В ловушке безысходности - Анастасия Акулова

— Можешь и дальше считать, что безукоризненное происхождение дало тебе в этой жизни хоть что-то, кроме хорошего приданого. Всё равно это — одна большая ложь.

На мгновение Айла застыла, поражённо и уязвлённо глядя на мужа. Но в конце концов предпочла думать, что этого разговора просто не было. Как всегда, когда ей не удавалось подавить противника.

— Почему она всё ещё спит? — наконец, тихо поинтересовалась она, — Не больна она чем-нибудь? Королевскому племяннику нужна здоровая невеста.

— А тебе не всё ли равно? — со смешком отозвался он, — Она под заклинанием. Я наложил, чтобы она не сопротивлялась и не почувствовала переход — в первый раз и сразу между мирами — это болезненно. Проснётся только примерно через несколько часов. Кстати, вариант с болезнью я рассматривал одним из первых, но всё тот же небезызвестный тебе маг легко может проверить, правда это или нет, а так же излечить от любой болезни. Не убивать же нам её, в конце концов.

— Ну слава Свету, хоть до этого мы не опустились, — хмыкнула герцогиня, — И что прикажешь делать? Ты подумал об этом, я смотрю?

— Да, — кивнул Вальтемат, — Но тебе не обязательно знать деталей. Просто будь добра к девочке, сыграй из себя мать, нашедшую ребёнка. Пойдём, расскажу тебе «печальную историю о том, как у нас отобрали нашу девочку».

Дверь за ними тихо захлопнулась, и в унисон с этим звуком спящая открыла глаза.

Глава 3

«Не бывает такой безвыходной ситуации, в которую мы не можем попасть».

Платон.

Мейхон, королевство Кайнур.

Астарта

Слепящее солнце проникало повсюду, в каждый уголок старого дома. Ясный день тёплого лета благоухал запахами разнообразных цветов, коими был полон каждый уголок столицы, но не приносил былой радости. Я ничего не могла поделать с меланхолией и апатией, не оставляющей меня уже столько времени. Со смерти отца прошёл год, однако ничто в моей жизни так и не вернулось в круги своя, с глаз так и не упала пелена неприятия действительности и полного равнодушия ко всем свалившимся проблемам. Папа заразился какой-то болезнью в одной из вечно сырых и холодных темниц, где заключённых морили голодом, а у нас не было даже возможности повидать его… Соизволили прислать лишь сухое оповещение: «Ваш отец, барон Вилард Фалгуни, скончался от тифа в городской тюрьме в ночь с седьмого на восьмое месяца тающих льдов восемь миллионов девятьсот двадцать пять тысяч триста восемьдесят второго года от сотворения мира.

Я и моя маленькая сестрёнка, которой недавно исполнилось пять лет, остались одни.

Раньше вся жизнь казалась простой и понятной, мало что вызывало тревогу или волнение, уж тем более — страх или боль. Родители оградили нас от любых проблем, и теперь я не знаю, хорошо это или плохо — потому что выросла совершенно неприспособленной к жизни.

Меня зовут Астарта Фалгуни, и ещё недавно я считала себя самой счастливой девушкой на свете. Родилась в семье зажиточных горожан, в огромном городе Мейхоне, изначально единственный ребёнок в любящей семье. Мой отец, Вилард, происходил из древнего, давно обнищавшего баронского рода Фалгуни, от имений которых остался лишь небольшой клочок земли, а мама, Девора, была крестьянкой.

Родители мои жили относительно неплохо: отец вёл хозяйство на своей родовой земле, мать помогала ему. Многим другим крестьянам приходилось гораздо хуже, так что они ни на что не жаловались. Я появилась в первый же год их брака, он вышел для них удачным в материальном плане, потому я была желанным ребёнком. Однако хоть в семнадцать лет девушка уже давно считается взрослой, моя хрупкая по телосложению мама была не готова к рождению ребёнка. Роды были тяжёлыми, но всё обошлось — лекари лишь предупредили, что больше рожать ей нежелательно.

Меня окружали лаской, заботой и любовью. Когда мне исполнилось пять, папа с мамой потратили большую часть своих средств на моё обучение — музыка, рисование, алгебра, литература, и… танцы. Мои любимые танцы. Наставницей и хореографом мне стала замечательная танцовщица — Танильдиз*. Наняли её для того, чтобы научить меня только основам бальных танцев, на случай, если мечты родителей сбудутся и мне каким-то чудом удастся стать женой аристократа. Однако Танильдиз, заметив во мне способности и любовь к танцам, обучила меня не только парным танцам, но и многим другим, не требуя дополнительной платы.

Я хорошо её помню — не слишком красивая, но эффектная женщина лет тридцати, с длинными чёрными волосами, чёрными, как кофейное зерно, глазами, излишне загорелой кожей и женственной фигурой.

