власть и первенство. Город-мечта, где кому-то вроде нас с сестрой места, да и надежды, просто нет.

Гемма, герцогство Ферон

Кармина

Во снах человек ищет не столько покой, сколько свободу. Свободу от правил, принципов, норм, связующих нас по рукам и ногам в реальности. От прошлого, что следует за человеком по пятам, как голодный волк за пугливым зайцем. Но иногда слишком сложно даже просто прочувствовать границу, отличающую хищника от жертвы.

Именно в тот момент, когда человек теряет из виду эту границу, прошлое настигает его.

«Туман. Чёртов туман перед глазами. Темно… Уже выключены все фонари. Как же холодно… слишком…

Я точно знаю, что оторвалась, убежала. Но никак не могу остановиться. Будто безумная несусь по абсолютно пустым улицам и переулкам в безлунную, холодную зимнюю ночь, надсадно кашляя, всхлипывая, вонзая ногти в ладони, до крови и кусая потрескавшиеся губы, чтобы не закричать, спотыкаясь в темноте и падая в холодный снег. И всё равно бегу. В каждом шорохе чудится скрип шагов по снегу, боюсь даже собственной тени, хотя и она видна в этой кромешной тьме едва-едва.

Вся сплошь пропитана запахом дешёвого пива и сигарет, будто состою из этого «аромата».

Сама виновата.

Живот скрутило, едва до окончательно протрезвевшей меня, наконец, дошло, ЧТО могло случиться. Нет, безусловно, я бы пережила, смирилась бы, в конце концов, моя жизнь никогда не была раем, но…

Пора что-то менять, и быстро.

Пульс гулким эхом стучит в голове, а я замерла на своей кровати, обняв колени. Страшно, да, чёрт возьми, мне страшно…»

Что-то будто вытолкнуло из этого сна-воспоминания, которое я мечтаю когда-нибудь всё-таки забыть. Какое-то чувство… неправильности, что ли. На уровне интуиции. А ей я привыкла доверять. А уж с громким хлопком двери сработал уже рефлекс.

Всё кружится и опадает перед слипающимися, резко открытыми глазами. Светлый потолок с золотыми узорами. Богато.

Усталый взгляд прошёлся по комнате почти отдельно от сознания. Какая-то часть меня всё ещё была в том кошмаре. И он так же реален, как если бы я пережила это вчера.

И потому не сразу пришло понимание, что комната, в которой я оказалась, совершенно незнакомая и чужая.

Глава 4

«Кто привык лгать, тому всегда надобно за собою носить большой короб памяти, чтоб одну и ту же ложь не переиначить».

Герцогство Ферон, Гемма.

Золотоволосая женщина, закусив губу, разглаживала несуществующие складки на дорогом изумрудном платье.

— Будь я наивной девчонкой, возможно, поверила бы в эту приторную историю, — усмехнулась она, подняв внимательный взгляд на мужа, — Но эта девочка росла одна, никому ненужная. Думаешь, поверит?

Задумчиво рассматривая огромный рубин на пальце, герцог равнодушно подёрнул плечами.

— На самом деле это не так уж важно. В любом случае ей придётся делать вид, что поверила. Магия не сочтёт это за давление на неё, ведь формально у неё есть выбор: остаться здесь и сделать всё как скажут, или же оказаться на улице, где за каждым поворотом можно попасть в руки работорговцам.

— Учитывая то, что мы её не знаем, глупо быть в чём-то уверенными, — возразила герцогиня, скривив «фарфоровое» личико в гримасе отвращения, — Может, она пол жизни провела на улице, как все эти жалкие оборванные попрошайки, которые сами не знают, зачем живут?

— А это уже человеческий фактор, герцогиня. Иначе слишком много людей, особенно из знати, оказались бы среди упомянутых вами «жалких оборванных попрошаек». — Бодрый, слегка визгливый старческий голос заставил обоих вздрогнуть и повернуться лицом к говорившему.

Шаркающим шагом по светлому широкому коридору замка к герцогской чете приближался приземистый седовласый мужчина неопределённого возраста. Идеальная осанка, немногочисленные морщины и твёрдая походка слегка убавляли видимый возраст, но все прекрасно знали, что на самом деле он ещё не осыпается пылью лишь благодаря своей магии.

Длинные серебряные волосы старика были убраны на спину и собраны в замысловатую косу. Простая одежда из недорогой ткани могла бы принадлежать и обычному, не самому богатому горожанину, но поблёскивающие артефакты, коими тот был увешан, могли бы оплатить стоимость всей Геммы.

— Дядя?.. — Слегка испуганно пролепетала Айла, забегав глазами по коридору, словно мышь в поисках норки, присев при этом в вышколенном книксене, — Добро пожаловать, мы…

— …рад вас видеть, — растерянный Вальтемат степенно кивнул в знак приветствия.

— Хватит, хватит, — небрежно взмахнув рукой, слегка поморщился тот, — Не нужно сотрясать воздух пустой ложью, всё равно не поверю. Вы лучше поговорите о том, о чём разговаривали до моего появления. Интересно, я послушаю.

— Дядя, мы… — сглотнув, герцогиня отчаянно искала оправдание, — Понимаешь, мы…

— Ладно, не утруждайтесь, — непринуждённым жестом остановил её старик, взглянув будто в самую душу своими выцветшими, подавляющими волю голубыми глазами, будто собрался раздавить, как таракана, — Мне и так давно известно, что случилось с вашей девочкой-первенцем и почему.