Она всегда была улыбчива и внимательна со мной, лишь изредка бывали моменты, когда в её жизнерадостном взгляде появлялась серьёзность и неясная мне тогда печаль. Одним из таких моментов стал день, когда она сказала, что до поры до времени не может дать мне большего. Мне было двенадцать лет.

«Ты счастлива, Асти, потому что тебя любят твои родители, — сказала она тогда, — Ты счастлива, потому что у тебя безоблачное детство, какое бывает не у всех. Но когда-нибудь и тебе придётся понять, что мир жесток, полон боли и проблем, а место женщин в нём наравне с безделушками. Я очень надеюсь, что тебе никогда не доведётся понять этого, но если это не так и судьба будет к тебе неблагосклонна, найди меня».

Тогда я и впрямь не поняла смысла этих слов. Ну да, читала, что мир наш сугубо патриархальный, что есть гаремы и рабство, что всюду идут жестокие бойни, но никогда не видела этому подтверждения, потому и считала лишь чьей-то несмешной шуткой. Обожаемая принцесса, видящая лишь одну сторону, «оболочку» своего огромного и прекрасного города. Долгое время я даже не замечала, каких трудов папе с мамой стоит моё благополучие. Наивный ребёнок, я видела лишь их улыбки, а не скрывающуюся за ними усталость…

В том же году мам забеременела вновь. Они с отцом мечтали о втором ребёнке, а предупреждения лекарей поняли как необходимость просто быть ещё более внимательными и осторожными во время этой беременности. В более раннем детстве мне не хотелось иметь братика или сестрёнку, я бы считала его (её) соперником за любовь родителей, однако в двенадцать лет я уже считала иначе, и была бесконечно рада наблюдать за увеличивающимся животиком мамы. Мы с папой закрывали глаза на её нервозность, выполняли каждый её каприз, а она, в свою очередь, все предписания лекарей.

Эти роды выдались гораздо более тяжёлыми. Мне не разрешали войти, но из своей комнаты я прекрасно слышала, как мама надрывно кричала больше суток. Помню, меня трясло, я очень волновалась, то и дело плакала в подушку. С каждым часом страх становился всё сильнее, и в ту ночь я не спала. Задремала ненадолго и болезненно уже утром, а когда очнулась в кажущейся теперь неестественной тишине и вышла, тут же увидела, как из родительской спальни выносят мёртвое тело мамы, прикрытое окровавленной белой простынёй…

Это было первым настоящим ударом для меня. Первой болью. Почти на полгода я заперлась тогда в своей комнате, не подпуская к себе никого, в том числе и папу. Дура, даже не изволила взглянуть на новорожденную сестрёнку, не говоря, но считая, что она тоже виновата в маминой смерти.

Отец держался, как мог. Ещё последние годы жизни мамы наше материальное положение несколько ухудшилось, а после — и вовсе, но я, глупая эгоистка, совсем не видела этого. Утонула в своём горе, снедаемая, как последняя дура, сетованиями на судьбу и жалостью к себе.

Папа использовал все возможные способы, чтобы вывести меня из этого состояния, но я упёрлась, как баран, а потом и он не выдержал всех свалившихся на него проблем. Начал пить, всё глубже опускаться в долговую яму. Но я, закрывшая сама себя в четыре стены, не замечала и этого.

Остатки придуманного мира и «королевского» эгоизма рухнули в один миг. Лина, мой отчаявшийся лекарь, сообщила, что не намерена больше за копейки вытаскивать из бездны душевнобольную, тем более что не далее как вчера моего отца посадили в тюрьму за не выплату огромных долгов. Якобы, богатый кредитор милостиво позволил нам оставить нам с сестрой всё как есть, но лишь ровно до моего совершеннолетия. Так что мы, фактически, больше не обладаем ни копейкой.

Я очнулась. Больше всего это походило на прозрение — наконец увидела, как оскудел и опустел наш дом, бывший некогда как полная чаша. В тот же день, стыдно признаться, я впервые увидела свою сестру, которую папа назвал Эванджелиной — «сверкающее счастье».

Маленький ангел, она беспокойно спала в моей старой колыбельке, раскинув крохотные ручки и тихонько посапывая. Пухленькие щёчки покраснели, на них виднелись следы слёз. Я ведь, дура, даже не слышала, как она плакала, почти на сутки оставленная одна. И стало стыдно, как никогда раньше, до слёз. Ведомая каким-то порывом, склонилась и легонько поцеловала её в щёчку, поняв и почувствовав, что никогда её не оставлю. Если понадобится, буду жить только ради неё. Она — самое большое чудо в жизни, в целом мире. Настоящее «сверкающее счастье»…